Патрик Несс Вопрос и ответ Поступь хаоса – 2

Патрик Несс

Вопрос и ответ

 

Поступь хаоса – 2

http://oldmaglib.comScan: 15tetris15; OCR, ReadCheck: Bianconeri

Патрик Несс «Вопрос и ответ»: РИПОЛ классик; Москва, 2012

Оригинальное название: Patrick Ness «The Ask and the Answer », 2009

ISBN: 978-5-386-04659-0

Перевод: Е. Романовой

 

Аннотация

 

Спасаясь от безжалостной армии, Тодд и тяжело раненная Виола попадают прямо в руки своего заклятого врага – мэра Прентисса. В разлуке с Виолой Тодд вынужден и сам осваивать сомнительные методы нового режима. Но какие тайны хранят леса Нового света? Где Виола? Жива ли она? И что за группировка орудует в городе? Однажды прогремит первый взрыв…
«Вопрос и ответ» – шокирующее и захватывающее продолжение трилогии «Поступь хаоса» о борьбе и выживании в самых невероятных и отчаянных ситуациях.

 

Патрик Несс

Вопрос и ответ

 

Посвящается Патрику Гейлу

 

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.^[1]

Фридрих Ницше

 

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

– Шум тебя выдает, Тодд Хьюитт. Голос… из темноты… Проморгавшись, я открываю глаза. Вокруг сплошные тени и размытые пятна, все кружится, кровь кипит в жилах, в голове…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ТОДД В БАШНЕ

 

ПРЕЖНИЙ МЭР

  Мистер Коллинз тычками и пинками гонит меня вверх по узкой винтовой лестнице… Открываю глаза и вижу перед собой тридцатиметровую пропасть.

Я тут нашел одну вещицу, Тодд, громко думает он, поднимая голову к башне. Твою Вещицу.

Я ничего не говорю. И ни о чем не думаю.

Молча смотрю, как он тянется за спину, достает что‑то и протягивает вверх.

Даже отсюдова, даже при свете лун, я понимаю, что это.

Дневник моей ма.

У Дейви Прентисса – дневник моей ма.

 

НОГА НА ШЕЕ

  Наступило следующее утро, и у подножия колокольной башни быстро и шумно… – Что происходит? – спрашиваю я, выглядывая наружу.

Я ЖИВ! слышу я. ЖИВ, ЖИВ; ЖИВ, ЖИВ!

И вытягивается по струнке, завидев начальника. – Новую постель получите завтра, – говорит мэр Прентисс, все еще глядя на… Мэр Леджер раскрывает рот, но заговорить получается не с первой попытки.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

  Выясняется, что утром моим главным поводом для беспокойства становится вовсе… Это лошадь.

Я – круг, круг – это я.

А мэр просто едет себе по дороге, словно ничего не случилось. Чем дальше на восток и дальше от собора мы уезжаем, тем серее становится… От этих домов исходит женская тишина.

НА СТРОЙКЕ НОВОГО МИРА

  Моя первая мысль – развернуться и убежать. Бежать, бежать и никогда не… – Хотел бы я на это посмотреть, – говорит Дейви, стоя в воротах и улыбаясь, будто только что выиграл приз.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЛЕЧЕБНЫЙ ДОМ. ВЧЕРА

 

ВИОЛА ПРИХОДИТ В СЕБЯ

  Успокойся, дитя. Голос…

РАЗНЫЕ СТОРОНЫ

  Ведет его госпожа Койл. Лицо у нее еще суровей, чем всегда, лоб нахмурен, губы… Мэр встает за ее спиной. Высокий, худой, но широкоплечий, весь в белом… и в шляпе, которую даже не потрудился снять. …

ГОСПОЖА КОЙЛ

  – Кораблей всего шесть, – говорю я, лежа в кровати. Говорю уже в третий раз за… Из окна моей палаты видны марширующие солдаты, но они только и делают, что маршируют. Обитатели лечебного дома, затаив…

НОВАЯ УЧЕНИЦА

  – Но ведь рабство – это очень плохо, – говорю я, складывая повязку пополам. … – Целительницы всегда были против. – Госпожа Койл ставит очередную галочку в своем списке. – Даже после войны мы…

ВОЙНЕ КОНЕЦ

  – Севодня твоя очередь засыпать яму, – говорит Дейви, бросая мне канистру с… При нас спэки никогда выгребной ямой не пользуются, но с каждым днем она растет и воняет все сильней – приходится…

Я – круг, круг – это я.

Я подпрыгиваю от неожиданности. – Почему я вас слышу, вы ведь приняли лекарство? – вопрошаю я. Он только хитро улыбается и исчезает за дверью, оставляя меня в одиночестве.

В ДОМЕ БОЖЬЕМ

  – Это ужасно. Мою скорбь не передать словами. Я отказываюсь принимать чашку корнеплодного кофе из его рук.

СПАС ТЕ ЖИЗНЬ

  – Надо их пронумеровать, – говорит Дейви, вытаскивая с монастырского склада… Вчера вечером я разговаривал с мэром: он запоздало поздравил меня с днем рождения, а ночью я поклялся во что бы то ни…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОЙНЕ КОНЕЦ

 

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

  Мэр Прентисс стоит на ступенях. Властелин этого города, этого мира.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

  – Ядерное топливо, сэр, смешивают с сухой глиной до абразования пасты… – Я знаю, как сделать фугас, полковник Паркер, – говорит мэр, осматривая разрушения. – А вот чего я не понимаю, так…

О». Просто «О».

