Важнейший аспект христианской символики романа — это ра-ционально объясненные чудесные превращения одного качества в другое, высшее, своего рода таинство преображения. В узком смыс-ле, преображение — это явление божественного лика Христа учени-кам во время его земной жизни: «И преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17:2). Преображение предвосхищает тот облик, кото-рый примут люди в будущей жизни, когда преобразится весь зем-ной мир. В романе чудо преображения воплощено в эволюции обра-за Веры Павловны. Вера Павловна, о которой сначала повествуется как об обыкновенной женщине, встречается в своих снах с богиней. Богиня представляется как «невеста твоего жениха», то есть являет-ся двойником Веры Павловны. (Само имя Веры указывает на одну из главных православных святых — девушку, посвященную Христу, Христову невесту.) В Четвертом сне тождественность Веры Павлов-ны и богини устанавливается несомненным образом. Это божест-венное существо первоначально предстает во славе и сиянии, за ко-торыми невозможно разглядеть очертания ее человеческого лица («ты являлась мне, я видела тебя, но ты окружена сиянием, я не могла видеть тебя»; 281). Но вот ее лик меняется, и Вере Павловне открывается человеческое лицо богини: «для тебя на эту минуту я уменьшаю сиянье моего ореола [...] на минуту я для тебя перестаю быть царицею» (281). Но человеческое лицо богини — это Верино собственное лицо. Богиня, таким образом, претерпевает операцию, обратную преображению (божество являет свой человеческий об-раз), в то время как человеческое существо преображается, возвы-шаясь до божественной славы и блистающей красоты. «Да, Вера Павловна видела: это она сама, это она сама, но богиня. Лицо боги-ни — ее самой лицо, это ее живое лицо, черты которого так далеки
от совершенства [...] она прекраснее [...] доселе известных красавиц» (281-82).
«Двойное преображение» — очеловечение Бога и обожествление человека — это реализация фейербаховского принципа: Бог есть че-ловек; человек есть Бог. В четвертом сне фейербаховская философ-ская формула тождественности совмещается с библейской фразео-логией и образами французского христианского социализма, с его феминизмом, достигшим апогея в феминизации Христа. «Нет ни-чего выше человека», — говорит богиня Вере Павловне, «то есть нет ничего выше женщины» (281).
В одном пункте Чернышевский отходит от канона, установлен-ного позитивистами в их ревизии христианской доктрины. Одним из главных элементов фейербаховской критики религии было от-вержение чудес, как явлений не доступных чувственному восприя-тию и не согласующихся с законами природы. Суть превращения Христом воды в вино (утверждает Фейербах) сводится к косвенному утверждению того, что два противоположных предиката или субъек-та являются тождественными. Это кажется постижимым, поскольку окончательную трансформацию — видимое проявление идентично-сти двух противоречивых сущностей — можно наблюдать. И все же тут есть внутреннее противоречие: само чудо, превращающее воду в вино, — это не естественный процесс, и следовательно, он не может быть объектом чувственного восприятия или какого-либо реального или мыслимого опыта46.
Чернышевский вносит изменения в это положение фейербахов-ской критики христианства. В своем романе он предлагает научное объяснение чуда: сама трансформация изображается как естествен-ный процесс. Во Втором сне Веры Павловны осуществляется пере-вод идеи преображения (понимаемого в широком смысле, как чу-десная трансформация того или иного свойства) на язык науки. Ве-ре Павловне снится, что Лопухов с другом рассуждают, расхаживая по полю, об «анализах, тожествах и антропологизмах». Обсуждае-мый ими принцип таков: «Пусть немного переменится расположе-ние атомов и выйдет что-нибудь другое» (123). Оказывается, что трансмутация (или преображение) — не более чем химическая пе-рестановка атомов, в результате которой происходит конверсия од-ного химического соединения в другое, высшее. Чернышевский ил-люстрирует этот принцип пространной агрохимической аналогией: солнце согревает влажную почву, под действием тепла происходит перемещение элементов и формирование более сложных химиче-ских соединений (форм высшего порядка); тогда колос, белый и чи-стый, вырастает из гнилой, черной грязи. Разрушение превращает-ся в созидание, черное становится белым. (Этот принцип приводит на память теорию добра и зла, по Чернышевскому: «При известных обстоятельствах человек становится добр, при других— зол»). Продолжая сельскохозяйственную аллегорию, Чернышевский разраба-тывает и уточняет понятие трансформации и, в конечном счете, связывает его с понятием реальности. Есть два типа грязи: одна «на языке философии, которой мы с вами держимся» называется «ре-альной грязью», а другая — «фантастической», или «гнилой». Реаль-ная грязь, хотя она и продукт разложения, — плодотворна; фанта-стическая грязь — бесплодна. Причина такой ненормальности — от-сутствие движения. Фантастическая, или гнилая, грязь бесплодна, потому что вода в ней застаивается, и это способствует дальнейше-му разложению; если вода движется и стекает, поле делается здоро-вым и плодоносным. Понятие движения получает дальнейшее раз-витие. Главная форма движения — это труд, или деятельность; труд является основой всех других форм движения — отдыха, развлече-ния, веселья и т. п. Без движения нет жизни, нет реальности. Таким образом, согласно аргументации Чернышевского, реальность — это те явления жизни, которые могут, когда к ним приложено движе-ние, то есть деятельность, трансформироваться в другие, противо-положные явления (гнилая, черная грязь, которая может стать жи-вым, белым пшеничным колосом).
