(Виола)
– Кораблей всего шесть, – говорю я, лежа в кровати. Говорю уже в третий раз за эти долгие‑долгие дни – дни без Тодда, дни, когда я понятия не имею, что случилось с ним и вообще с миром снаружи.
Из окна моей палаты видны марширующие солдаты, но они только и делают, что маршируют. Обитатели лечебного дома, затаив дыхание, ждут, когда солдаты вломятся сюда и начнут творить ужасные вещи, как и полагается завоевателям.
Но ничего подобного они не делают. Каждый день кто‑то приносит еду, и целительницы продолжают спокойно работать.
Да, мы сидим взаперти, но происходящее не очень‑то похоже на конец света, которого все ждали. Госпожа Койл убеждена, что это только к худшему.
Я ничего не могу с собой поделать и тоже так думаю.
Она смотрит в блокнот и хмурится:
– Только шесть?
– По восемьсот спящих и по три семьи хранителей на каждом корабле, – добавляю я. Очень хочется есть, но я знаю, что о еде не может быть и речи, пока беседа не подойдет к концу. – Госпожа Койл…
– И ты совершенно уверена, что хранителей – ровно восемьдесят один?
– Мне ли не знать? Я ведь училась с их детьми.
Она поднимает голову:
– Понимаю, мои расспросы тебе наскучили, но знание – это сила. Очень важно предоставить мэру правильные сведения. И получить правильные сведения от него.
Я нетерпеливо вздыхаю:
– Не умею я шпионить!
– Никто тебя не просит, – говорит госпожа Койл, снова утыкаясь в свои заметки. – Ты просто должна кое‑что разузнать. – Она что‑то пишет в блокноте. – Четыре тысячи восемьсот восемьдесят один человек, – бормочет она себе под нос.
Я понимаю, о чем думает госпожа Койл. Это больше, чем население Нового света на сегодняшний день. Достаточно, чтобы все изменить.
Но какими будут эти перемены?
– Когда он снова придет тебя навестить, про корабли молчок, ясно? Пусть себе гадает. Он не должен знать точных цифр.
– Но при этом я должна выудить из него как можно больше сведений, – говорю я.
Она закрывает блокнот: беседа окончена.
– Знание – сила, – повторяет она.
Я сажусь. Как же надоело быть больной!
– Можно вопрос?
Госпожа Койл встает и уже тянется к пуговицам на своем плаще:
– Конечно.
– Почему вы мне доверяете?
– Видела бы ты свое лицо, когда он вошел в палату, – без промедлений отвечает госпожа Койл. – Ты как будто увидела заклятого врага.
Она застегивает плащ до самого подбородка. Я внимательно наблюдаю.
– Вот бы найти Тодда и добраться до радиобашни…
– Ты угодишь в лапы солдат. – Госпожа Койл не хмурится, но глаза ее сердито сверкают. – А мы потеряем наше единственное преимущество. – Она открывает дверь. – Нет уж, дитя мое, скоро к тебе придет президент, и ты должна выведать у него как можно больше – это нам поможет.
Госпожа Койл выходит, и я кричу ей вдогонку:
– «Нам» – это кому?!
Но ответа нет.
– …а потом Тодд подхватил меня на руки и бросился вниз, он бежал целую вечность, все приговаривая: ты не умрешь, я тебя спасу. Больше я ничего не помню.
– Ух ты!.. – тихо выдыхает Мэдди. Из‑под ее шапочки выбилась непослушная прядь. Мы с ней ходим туда‑сюда по коридору – чтобы восстановить силы, мне нужна физическая нагрузка. – И ведь он действительно тебя спас.
– Он не умеет убивать, – говорю я. – Вот почему они так хотели его заполучить: он не похож на них. Ты бы видела, как он мучился, когда убил спэка… И теперь его схватил мэр…
Я останавливаюсь и, часто моргая, смотрю в пол.
– Надо отсюда выбираться, – стиснув зубы, говорю я. – Я ведь не шпионка. Я должна найти Тодда и радиобашню, чтобы как можно скорей предупредить своих. Может, они вышлют подмогу. У них еще остались разведывательные корабли, да и оружие есть…
Мэдди мрачнеет – как всегда, стоит мне завести этот разговор.
– Нам пока не разрешили выходить.
– Нельзя вечно слушаться других, Мэдди! А злодеев нельзя слушаться тем более!
– В одиночку против целой армии тоже идти нельзя. – Она нежно подталкивает меня вперед и улыбается. – Это не по зубам даже великой и бесстрашной Виоле Ид.