– Как он мог отправить нас к спэклам на следующий же день после бунта? – ворчит Дейви по дороге к монастырю. Если честно, мне тоже до сих пор не верится. Дейви еле ходит, да и я мало на… – Ты ему не сказал, что я спас тебе жизнь? – одновременно злобно и застенчиво спрашивает Дейви.

ВТОРАЯ БОМБА

  Солдаты ждут до середины дня и только потом забирают нас с Коринн. Ее… И тут Коринн охает. Нас ведут мимо взорванного магазина: фасад полностью обрушился, – и солдаты оцепили руины. Наш…

ВЗАПЕРТИ

(Тодд)

 

БУМ!!!

 

…и небо раскалывается, с дороги на нас летит ветер, а Ангаррад от страха встает на дыбы, и я сваливаюсь на землю: всюду пыль, крики и в ушах стучит, пока я лежу и думаю, умер я или нет.

Еще одна бомба. Уже третья за неделю. И взрывается она буквально в пятистах футах от меня.

– Стервы! – выплевывает Дейви, вставая на ноги и оглядываясь на дорогу.

У меня звенит в ушах, и сам я весь дрожу, пытаясь подняться. Бомбы взрывались в разное время суток, в разных местах города. Сначала взлетел на воздух акведук, снабжающий водой всю западную часть города, потом два главных моста, ведущих к фермерским землям к северу от реки. Севодня это…

– Столовая, – говорит Дейви, пытаясь удержать на месте Урагана – Желудя. – Для солдат.

Наконец Ураган утихает, и Дейви забирается в седло.

– Поехали! – рявкает он. – Надо узнать, не нужна ли им помощь.

Я кладу руки на шею Ангаррад, которая все еще напугана и без конца твердит: жеребенок жеребенок жеребенок . Сто раз повторив ее имя, я наконец забираюсь в седло.

– Смотри у меня, без фокусов! – говорит Дейви, грозя мне пистолетом. – Чтоб я тебя все время видел.

Вот такой стала моя жизнь после первого взрыва.

Я все время под прицелом, каждую минуту каждого дня.

Чтобы я не мог отправиться на поиски Виолы.

 

– Ну что за бабы! Только подливают масла в огонь, – говорит мэр Леджер, жуя кусок петушатины.

Я молча ем ужин и игнорирую вопросительные знаки в его Шуме. Столовую взорвали в нерабочие часы, как и все прочие объекты, на которые покушались участницы «Ответа», но это вовсе не значит, что там никого не было. Мы с Дейви нашли трупы двух солдат и одного гражданского – уборщика или вроде того. От первых взрывов погибли еще трое солдат.

Это жутко бесит мэра Прентисса.

Я его почти не вижу с того дня, когда мне сломали руку, а вечером не состоялся обещанный ужин с Виолой. Мэр Леджер говорит, что Прентисс кучами бросает людей в тюрьмы, но никаких полезных сведений добиться от них не может. Мистер Морган, мистер О’Хара и мистер Тейт повели несколько отрядов на холмы к западу от города: они думают найти там лагерь террористок‑целительниц, исчезнувших в день взрыва первой бомбы.

Но армия ничего не находит, и мэр свирепеет с каждым днем, устанавливая все новые ограничения и отбирая лекарство у все новых солдат.

Нью‑Прентисстаун становится шумнее и шумнее.

– Мэр вапще не верит, что «Ответ» существует.

– Ну, президент пусть говорит что хочет, это его дело. – Мэр Леджер ковыряется вилкой в еде. – Но люди‑то судачат. Только так языками чешут!

Помимо матрасов нам дали тазик, куда каждое утро подливают свежую воду, а в самый темный угол поставили маленький биотуалет. Кормить стали лучше; мистер Коллинз приносит нам еду, а потом сразу запирает дверь снаружи.

Гремит замок.

Здесь, взаперти, я провожу все свободное от Дейви время. Мэр явно не дает мне отправиться на поиски Виолы, даром что талдычит о доверии.

– Может, там не только женщины, – говорю я, пытаясь не пускать в Шум лишние мысли. – Наверняка‑то мы не знаем.

– Организация, называющая себя «Ответом», участвовала в войне со спэклами, Тодд. Диверсии, ночные вылазки… все такое.

– И?..

– И членами «Ответа» были исключительно женщины. Чтобы враг не мог услышать их Шум. – Он качает головой. – Но в конце концов они совсем отбились от рук, стали независимой силой, а после окончания войны даже напали на собственный город. В итоге нам пришлось казнить многих участниц. Скверное дело…

– Но если вы их казнили, как это могут быть они?

– Идеи умирают дольше людей. – Он тихонько рыгает. – Уж не знаю, чего эти бабы добиваются. Рано или поздно президент их вычислит.

– Но мужчины ведь тоже пропадают, – говорю я. Это правда, вот только думаю я о другом…

(она тоже сбежала с ними?)

Облизываю губы.

– А эти лечебные дома, где работают женщины, – спрашиваю я, – они как‑то помечены? Их можно отличить от других?

Мэр пьет воду, глядя на меня поверх чашки.

– Зачем тебе это?

Я ворошу свой Шум, стараясь ничем себя не выдать.

– Да просто так, интересно. – Я ставлю тарелку на недавно выданный нам столик – знак, что мэру можно доесть мой ужин. – Лягу спать.