Беседа между Лопуховьш и его знакомым представляет собой адаптацию агрохимической теории Юстуса Либиха, которая оказала большое влияние на русских радикалов47. Однако за метафориче-ским употреблением понятий современной агрохимии стоит ново-заветный символизм. Наряду с христианской символикой возделы-вания земли, Чернышевский использует и русский, языческий символ матери-сырой земли. И что еще важнее, за понятиями, из-ложенными Чернышевским, стоит новозаветный принцип преобра-жения.
Таким образом, в романе Чернышевского чудо преображения (в широком смысле— чудесное превращение качества) приобретает научную доказательность, в соответствии с конкретными научными принципами (агрохимической теорией Либиха). Как бы в ответ на критику Фейербаха, сама трансформация (превращающая воду в вино, черное — в белое, мертвое — в живое, человеческое — в боже-ственное) представлена как естественный процесс, который объяс-няется с помощью научных, химических терминов. То, что было христианским чудом, а также понятием идеалистической метафи-зики (гегелевская качественная трансформация), представлено как научно постижимый феномен и, тем самым, объект (в терминах Фейербаха) если не действительного, то возможного опыта.
Модель трансформации, которая возникает на пересечении ми-стического и научного, затем воплощается в литературной структу-ре и становится повествовательной моделью. Как было показано вы-ше, базовый структурный принцип, управляющий организацией всего романа и пронизывающий текст на разных уровнях, от идеологического до риторического, — это примирение противоположно-стей, т. е. трансформация одного признака в другой, противополож-ный. В романе эти трансформации осуществляются с помощью ри-торических операций, упорядоченных с почти математической точ-ностью. Однако евангельская модель превращения воды в вино, мертвых — в живых, человека — в божество здесь узнаваема. В сущ-ности, инверсия положительного и отрицательного полюсов оппо-зиции следует формуле: «Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф. 19:30). Таким образом, христианские принципы пронизывают роман, от его научных аллегорий до пове-ствовательной стратегии и риторических приемов.
* * *
Возникает вопрос: в чем состоит прагматический смысл опи-санного выше арсенала повествовательных приемов?
Фейербах предложил психологическое объяснение власти рели-гии, основанной на чуде: «[Религия] отменяет все пределы и все за-коны, болезненные для чувств, предоставляя человеку возможность немедленной, абсолютно неограниченной реализации его субъек-тивных желаний»''8. В романе «Что делать?» Чернышевский, верный ученик Фейербаха, в соответствии с русской традицией превраще-ния литературы в религию, попытался использовать литературный текст именно с этой целью. Он воплотил свою модель реальности как потенции для преобразования в романе, в самой его художест-венной структуре. Если представив христианское таинство преобра-жения в научных терминах, Чернышевский дал научное обоснова-ние чуду, то воплотив этот принцип в повествовательной структуре романа, он сделал свою модель вездесущей. Как он и планировал, его модель была приемлемой и для тех, кто не доверял ничему, кро-ме научных трактатов, и для тех, кто читал одни романы. Роман бу-дил особый эмоциональный отклик в среде молодых разночинных интеллигентов-шестидесятников— в умах, взращенных на совре-менных идеалах позитивной науки, но при этом сформированных русской православной традицией.