Старый датчанин‑судовладелец вспоминал свою молодость. Однажды в возрасте шестнадцати лет он провел ночь в сингапурском борделе. Он явился туда в компании матросов с отцовского корабля и разговорился со старой китаянкой. Узнав, что он родом из очень далекой страны, она принесла своего старого попугая. По ее словам, тот попугай был давным‑давно преподнесен ей возлюбленным‑англичанином голубых кровей. Юноша решил, что птице не меньше ста лет. Она могла трещать на всевозможных языках, удачно дополняя космополитическую атмосферу заведения.
Однако была одна фраза, которой возлюбленный китаянки научил попугая еще до того, как отдал его ей; эту фразу она никак не могла понять и неоднократно прибегала к помощи посетителей, которые тоже разводили руками. Уже много лет назад она рассталась с надеждой узнать у кого‑нибудь значение таинственного изречения. Но юноша приплыл из такой далекой страны! Вдруг попугай произносит нерасшифрованную фразу на его языке?
Предложение одновременно растрогало и напугало юношу; при мысли, что из чудовищного клюва птицы могут вырваться датские слова, он едва не выбежал из борделя, но все же остался, не желая огорчать старуху.
Однако изречение оказалось на классическом греческом языке. Птица произносила слова очень медленно, и юноша достаточно помнил греческий, чтобы узнать отрывок из Сапфо:
Ушли Плеяды и луна,
Уж полночь минула,
Часы текут, текут,
А я лежу одна.
Услышав перевод, старуха пожевала губами, закатила свои узкие глаза и попросила продекламировать строки еще раз. Слушая, она кивала головой.