Я ложусь на кровать лицом к стене. Последние лучи сонца пробиваются сквозь отверстия в стене башни. Стекол в них нет, а зима уже на подходе. Понятия не имею, как мы будем тут зимовать. Я кладу руку под подушку и сворачиваюсь клубком, стараясь думать как можно тише. Мэр Леджер тихо доедает мой ужин.

А потом из его Шума до меня долетает картинка: протянутая рука, нарисованная синей краской.

Я оборачиваюсь. Такую руку я видел по меньшей мере на двух зданиях по дороге в монастырь.

– Всего их пять, – тихо произносит мэр Леджер. – Я могу рассказать, где они. Если хочешь.

Я заглядываю в его Шум, он заглядывает в мой. Мы оба что‑то скрываем, прячем под слоями других мыслей. Столько дней провели вместе, а до сих пор гадаем, можно ли друг другу доверять.

– Валяйте, – говорю я.

 

– 1017‑й, – читаю я вслух для Дейви, а тот выкручивает щипцы и мгновенно превращает безымянного спэкла в 1017‑го.

– На севодня хватит, – объявляет он.

– Но нам еще…

– Я сказал, хватит! – Он ковыляет к нашей бутылке с водой и делает глоток. Нога у него к этому времени почти выздоровела, но он еще прихрамывает. Моя рука зажила полностью.

– Нам же неделю дали на все про все, – говорю я. – А мы уже вторую маемся.

– Разве нас кто‑то торопит? – Дейви выплевывает струйку воды.

– Нет, но…

– Ни заданий тебе новых, ни распоряжений… – Он умолкает, делает еще глоток и снова выплевывает. Потом злобно глядит куда‑то слева от меня. – Чего уставился?

1017‑й все еще стоит неподалеку, зажав ленту здоровой рукой и глядя на нас. Вроде бы он мужского пола и совсем молодой, почти подросток. Он цокает один раз, потом второй, и, хотя Шума у него нет, по звукам ясно, что он не любезничать с нами пытается.

Дейви тоже это понимает:

– Ах так?!

Он тянется за винтовкой, что висит у него за спиной, и во всех красках представляет, как палит из нее по убегающему спэклу.

1017‑й не двигается с места. Он смотрит мне в глаза и цокает еще раз.

Ну, точно грубит!

Потом он пятится, все еще глядя на нас и растирая здоровой рукой железную ленту. Я оборачиваюсь к Дейви: тот целится из винтовки в спину уходящему 1017‑му.

– Не надо, – говорю я.

– А что? Кто нас остановит?

Я не отвечаю, потому что остановить нас некому.

Бомбы продолжают взрываться через каждые три‑четыре дня.

 

Никто не знает, куда и как подложат следующую, поэтому БУМ! БУМ! БУМ! – снова и снова. Однажды вечером, когда на воздух взлетает маленький ядерный реактор, мэр Леджер возвращается с работы с расквашенным носом и синяком под глазом.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Солдаты! – выплевывает он и берет тарелку с ужином – севодня опять дали тушенку. От первой же попытки прожевать мясо он морщится.

– Что вы натворили?

Его Шум немного вскидывается, и мэр бросает на меня злобный взгляд:

– Ничего!

– Вы меня поняли.

Недовольно ворча, он съедает еще кусок мяса и наконец отвечает:

– Кому‑то в голову пришла блестящая идея, что «Ответ» – это я. Подумать только, я!

– Вы?! – удивленно спрашиваю я – может, чересчур удивленно.

Мэр Леджер встает и ставит на стол почти нетронутую тарелку – верный признак того, что он по‑настоящему зол.

– Ни одной подозрительной бабы так и не нашли, а солдатам нужен козел отпущения. – Мэр выглядывает на улицу и смотрит, как ночь опускается на город, который был когда‑то его домом. – Думаешь, мэр попытался их остановить? – спрашивает он будто самого себя. – Даже не подумал…

Я молча жую, стараясь не пускать в Шум лишние мысли.

– Ходят слухи, – продолжает мэр Леджер еле слышно, – о какой‑то новой целительнице, совсем юной. Ее пару раз видели в соборе, а сейчас она работает в лечебном доме, которым раньше заведовала госпожа Койл.

Виола, громко и ясно думаю я, прежде чем успеваю скрыть эту мысль от мэра.

Он оборачивается:

– Этого дома ты видеть не мог. Он не на главной улице, а у подножия небольшого холма в сторону реки, примерно на полпути в монастырь. Повернуть надо сразу после двух амбаров, стоящих рядом на главной улице. – Он снова выглядывает на улицу. – Не ошибешься.

– Я не могу удрать от Дейви, – говорю я.

– Понятия не имею, о чем ты, – отвечает мэр Леджер, укладываясь на кровать. – Я просто рассказываю тебе отвлеченные факты о нашем славном городе.

Дышать становится тяжелей, в голове и Шуме крутятся разные варианты побега от Дейви и поисков нужного лечебного дома.

(найти ее)

Лишь много позже я спрашиваю:

– Кто такая госпожа Койл?

Даже в темноте я вижу, как краснеет Шум мэра Леджера.

– A‑а… ну как же! – говорит он в темноту. – Она и есть наш «Ответ».

 

– Это последняя, – говорю я, провожая взглядом 1182‑ю, потирающую больное запястье.

– Наконец‑то, черт подери, – бурчит Дейви, плюхаясь на траву.

В воздухе чувствуется морозец, но зато светит сонце и на небе почти ни облачка.

– А теперь что будем делать? – спрашиваю я.