– Раньше было по зубам. Нам с Тоддом…
– Ви…
– У меня умерли родители, – хрипло выдавливаю я. – И вернуть их нельзя. Я не могу потерять еще и Тодда! Если есть хоть один шанс, пусть самый маленький…
– Госпожа Койл не позволит, – говорит Мэдди, однако что‑то в ее тоне заставляет меня поднять голову.
– Но?
Мэдди молча подводит меня к коридорному окну и выглядывает на дорогу. В ярком солнечном свете маршируют солдаты, мимо проезжает повозка с пурпурной пшеницей, а из города доносится Шум – громкий, как целая армия.
В таком грохоте нипочем не разобрать мыслей одного мальчика.
– Может, все не так уж плохо. – Мэдди говорит очень медленно, словно взвешивая каждое слово. – Посуди сама: в городе все тихо и спокойно. То есть там очень шумно , но разносчик еды сказал, что лавки вот‑вот откроются. Тодд наверняка жив‑здоров, работает и с нетерпением ждет вашей встречи.
Непонятно, чего она добивается: хочет поверить сама или убедить в этом меня? Я вытираю нос рукавом:
– Может быть.
Она смотрит на меня долгим взглядом, словно хочет что‑то сказать, но не может. Наконец снова отворачивается к окну:
– Ну и грохот!
Кроме госпожи Койл в нашем лечебном доме есть еще три целительницы: госпожа Ваггонер, пухлая и усатая старушка, госпожа Надари, которая лечит рак и которую я видела лишь раз, да и то мимоходом, и госпожа Лоусон – она вообще‑то работает в детском лечебном доме, но случайно оказалась у нас во время капитуляции Хейвена и с тех пор места себе не находит из‑за больных детей, которых теперь некому лечить.
Учениц в доме гораздо больше, чем целительниц, – около дюжины, не считая Мадлен и Коринн. Они считаются старшими ученицами в доме и, наверно, во всем Хейвене (потому что помогают непосредственно госпоже Койл, как я поняла). Остальных я вижу редко: сверкая стетоскопами и хлопая полами белых халатов, они ходят по пятам за целительницами, пытаясь найти себе какое‑нибудь полезное занятие.
Потому что занятий становится все меньше: город постепенно сживается с переменами, пациенты поправляются, а новых нет. Всех больных мужчин вывезли отсюда в первую же ночь, невзирая на их состояние, а новые женщины почему‑то не поступают, хотя нашествие и капитуляция вовсе не отменяют болезней и травм.
Госпожа Койл очень из‑за этого тревожится.
– Какой в ней толк, если ей не дают лечить больных? – говорит Коринн, чересчур туго затягивая жгут на моей руке. – Раньше она заведовала всеми лечебными домами, не только нашим. Все ее знали, уважали и ценили, некоторое время она даже была председателем Городского совета.
Я изумленно моргаю:
– Да ты что? Она была тут самой главной?
– Давным‑давно. Сиди спокойно, не дергайся. – Коринн втыкает иголку – тоже не слишком‑то бережно. – Госпожа Койл говорит, что быть у власти означает каждый день наживать новых врагов, причем из тех, кого больше всего любишь. – Она ловит мой взгляд. – Честно говоря, я тоже так думаю.
– И что случилось? Почему она больше не у власти?
– Она допустила ошибку, – чопорно отвечает Коринн. – А недруги этим воспользовались.
– Какую такую ошибку?
Всегда хмурое лицо Коринн мрачнеет еще больше.
– Спасла жизнь одному человеку. – Она так сильно щелкает жгутом, что на коже остается красный след.
Проходит день, потом еще один, но ничего не меняется. Нам по‑прежнему нельзя выходить на улицу, еду приносят случайные люди, а мэр так и не заходит. Его солдаты регулярно справляются о моем здоровье, но обещанного визита все нет и нет. Мэр словно решил на какое‑то время предоставить меня самой себе.
Но почему?
В доме говорят исключительно о нем.
– Представляете, до чего дошло? – спрашивает госпожа Койл за обедом в столовой – мне впервые разрешили поесть не в палате. – Теперь он не только работает в соборе, но и живет .
Женщины вокруг неодобрительно цокают. Госпожа Ваггонер даже отодвигает тарелку.
– Богом себя возомнил! – восклицает она.
– Скажите спасибо, что не спалил город, – громко высказываюсь я. Мэдди и Коринн поднимают на меня потрясенные взгляды, но я все равно продолжаю: – Ну да, мы все думали, что он тут камня на камне не оставит, а он пока вообще ничего плохого не сделал.
Госпожа Ваггонер и госпожа Лоусон многозначительно переглядываются с госпожой Койл.
– Ты еще очень мала, Виола, и выставляешь это напоказ, – говорит та. – Не перечь старшим.
Я удивленно моргаю:
– Да я и не перечила… Я только говорю, что мы ждали другого.
Госпожа Койл жует, не сводя с меня глаз.
– Он убил всех женщин родного города только потому, что не мог слышать их мыслей, не мог читать их как мужчин.
Остальные целительницы кивают.
Я открываю рот, но она не дает мне сказать.
– А самое главное, дитя, заключается в том, что твои друзья на кораблях не знают истории нашей планеты, не знают об открытии Шума и о том, что за ним последовало. – Госпожа Койл буравит меня взглядом. – Им только предстоит пройти через то, что с нами уже случилось.
Я ничего не говорю, лишь вглядываюсь в ее лицо.
– Кто, по‑твоему, должен познакомить их с планетой и ее историей? – спрашивает госпожа Койл. – Он?
Разговор со мной закончен, она продолжает тихо беседовать с остальными целительницами. Коринн с самодовольной улыбкой опускает глаза, а Мэдди по‑прежнему пялится на меня. Но я могу думать только об одном.
Уж не себя ли имела в виду госпожа Койл, когда спросила, кто должен познакомить переселенцев с Новым светом?
На девятый день нашего заточения в лечебном доме я перестаю быть пациенткой. Госпожа Койл вызывает меня в свой кабинет.
– Вот твоя одежда, – говорит она, протягивая мне сверток. – Переоденься – сразу почувствуешь себя человеком.
– Спасибо, – с искренней признательностью говорю я и захожу за ширму, на которую она мне показала. Там я приподнимаю больничную рубаху и осматриваю затянувшуюся рану. – Вы в самом деле творите чудеса.
– Стараюсь, – доносится в ответ.
Я разворачиваю сверток: внутри лежит вся моя одежда, выстиранная и выглаженная. Она так вкусно пахнет и так приятно похрустывает, что я невольно улыбаюсь.
– Знаешь, ты очень храбрая девочка, Виола, – говорит госпожа Койл. Я начинаю одеваться. – Хотя и не всегда следишь за своим языком.
– Спасибо, – с легкой досадой отвечаю я.
– Твой корабль потерпел крушение, родители умерли, ты чудом добралась до Хейвена… Все испытания ты преодолевала с удивительной находчивостью и смелостью.
– У меня был помощник, – говорю я, натягивая чистые носки.
И тут замечаю на маленькой тумбочке блокнот госпожи Койл – тот самый, куда она все время что‑то записывала во время наших разговоров. Я осторожно выглядываю: госпожа Койл все еще сидит за столом по другую сторону ширмы. Я приподнимаю обложку блокнота.
– У тебя большой потенциал, дитя, – продолжает она. – Из тебя может вырасти блестящий руководитель.
Блокнот лежит вверх ногами: если я его разверну, госпожа Койл может услышать шорох. Поэтому я пытаюсь выкрутить шею.
– Знаешь, мы с тобой даже похожи.
На первой странице красуется единственная буква, написанная синими чернилами.
«О».
И больше ничего.
– Мы сами творим свою судьбу, Виола, – не умолкает госпожа Койл. – Ты можешь принести нам немало пользы. Если решишься.
Я поднимаю голову от блокнота:
– «Нам» – это кому?
Внезапно дверь в кабинет распахивается – с таким грохотом, что я подскакиваю от страха и выглядываю из‑за ширмы. Это Мэдди.
– Приходил гонец от мэра, – задыхаясь, выпаливает она. – Женщинам разрешили выходить из дома!
– Как же здесь шумно, – говорю я, морщась от РЕВА Нью‑Прентисстауна.
– Скоро привыкнешь, – отвечает Мэдди. Мы сидим на скамейке рядом с магазином, пока Коринн и еще одна ученица по имени Тея закупают все необходимое для лечебного дома – готовятся к новому притоку пациентов.
Я оглядываюсь по сторонам. Если не всматриваться как следует, можно подумать, будто ничего не произошло. Магазины и лавки открыты, по улицам снуют люди – в основном пешком, но кое‑кто на лошадях и мопедах. Обыкновенный день из жизни обыкновенного города.
