Мнение о том, что по своей природе и силе воздействия роман «Что делать?» превратился в «Новое Евангелие», стало общим мес-том. В воспоминаниях современников и исследовательских работах сохранилось большое количество свидетельств о том, что русская радикальная молодежь того времени восприняла книгу как открове-ние и увидела в ней программу действия, которой следовала с рве-нием и истовостью прозелитов, воодушевленных новой верой. Од-нако интригующий вопрос о том, как был достигнут этот эффект, остался без ответа.
Роман Чернышевского опирается на долгую, богатую традицию. Идея социальной революции и социального реформаторства впита-ла в себя библейские ассоциации11. Чернышевский опирался на конкретные источники из числа попыток мыслителей девятнадцатого века превратить христианство в систему, пригодную для разре-шения конкретных социальных и этических проблем земного суще-ствования в век реализма. Некоторые из этих источников названы в романе: знакомя Веру Павловну с миром новых людей, Лопухов да-ет ей две книги «Социальная судьба» (Destinee sociale, 1834) Виктора Консидерана и «Сущность христианства» («Das Wesen des Christentums», 1841) Людвига Фейербаха. В трудах Консидерана и других французских христианских социалистов (которые являлись позитивистской ветвью «нового христианства» Сен-Симона) социа-лизм отождествлялся с «подлинным» христианством, являя собой, по иронической формуле Достоевского, «улучшение последнего, со-образно веку и цивилизации»1^ Суть этих улучшений лежит в ин-версии богословского понятия об отношениях человека с Богом: со-гласно новой вере обожествляется не Бог, вочеловечившийся в Сы-не, а созданный по его образу и подобию человек, который призван стать Богом.
Целый комплекс понятий, приравнивавших современные реа-лии к реалиям библейским, возник на этой почве. Коммунистиче-ское общество будущего описывалось как Царство небесное на зем-ле, Земля обетованная, Новый Иерусалим (эти формулы встреча-ются в словаре героев Достоевского). Новый Мессия будет подлин-ным «другом человечества», как Магомет, Ньютон и сами христиан-ские социалисты, он будет «демократом» и революционером. Царст-во небесное станет «социальной судьбой» земного человека. Комму-ны и фаланстеры отождествлялись с братствами ранних христиан, и социалисты рассматривали себя как новых апостолов. Это идейное течение имело место и в Англии, среди последователей Роберта Оуэна, возвестившего новую истину в своей «Социальной Библии» (ок. 1840), общем очерке рационального устройства общества». (У Лопухова в кабинете висит портрет Оуэна, «святого старика».)
Почти одновременно и независимо в Германии возникла сход-ная система взглядов в левогегельянской философии, в доктрине Людвига Фейербаха13. Главное возражение Фейербаха против хри-стианства состоит в том, что христианские догматы, будучи верны-ми «с символической точки зрения», не могут быть восприняты по-средством органов чувств и, следовательно, «с научной точки зре-ния», они неверны. Фейербах полагал, что идея Бога нуждается в пе-ресмотре: в ней нужно видеть символическую проекцию реального объекта — человека. Следуя этому принципу, он толковал суждения о Боге как суждения о человеке, в конечном счете, устанавливая тождество между Богом и человеком.
В России две линии реалистического христианства — француз-ский утопизм, насыщенный экзальтированной мистической фразе-ологией и библейскими метафорами, и учение Фейербаха, с его фи-лософической абстрактностью, с одной стороны, и упором на важность чувственного опыта, с другой, — совместились. Они проникли в русское культурное сознание в виде «не слишком плотной и со-лидной амальгамы» (по выражению Павла Анненкова). «Такие трактаты должны были совершить окончательный переворот в фи-лософских исканиях в русской интеллигенции, и сделали это дело вполне», — заключает он.14
В 40-е годы сочинения Фейербаха, Консидерана, Фелисите де Ламенне, Этьена Кабе и Пьера Леру, а также романы Жорж Санд (в которых доктрина христианского социализма была сплавлена с ро-мантическими любовными сюжетами), были в руках у всех. Пози-тивистская ревизия христианства и романтическая практика подра-жания Христу, которые, по словам Жорж Санд, «протянули друг другу руки», сглаживали переход от романтизма и идеализма к со-циализму и позитивизму. Убежденными социалистами, в духе но-вого христианства Сен-Симона, и, почти одновременно с этим, приверженцами Фейербаха стали Герцен и Огарев15. В 40-е годы именами Кабе, Леру и, более всего, Жорж Санд клялся Белинский. На французском христианском социализме и учении Фейербаха была основана идеология кружка Петрашевского. Эти же идеи, в конце 40-х годов, стали кредо молодого Достоевского и догматами веры молодого Чернышевского.
В случае Чернышевского, неплотная амальгама христианского социализма и фейербаховского антропологизма легла на прочную почву: сын священника, готовившийся к духовной карьере, он полу-чил весьма основательное богословское образование. Весной 1846 года он приехал в Петербург истово верующим и хорошо осведом-ленным христианином. К осени 1848 года, после двух лет запойного чтения французских социалистов, он исповедовал Православие, «усовершенствованное» рационалистами (слова Чернышевского, за-фиксировавшего свое кредо в дневнике, 1:132). 11 июля 1849 года, в день, когда ему исполнился 21 год, он записал в дневнике, что веру-ет в Бога, понимая его «как Гегель, или лучше — Фейербах» (1:297); через год он записал, что «от души предан учению Фейербаха», одна-ко «посовестился перед маменькой» не зайти в церковь ( 1:391). (За-прещенную цензурой книгу «Das Wesen Christentums» он получил в 1849 г. от своего однокурсника Александра Ханыкова, члена кружка Петрашевского; несколько ранее Ханыков познакомил Чернышев-ского с сочинениями Фурье.) Однако, веря в Фейербаха, он понимал его учение как человек, который вырос на духовной почве русского православия; предпосылкой для радикальных материалистических и социалистических убеждений Чернышевского послужила христи-анская догматика — хорошо известные истины православного кате-хизиса.