– Понятия не имею!

Я стою и наблюдаю за спэклами. Если не знать, можно и впрямь подумать, что они не умнее овец.

– Они еще тупее, – говорит Дейви.

– Заткнись.

И все же… нет, вы бы их видели!

Сидят себе на траве, без Шума, без звука, половина смотрят на нас, половина друг на друга, почти не шевелясь и время от времени цокая, ничем не пытаясь занять руки или время. Их белые лица, кажется, полностью лишены жизни. Спэклы сидят вдоль стен и молча чего‑то ждут, но чего – непонятно.

– Время этого «чего‑то» настало, Тодд, – грохочет голос за нашими спинами. Дейви вскакивает на ноги, и в главные ворота входит мэр. Его конь остался снаружи.

Мэр смотрит на меня – только на меня.

– Готов к новой работе?

 

– Он со мной неделями не разговаривает, – пыхтит Дейви по дороге домой. У них с па последнее время не все гладко. – Все одно твердит: «Следи за Тоддом» и «Скорей заканчивай со спэклами», – заладил! – Он крепко стискивает поводья. – Неужели я так и не дождусь похвалы? Хотя бы «спасибо» сказал!

– Вапщето нам приказали заклеймить спэклов за неделю, – повторяю я распоряжение мэра. – А мы провозились почти три.

Он злобно оборачивается, полыхая красным Шумом:

– На нас напали ! Я‑то тут при чем?

– Я тебя и не виню, – говорю я, но Шум‑то меня сдает: я вспоминаю ленту на шее 0038‑го.

– Значит, по‑твоему, я во всем виноват? – Он останавливает коня и сверлит меня злобным взглядом, уже нагибаясь в седле, чтобы спешиться.

Я открываю рот, но ничего не отвечаю, потому что впереди…

Два одинаковых амбара стоят рядышком у поворота к реке.

Я бросаю на Дейви быстрый взгляд.

Он зловеще лыбится:

– Что это у нас там?

– Ничего.

– Твоя девка, а? – язвит он.

– Пошел ты, Дейви.

– Нет, ушлепок. – Дейви соскальзывает на землю, Шум его вспыхивает алым. – Это ты пошел.

Мне остается только драться.

 

– Солдаты? – спрашивает мэр Леджер, окинув взглядом мои синяки и разбитый нос, когда я возвращаюсь в башню.

– Не ваше дело, – рычу я. Давно мы с Дейви так не дрались. От боли во всем теле я еле доползаю до кровати.

– Есть будешь? – спрашивает мэр.

Мой Шум дает понять, что нет, есть я не буду. Он тут же хватает мою тарелку и принимается жевать, даже не поблагодарив.

– Решили проесть себе путь на свободу? – спрашиваю я.

– Слова мальчишки, которому никогда не приходилось добывать себе пищу.

– Я не мальчишка.

– Когда мы прилетели на Новый свет, провизии хватило только на год, – с набитым ртом говорит мэр Леджер. – А охотиться и вести сельское хозяйство научились далеко не все. – Он отправляет в рот еще одну ложку. – Голод учит ценить горячую пищу, Тодд.

– Да что творится со всеми взрослыми? Обязательно из всего надо сделать урок! – Я закрываю лицо рукой, но тут же ее отдергиваю, потому что подбитый глаз жутко болит.

Опять наступает ночь. Воздух стал еще холодней, поэтому сплю я почти целиком одетый. Мэр Леджер начинает храпеть: ему снится дом с бесконечными дверями, из которого он никак не может найти выход.

Самое безопасное время, чтобы подумать о ней.

Она еще в городе?

Или она теперь тоже – член «Ответа»?

Ну и все в таком духе.

Типа, что бы она сказала, если б увидела меня вчера?

Если б увидела, что я делаю каждый день.

И с кем.

Я глотаю ночной воздух и смаргиваю слезы.

(ты еще со мной, Виола?)

(со мной?)

 

Проходит час, а я все не могу уснуть. Что‑то гложет меня изнутри, я ворочаюсь с боку на бок, пытаясь очистить Шум и успокоиться. Завтра я должен быть готов к новой работе, которую мэр для нас придумал. И работа, похоже, совсем не так плоха.

Но ведь я что‑то упустил, что‑то важное и очевидное.

Что‑то эдакое…

Я сажусь, прислушиваясь к Шуму храпящего мэра Леджера и РЁВУ спящего Нью‑Прентисстауна внизу. К пенью ночных птиц и даже к рокоту бегущей вдали реки.

Вот оно!

Вечером я не слышал лязга запирающегося замка, когда мистер Коллинз запустил меня в комнату.

Клянусь, его не было.

Сквозь темноту я смотрю на дверь.

Он забыл ее запереть.

Сейчас, в эту самую секунду…

Она открыта.

 

КТО ТЫ

(Виола)

 

– Я слышу снаружи чей‑то Шум, – говорит миссис Фокс, когда я подливаю ей свежей воды на ночь.

– Было бы странно, если б не слышали, миссис Фокс.

– У самого окошка!

– Солдаты, наверно, курят.

– Нет‑нет, это другое, я точно знаю…

– Миссис Фокс, я очень занята, правда.

Я поправляю ей подушки и выливаю судно. Она молчит до самого моего ухода.

– Все изменилось, – говорит старушка напоследок.

– Да уж, еще как.

– Раньше в Хейвене было лучше, – добавляет она. – Не идеально, но гораздо лучше.

