ства, а его воинственный пыл — вот что сделало его «преуспевающим более» своих иудейских современников. Поэтому давайте забудем о «раввине» или «ученейшем человеке» (vir doctissimus, как назвал Павла Иероним в своем послании № 120.11). Конечно, Павел великолепно знал Писание; но благочестия и религиозного рвения Павла (вкупе с его интеллектуальными способностями и высокой образованностью) вполне достаточно, чтобы объяснить как его знакомство с Ветхим Заветом, так и мастерство в его применении к спорным вопросам раннехристианских дискуссий.
Допущение предшествующего эллинистического фона нелегко примирить с тем, что Павел в Флп 3:5 заявляет о себе как о фарисее. В его времена фарисейство было наиболее влиятельной партией в иудаизме на еврейской земле. Фактически, нет никаких следов фарисейства в еврейских общинах диаспоры. По мнению многих специалистов, изучающих Павла, этот фарисейский фон есть главный ключ к иудейскому самосознанию Павла «перед Дамаском» и к его радикальной переоценке иудейских ценностей (особенно Закона) «после Дамаска». Эта широко распространенная уверенность резко контрастирует с тем фактом, что у нас очень мало надежных сведений о фарисейских доктринах времен Павла. Мы можем быть уверены относительно живой заинтересованности фарисейства в истолковании Закона, которое было достаточно гибким, чтобы удовлетворять запросы повседневной жизни в условиях, существенно отличавшихся от ветхозаветных времен. Ко времени общественного служения Иисуса эти усилия уже привели к возникновению освященной веками традиции (paradosis), которая приписывалась «отцам», то есть прежним поколениям учителей. Дискуссия о чистоте в Мк 7 отражает напряженность между этой традицией и буквальным толкованием и применением Закона (один из редких моментов согласия между Иисусом и саддукеями против фарисеев). С течением времени эта традиция была записана и составила целые сборники, такие как Мишна (ок. 200 н.э.) и два Талмуда (V-VII века н.э.).
Хотя, как правило, предполагается определенная преемственность между фарисейством и этими раввинистическими текстами, историческая ценность данной литературы в качестве свидетельства о первом веке н.э. многими специалистами была поставлена под вопрос4.
С другой стороны, то, как фарисеи изображены в Новом Завете, считается представлением в ложном свете конфликтов между раннехристианскими общинами и их иудейскими противниками и конкурентами. Это во многом ставит нас в зависимость от ряда важных мест в писаниях Иосифа Флавия, который признается, что в молодости присоединился к фарисеям (см. Жизнеописание 12). Однако тот факт, что он связывает этот шаг с началом своей политической карьеры, вызвал — среди прочих наблюдений — серьезные подозрения насчет его искренней верности фарисейству5. Помимо этого, сообщая об учении фарисеев, сопоставляемом с учениями других иудаистских группировок, он применяет греческую философскую терминологию (например — судьба, предопределение, бессмертш) — вместо того чтобы цитировать подлинные иудейские источники. Несмотря на эти проблемы, вполне ясно, что фарисеи усердно сообразовывали свою жизнь с Законом, поскольку ожидали последнего суда над каждым человеком, результат которого — вечная жизнь или вечное осуждение. Сердцевиной такого понимания человеческого бытия и целью стремлений жить в соответствии с божественными нормами была идея праведности (не в греческом смысле справедливого обращения с ближними, а в смысле праведности в глазах Бога) (см. Мф 5:20; Л к 18:9). Павел участвовал в этом как фарисей, но встреча с воскресшим Господом заставила его принять новое, иное решение (ср. Флп 3:5-6 и 7-9). Пространные пассажи его посланий к Галатам и к Римля-
4 См., напр.: Jacob NeusnerThe Rabbinic Traditions about the Farisees before 70. Leiden: Brill, 1971, 3 vols.;Judaism in the Beginning of Christianity. Philadelphia: Fortress Press, 1984, ch. 3: