Мы жнем не посредством меча, и города с накрепко запертыми стенами не готовятся к неописуемой войне: нет ни одной женщины, которая (...) дала бы рождение врагу. Наша молодежь без оружия может вскапывать пажити, и юноша, приученный к неторопливо движущемуся плугу, дивится на меч, висящий в доме его отцов13.
В своей четвертой эклоге (стихи 142-146) Кальпурний откровенно приписывает достижение этого мира Нерону и показывает себя убежденным в том, что Нерон, должно быть, — один из богов в обличий человека (может, и сам Юпитер!). В сходном умонастроении племянник Сенеки Лукан составил вступление к своему эпосу о гражданской войне, в котором он предвосхищает обожествление Нерона в связи с всемирным окончанием всяких войн14.
Если в своем Послании к Римлянам (но не в других посланиях) Павел оказывает предпочтение языку мира (и гармонии), то естественнее всего объяснить это тем, что он сознательно подразумевал эту идеологию. Это не означает, что он с готовностью подписался бы под заявлением, что мир на земле есть дар со стороны владык империи. Будучи далек от подобных мыслей, он, возможно, как раз выносит им приговор, подразумеваемый в его цитате из Ис 59:8 в Рим 3:17: «Они не знают пути мира». (В библейской языковой традиции это означает не только неведение, но также отсутствие заинтересованности и опыта.) Эта фразеология мира привлекала Павла в его интерпретации Благой вести своей явной апелляцией к публике, что указывало на глубокое желание мира у простых людей. В конце концов, за последние десятилетия республики и за время восхождения к власти Октавиана Августа было слишком много кровопролитий. С другой стороны, акцент на измерении мира в Благой вести никоим образом не вводил в заблуждение. Для подобного выбора у Павла имелась поддер-
жка в лице его любимого пророка (Исайи) — см. стих Ис 52:7, сокращенно цитируемый в Рим10:15 и подразумеваемый в Деян 10:36 и Еф2:17.
Но как насчет мира с Богом или примирения с Ним? Конечно же, эта центральная для вести Павла терминология, используемая в Рим5:1, 10, 11 не имеет никаких параллелей в имперской пропаганде. Но она является ответом на глубокую озабоченность традиционной римской религии. В то время как греческая философия все больше и больше отказывалась от идеи, что боги подчиняются настроениям и что люди должны бояться их гнева, для консервативных римлян15 забота о мире с богами (pax deorum или pax deum) была жизненно важной. Беды своей истории они истолковывали как божественные приговоры и как призывы к усилиям вымолить у богов мир16. Таким образом, Павел извлекает выгоду из удачного совпадения, когда предваряет Благую весть, которую он намерен проповедовать в Риме, акцентированием проблемы справедливого гнева Божьего (см. Рим1:18), который преодолен искупительной смертью Христовой (см. Рим5:9-11), чтобы всем верующим был дарован мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа (см. Рим5:1). Хотя апостол, не колеблясь, осуждает языческое многобожие и поклонение творениям (к коим, безусловно, относятся и правители) вместо Творца, он не пренебрегает теми точками соприкосновения, которые могут послужить мостами для будущих новообращенных на их пути к вере во Христа.
Если подвести итоги, то и интерпретация Благой вести, и акцент на мире и гармонии в этических пассажах Послания к Римлянам могут быть поняты как сознательная дань уважения к ценностям того культурного контекста, в котором находятся адресаты послания. Представляясь римским христианам,