 

В конце дня я умираю от усталости, но, сев на кровать, все же достаю записку, которую ношу в кармане. И перечитываю ее в сотый, нет, в тысячный раз.

«Дитя мое,

пора сделать выбор.

Мы можем на тебя рассчитывать?

“Ответ”».

Даже имя не написала.

Три недели назад я получила эту записку. Три недели прошло, а ничего не происходит. Ни записок больше, ни знаков… Я просто торчу целыми днями в лечебном доме в компании Коринн – точнее, госпожи Уайетт, как мне теперь полагается ее называть, – и пациенток. Женщин, заболевших по обычным причинам, и женщин, которых допрашивали люди мэра, – они приходят к нам избитые, с синяками, переломанными ребрами, пальцами и руками. Еще с ожогами.

И это самые везучие. Остальных бросили в тюрьму.

И каждые три‑четыре дня за окном гремят взрывы – БУМ! БУМ! БУМ!

Все новых женщин арестовывают, все новые поступают к нам.

А от госпожи Койл – ни слова.

Да и от мэра тоже.

Ни слова о том, почему меня бросили одну. По логике, меня должны были забрать первой – допрашивать, пытать, мучить в камере.

– Но ничего, – шепчу я. – Ничего не происходит.

И от Тодда ни весточки.

Закрываю глаза. Я так устала, что уже ничего не чувствую. Каждый день я выискиваю способ пробраться к радиобашне, но солдаты теперь всюду, их слишком много, чтобы просчитать смены и пересменки, и с каждой новой бомбой их становится только больше.

– Надо что‑то предпринять, – говорю я вслух. – Иначе я сойду с ума. – Смеюсь. – Сойду с ума и начну разговаривать сама с собой.

Опять хохочу – куда громче и дольше, чем следовало бы.

И тут раздается стук в окно.

 

Я вскакиваю. Сердце едва не выпрыгивает из груди.

– Госпожа Койл? – спрашиваю я.

Неужели теперь? Неужели время пришло?

Я должна сделать выбор?

Можно ли на меня рассчитывать?

(стоп, да ведь это же Шум…)

Я встаю на колени в кровати и буквально на сантиметр отодвигаю штору – только чтобы увидеть, кто стоит снаружи. Я уже представляю знакомое хмурое лицо и руку, отирающую лоб…

Но это не она.

Совсем.

– Тодд!!!

 

В следующий миг я откидываю шторы, рывком поднимаю окно, а он перегибается через раму, в Шуме только мое имя, больше ничего, и я втаскиваю его в комнату – честное слово, я поднимаю его и тащу внутрь, – и мы падаем на мою кровать, я – на спину, а он – на меня, его лицо так близко, что я сразу вспоминаю, как мы лежали точно так за водопадом, когда за нами гнался Аарон, и я смотрела прямо ему в глаза.

И знала, что все будет хорошо.

– Тодд!

В свете лампы я вижу синяк у него под глазом, запекшуюся кровь в носу и спрашиваю:

– Что случилось? Ты ранен?

Но он только выдыхает:

– Ты!

Я не знаю, сколько времени мы так лежим, просто купаясь в присутствии друг друга, – да, он здесь, рядом, он жив, я чувствую вес его тела, шершавые пальцы на своем лице, тепло и запах… и пропыленную одежду. Мы почти не говорим, в его Шуме бурлят чувства – сложные образы, картинки из прошлого, как меня подстрелили, как он боялся за мою жизнь и как приятно сейчас трогать меня кончиками пальцев, но все это перекрывает одно слово: Виола, Виола, Виола.

Это Тодд.

Черт побери, это Тодд!

И все хорошо.

А потом в коридоре раздаются шаги.

Они останавливаются прямо у моей двери.

Мы резко поворачиваем головы. В щели под дверью видна тень: по ту сторону стоит человек.

Я жду стука.

И приказа вышвырнуть Тодда.

Но потом шаги удаляются и затихают в коридоре.

– Кто это был? – спрашивает Тодд.

– Госпожа Уайетт, – отвечаю я и слышу удивление в собственном голосе.

 

– А потом начались взрывы, – заканчиваю я свой рассказ. – Он вызывал меня к себе всего два раза, узнать, известно ли мне что‑нибудь о террористах, но я ничего не знала – клянусь, ничего! И про него я ничего не знаю, честное слово.

– Со мной он тоже после первого взрыва почти не разговаривал. – Тодд опускает глаза. – Я очень боялся, что это ты подкладываешь бомбы.

Я вижу в его Шуме взорванный нами мост. Взорванный мною мост.

– Нет, – говорю я, вспоминая про записку в кармане. – Это не я.

Тодд с трудом сглатывает и задает вопрос – просто, без всяких обиняков:

– Бежим?

– Да, – мгновенно отвечаю я. Надо же, как быстро я предала Коринн… Щеки заливает краска. Но мы действительно должны бежать, бежать как можно дальше отсюда.

– Ага, вот только куда? – спрашивает Тодд. – Куда бежать‑то?

Я открываю рот…

Но медлю.

– Где прячется «Ответ»? – спрашивает он. – Может, туда?

В его Шуме чувствуется легкое напряжение – упрек и неохота.

Бомбы. Ему тоже все это не нравится.

Но дело не только в бомбах, так?

Я снова медлю.

На крохотную долю секунды я задаюсь вопросом, но тут же отмахиваюсь от него, как от мухи…

Я спрашиваю себя, можно ли ему рассказать.

