тественное» следствие отождествления со смертью и воскресением Христа). Главная идея Барта состоит в том, что Бог — «совершенно другой», отличный от всех человеческих представлений о божественном, как философских, так и религиозных. Другими словами, он настаивает на необходимости (и исторической реальности) откровения Бога как вертикального движения сверху без каких-либо приготовлений с человеческой стороны. Более того, всякие попытки сконструировать или опосредовать аспекты этого откровения с помощью интеллектуальных или эмоциональных усилий не только терпят крах, но сбивают с пути и уводят от истинного Божьего откровения, которое засвидетельствовано в Писании и которое совершается снова и снова, когда только и где только это угодно Духу.
Несомненно, Послание к Римлянам содержит утверждения, указывающие в этом направлении: что правда Божья должна открыться и уже открылась в миссии Христа (см. Рим 3:21) и скрыта от тех, кто противостоит этому откровению (см. Рим 10:2-4); что будущее Израиля есть тайна, которой суждено раскрыться через апостола (см. Рим 11:25); и что конец истории восстановит ту гармонию, что до сих пор была скрыта за противоречивыми путями, которыми Бог вел Израиль и все народы, — убеждение, которое призывает прославлять Божью премудрость, превосходящую всякое человеческое разумение (см. Рим 11:30-34)14. Но радикализм противостояния Барта всем культурным достижениям и религиозным упованиям звучит скорее как эхо 1 Кор 1:18-31, нежели как эхо Послания к Римлянам. Впрочем, идея о том, что Евангелие — это «соблазн для иудеев» (1 Кор 1:23) вновь повторяется в Рим 9:32-33 и дает