Но потом начинаешь замечать, что люди на улицах никогда не заговаривают друг с другом, а женщин выпускают только днем, не больше чем на час и группами по три‑четыре человека. Эти группы никогда не вступают в контакт с другими. Мужчины Хейвена к нам тоже не подходят.
На каждом углу стоят солдаты с винтовками наперевес.
Звякает дверной колокольчик: из магазина вылетает Коринн с дюжиной пакетов в руках и багровым от гнева лицом. За ней семенит Тея.
– Хозяин магазина сказал, что о спэклах ни слуху ни духу с того дня, как их забрали! – восклицает Коринн, с размаху ставя сумки мне на колени.
– Коринн и ее ненаглядные спэки, – язвительно говорит Тея, закатывая глаза и вручая мне второй пакет.
– Не смей их так называть, они спэклы ! – осаживает ее Коринн. – Если даже мы не в состоянии хорошо с ними обращаться, то чего ждать от него ?
– Прости, Коринн, – говорит Мэдди, прежде чем я успеваю вставить свой вопрос, – но тебе не кажется, что разумнее сейчас беспокоиться за себя? – Краем глаза она следит за солдатами, которые явно заметили повышенный тон Коринн, но пока ничего не предпринимают – так и стоят, облокотившись на перила продуктового магазина.
Стоят и смотрят.
– Мы поступили с ними не по‑людски, – говорит Коринн.
– Да, но они ведь и не люди, – шепотом возражает Тея, тоже поглядывая на солдат.
– Тея Риз! – На лбу Коринн выступает синяя венка. – Да разве может целительница позволять себе подобные…
– Да, да, ты права, – пытается успокоить ее Мэдди. – Мы ужасно с ними обошлись, я согласна. Все согласны, но что мы могли поделать?
– Да о чем вы говорите? – наконец вставляю я. – Что значит «ужасно обошлись»?
– Лекарство , – выплевывает Коринн, словно это ругательство.
Мэдди с досадой вздыхает и поворачивается ко мне:
– Благодаря спэклам мы узнали, что лекарство действует.
– Вот‑вот. Его на них тестировали , – добавляет Коринн.
– Только для них это вовсе не лекарство, – продолжает Мэдди. – Спэклы не умеют говорить, понимаешь? Они иногда цокают языками, но это примерно то же самое, что наш щелчок пальцами.
– Шум был их единственным способом общения, – добавляет Тея.
– И тут выяснилось, что они могут прекрасно понимать наши приказы и без Шума. – Коринн опять повышает голос. – Кому какое дело, что они не смогут общаться между собой ?
Я начинаю понимать:
– И лекарство…
Тея кивает:
– Оно делает их покорнее.
– Лучше рабов и пожелать нельзя, – с горечью добавляет Коринн.
От удивления я разеваю рот.
– Они были рабами?!
– Ш‑ш‑ш… – резко осаживает меня Мэдди, бросив взгляд на солдат. Из‑за тишины, окружающей их во всеобщем РЕВЕ они кажутся зловеще пустыми.
– Мы фактически отрезали им языки, – продолжает Коринн уже тише, но все еще негодуя.
Мэдди уводит нас по улице, то и дело оглядываясь на солдат.
Те тоже провожают нас взглядами.
Мы молча возвращаемся к лечебному дому и входим в двери, над которыми нарисована протянутая синяя рука. Когда Коринн и Тея проходят внутрь. Мэдди хватает меня за руку и задерживает на пороге.
Минуту‑другую она молчит, глядя в пол, и на лбу у нее появляется тревожная морщинка.
– Видела, как на нас смотрели солдаты? – спрашивает она.
– Да.
Она скрещивает руки на груди и содрогается:
– Не знаю… что‑то мне не очень по душе такой мир.
– Мне тоже, – тихо говорю я.
Помолчав. Мэдди поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза:
– Твои люди смогли бы нам помочь? Смогли бы это остановить?
– Понятия не имею, но мы должны выйти с ними на связь. Это лучше, чем сидеть сложа руки и готовиться к худшему.
Мэдди оглядывается, проверяя, не подслушивают ли нас.
– Госпожа Койл очень умна, – говорит она. – Но иногда она слышит и слушает только себя. – Мэдди опять умолкает и закусывает нижнюю губу.
– И?..
– Надо быть начеку, – наконец выговаривает она.
– Для чего?
– Если наступит подходящий момент… Поняла? Если он наступит, – она вновь озирается по сторонам, – тогда мы попробуем связаться с твоими кораблями.