– Не знаю, – говорю я. – Честно. Они мне не рассказывали, потому что не доверяют.

Тодд поднимает глаза.

И на такую же долю секунды я вижу сомнение на его лице.

– Ты мне не доверяешь, – бездумно выпаливаю я.

– И ты тоже, – кивает Тодд. – Ты подозреваешь, что я работаю на мэра. И еще ты не понимаешь, почему я так долго тебя искал. – Он с грустью опускает глаза. – Я по‑прежнему могу читать твои мысли. Не хуже, чем ты мои.

Заглядываю в его Шум:

– А ты гадаешь, не принадлежу ли я к «Ответу». По‑твоему, я бы могла.

Тодд, не глядя на меня, кивает:

– Я просто пытался выжить и найти способ разыскать тебя. Надеялся, что ты меня не бросишь.

– Никогда, – говорю я. – Я никогда тебя не брошу.

Он снова поднимает глаза:

– Я тоже.

– Обещаешь?

– Клянусь жизнью! – громко шепчет он, застенчиво улыбаясь.

– Я тоже обещаю, – с улыбкой отвечаю я. – Я больше никогда тя не брошу, Тодд Хьюитт!

Он смеется над моей неуклюжей попыткой изобразить его говор, но потом собирается с мыслями, как будто хочет поделиться чем‑то важным, чем‑то постыдным. Но прежде чем он это сделает, я должна все ему рассказать. Иначе он и дальше будет во мне сомневаться.

– Думаю, они где‑то у океана, – говорю я. – Госпожа Койл перед побегом рассказывала мне о своей родной рыбацкой деревне. Возможно, так она пыталась намекнуть мне, куда они направляются.

Он поднимает глаза:

– Теперь только попробуй сказать, что я тебе не доверяю!

И тут я сознаю свою ошибку.

– Что такое? – удивляется он, видя мое лицо.

– Теперь это в твоем Шуме, – говорю я, вставая. – Тодд, слово «океан» повсюду в твоем Шуме!

– Я не нарочно, – говорит он, но постепенно его глаза распахиваются шире и шире.

Я вижу незапертую дверь в камере и человека, из головы которого летят вопросительные знаки…

– Ох, какой я тупица! – Тодд тоже вскакивает. – Клятый дурак! Нам надо бежать. Сейчас же!

– Тодд…

– Далеко этот океан?

– Два дня езды…

– Значит, четыре дня ходу. – Тодд принимается мерить шагами комнату. Всюду в его Шуме взрывается бомбами слово Океан . Он видит, как я смотрю на него во все глаза… – Я не шпион! – кричит он. – Клянусь, слышишь? Но мэр мог нарочно оставить дверь незапертой, чтобы я… – Он рвет на себе волосы. – Я все скрою. Вот увидишь, у меня получится. Я же смог наврать про Аарона, значит, и теперь навру…

У меня внутри все переворачивается. Я вспоминаю, что мэр говорил об Аароне.

– Но бежать надо в любом случае, – продолжает Тодд. – Ты можешь захватить еды?

– Попробую.

– Торопись!

Отвернувшись, я слышу свое имя в его Шуме. Виола , твердит он, и слово это сочится тревогой – за то, что нас подставили, что я его подозреваю, не верю ему… И я ничего не могу с этим поделать, только оборачиваюсь и думаю: Тодд.

Надеюсь, он меня понимает.

 

Я врываюсь в столовую и подбегаю к шкафам. Свет не включаю и стараюсь вытаскивать пайки и буханки хлеба как можно тише.

– Быстро же ты, – говорит Коринн.

Она сидит за столиком в дальнем темном углу и пьет кофе.

– Стоило твоему дружку показаться, как ты мигом решила сбежать. – Она встает и подходит ко мне.

– У меня нет выхода. Прости!

– Простить? – Коринн приподнимает брови. – А что будет с домом? Что станет с пациентками, которые в тебе нуждаются?

– Из меня никудышная целительница, Коринн, ты ведь знаешь. Я только купаю их и кормлю…

– Чтобы у меня было время их лечить.

– Коринн…

В ее глазах вспыхивает ярость.

– Госпожа Уайетт!

Я вздыхаю.

– Госпожа Уайетт, – говорю я, и тут мне приходит в голову мысль, которую я мигом выдаю: – Бежим с нами!

От удивления она вздрагивает – почти испуганно:

– Что?

– Неужели ты не видишь, к чему все идет? Женщин сажают в тюрьму, женщин пытают! Неужели ты не понимаешь, что лучше не станет?

– Пока бомбы будут взрываться, нет, не станет.

– Наш враг – президент, – говорю я.

Она скрещивает руки на груди:

– По‑твоему, враг может быть только один?

– Коринн…

– Целительницы не должны отнимать жизни, – говорит она. – Это против их природы. Мы даем клятву не причинять вреда людям.

– Но взрывают только те места, где никого нет!

– Так уж и никого? – Она качает головой, и лицо у нее вдруг становится невозможно грустным. – Я знаю свое место, Виола. Мой долг – лечить больных.

– Если мы останемся, рано или поздно за нами придут.

– Если мы уйдем, больные умрут. – Коринн больше не злится, и от этого мне куда страшней.

– А когда заберут и тебя? – с вызовом спрашиваю я. – Кто станет их лечить?

– Я надеялась, что ты.

Секунду я молчу, раздумывая.

– Все не так просто.

– Для меня – более чем.

– Коринн, если мы сбежим, я смогу выйти на связь со своими…

– И что тогда? Им еще пять месяцев лететь. Пять месяцев – это очень большой срок.

Я отворачиваюсь к шкафам и продолжаю набивать мешок едой.

– Я должна попытаться. Должна что‑то предпринять. Это мой долг. – Я вспоминаю о ждущем меня Тодде, и сердце начинает биться вдвое быстрей. – По крайней мере, сейчас.

Она молча смотрит на меня, а потом цитирует любимую фразу госпожи Койл:

– Мы сами творим свою судьбу.

До меня не сразу доходит, что это – прощание.

 

– Почему так долго? – спрашивает Тодд, с тревогой глядя в окно.

– Потом расскажу.

– Еду достала?

Показываю ему мешок.

– Что, опять пойдем вдоль реки?

– Похоже на то.

Он бросает на меня второй смущенный взгляд, старательно пряча улыбку:

– Знакомая история.

Меня захватывает какое‑то странное чувство: я понимаю, что нам грозит страшная опасность, но я наконец‑то счастлива , да‑да, и он тоже. Мы беремся за руки, крепко стискиваем ладони друг друга, и в следующий миг Тодд встает на кровать, ставит ногу на подоконник и прыгает.

Я передаю ему мешок с едой и выбираюсь на улицу. Ноги с глухим стуком ударяются о твердую землю.

– Тодд, – шепчу я.

– Что?

– Мне говорили, за городом есть радиобашня. Она, скорей всего, окружена солдатами, но я подумала…

– Такая здоровенная железная штука? Выше деревьев?

Я удивленно моргаю:

– Ну да, наверно. – Распахиваю глаза. – Ты знаешь, где она?!

Тодд кивает:

– Каждый день мимо езжу.

– Правда?

– Да, правда. – И я вижу в его Шуме дорогу…

– Пожалуй, хватит, – говорит голос из темноты. Голос, хорошо знакомый нам обоим.

На свет выходит мэр, а за ним – отряд солдат.

– Добрый вечер, – говорит он.

Из его головы вырывается вспышка Шума.

И Тодд падает.

 

ТЯЖКИЙ ТРУД

  Это звук и в то же время не звук, невозможно громкий – кажется, что барабанные… Так вот что чувствовал Дейви, получая затрещины от мэра…

Я – круг, круг – это я.

Снова и снова, прямо внутри меня. – Что это значит? – еле выговариваю я, потому что от тяжести этих слов мне… А потом раздается звук.

ЖИТЬ И БОРОТЬСЯ

  После того как мэр и его солдаты уводят Тодда, меня начинает бить такая… Жаль, благодарности я не чувствую.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

СГУЩАЕТСЯ МРАК

 

ТО, ЧЕГО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ

  – Слезьте с меня! Она залепляет мне рот рукой и давит, придавливает меня к земле всем своим весом.

РУИНЫ

(Тодд)

 

– Стервы, – шипит мистер Хаммар, сидя верхом на коне.

– Вашего мнения никто не спрашивал, сержант, – осаживает его мэр, проезжая на Морпете сквозь дым и покореженный металл.

– Смотрите‑ка, они оставили отметку, – говорит мистер Хаммар, показывая на ствол огромного дерева на краю поляны.

На нем намалевана синяя буква «О».

– Ваша забота о моем зрении похвальна, – язвительно отвечает мэр, такшто Хаммар в итоге затыкается.

Они приехали сюда прямо из монастыря и встретили эскадрон Хаммара, поднимавшийся на холм в полной боевой готовности. На вершине мы увидели Ивана и солдат, которым полагалось охранять башню. Когда всех спэклов заперли в одном месте, Ивана, видать, повысили. Но сейчас у него такое лицо, будто он предпочел бы никогда не слышать о радиобашне.

Потому что ее больше нет. Она превратилась в груду железок и лежит на земле, точно пьяница, который повалился на дорогу и решил прикорнуть прямо на месте.

(а я изо всех сил пытаюсь не думать о том, как она спрашивала дорогу до башни…)

(и говорила, что сюда надо наведаться первым делом…)

(ох, Виола, ты же не могла…)

– Если они способны взорвать такую громадину… – начинает Дейви, оглядывая поле. Но не договаривает, потому что мы все думаем об одном и том же – одна мысль сквозит в Шуме каждого.

Каждого, у кого Шум есть. Хаммару явно повезло.

– Эй, малыш! – ухмыляется он. – Ты уже стал мужчиной?

– Вам разве никуда не надо, сержант? – спрашивает мэр, не глядя.

– Лечу, сэр! – Мистер Хаммар зловеще подмигивает мне, затем пришпоривает коня и велит своим солдатам следовать за ним. Они быстро спускаются с холма – в жизни не видел такого быстрого марша. Мы остаемся с Иваном и его людьми. Все они, как один, глубоко сожалеют, что бросились на звук взрыва, когда на монастырь упала трассирующая бомба.

Это ведь так просто и предсказуемо, если подумать. Взорвать маленькую бомбу, чтобы отвлечь внимание от того места, где надо взорвать большую.

Но с какой стати они бомбили монастырь?

Зачем ударили по спэклам?

Зачем ударили по мне?

– Рядовой Фарроу, – приветствует мэр Ивана.

– Вапще‑то капрал Фарроу… – поправляет тот.

Мэр медленно поворачивается к нему, и Иван умолкает, сообразив, что значит это обращение.

– Рядовой Фарроу, – повторяет мэр, – вы соберете как можно больше металла и мусора, а затем сдадите командиру вашей воинской части весь запас лекарства…

Он умолкает. Шум Ивана четко и ясно звенит в воздухе. Мэр оглядывается. От каждого солдата в эскадроне Фарроу исходит Шум. Всех их уже покарали за какую‑нибудь провинность.

– В таком случае обратитесь к командиру части, чтобы он назначил вам наказание.

Иван не отвечает, но Шум его бурлит.

– Вам что‑то неясно, рядовой? – спрашивает мэр, зловеще чеканя слова. Он смотрит прямо в глаза Ивану. – Повторяю: командир части назначит вам наказание. – С его голосом что‑то не так, от него исходят какие‑то странные волны…

Глаза у Ивана затуманиваются, губы обвисают.

– Командир части назначит мне наказание, – повторяет он.

– Хорошо. – Мэр снова окидывает взглядом руины башни.

Иван чуть не падает, когда зрительный контакт обрывается, но тут же приходит в себя, словно только проснулся.

– Но сэр…

Мэр опять оборачивается, и вид у него очень удивленный.

– Сэр, мы ведь спешили на помощь… – не унимается Иван.

Мэр сверкает глазами:

– То есть действовали согласно плану «Ответа», чтобы они тем временем могли спокойненько взорвать мою башню?

– Но, сэр…

Ничуть не изменившись в лице, мэр выхватывает из кобуры пистолет и стреляет Ивану в ногу.

Тот со стоном валится на землю. Мэр оглядывает остальных солдат:

– Кто‑то еще хочет со мной поспорить, прежде чем приступить к работе?

 

Солдаты, не обращая внимания на крики Ивана, начинают разгребать завалы, а мэр подъезжает вплотную к букве «О» – яркой и громкой, как и само их заявление.

– «Ответ», – тихо говорит он сам себе. – «Ответ».

– В погоню, па! – кричит Дейви.

– Хм‑м‑м?.. – тянет мэр, медленно оборачиваясь к сыну – словно забыл, где находится.

– Мы же умеем драться! – нетерпеливо говорит Дейви. – Мы это доказали. А ты зачем‑то посадил нас нянькаться с тупыми животными, которых мы и так давнымдавно разбили.

С минуту мэр молча разглядывает меня и Дейви – уж не знаю, с каких пор это «мы».

– Если ты думаешь, что спэклы разбиты, Дэвид, – наконец произносит он, – значит, ты ничего о них не знаешь.

Шум Дейви немного вскидывается.

– А вот и нет. Кой‑чего я о них узнал.

Как ни противно, я вынужден с ним согласиться.

– Да, наверно, – кивает мэр. – Вы оба узнали…

Он смотрит мне в глаза, и я невольно вспоминаю, как спас 1017‑го от бомбы, рискуя собственной жизнью. А он в благодарность укусил меня и расцарапал.

– Тогда как насчет нового проекта? – спрашивает мэр, подъезжая поближе. – Здесь вы сможете применить на деле все свои навыки.

Шум Дейви колеблется. Да, в нем слышна гордость, но и подозрение тоже.

В моем Шуме – чистый ужас.

– Ты готов вести за собой людей, Тодд? – спрашивает мэр.

– Я готов, па, я! – не унимается Дейви.

Мэр по‑прежнему смотрит мне в глаза. Он знает, что я думаю только о ней, но игнорирует вопросы в моем Шуме.

– «Ответ», – говорит мэр, снова поворачиваясь к синей букве «О». – Если они хотят так называться, что ж, не будем им мешать. – Он переводит взгляд на нас. – Но чтобы кто‑то дал ответ, сперва нужно…

Он умолкает и рассеянно улыбается, как будто мысленно смеется над собственной удачной шуткой.

 

Дейви разворачивает на траве большой белый свиток, не обращая внимания на то, что бумага мокнет от утренней росы. Весь лист забит диаграммами, рисунками и подписями к ним.

– Да тут одни чертежи и размеры, – говорит Дейви. – Черт, их слишком много! Нет, ну ты глянь!

Он протягивает свиток и ждет моего согласия.

А я…

Да, я…

Неважно.

– Да уж, – говорю я. Под мышками сразу мокреет.

Башня упала только вчера, а севодня мы уже снова на монастырских землях, собираем спэклов в команды и распределяем по участкам. О моем побеге как будто забыли, словно это было в прошлой жизни, а теперь началась новая, и в ней у всех есть другие важные дела. Мэр не разговаривает со мной о Виоле, и я снова работаю с Дейви – он тоже не шибко рад.

Словом, все по‑старому.

– На носу война, черт подери, а он хочет, чтобы мы дворец строили! – Дейви хмурится, разглядывая чертеж.

Конечно, это не дворец, но отчасти Дейви прав. Раньше нам говорили, что здесь будут зимние бараки для спэклов, но, судя по плану, это большое и просторное здание для людей, которое займет большую часть монастырских владений.

У него даже есть название, написанное сверху большими буквами.

Мой взгляд натыкается на эти буквы, я пытаюсь прочесть…

И тут Дейви резко оборачивается, тараща на меня глаза. Я стараюсь напустить в свой Шум побольше бессмысленных помех.

– За работу, – говорю я, вставая.

Но Дейви так и пялится.

– Как тебе это название? – спрашивает он, показывая пальцем на сочетания букв. – Правда, круто?

– Ну да… – я пожимаю плечами, – типа.

От восторга он распахивает глаза еще шире.

– Это же список материалов, ушлепок! – радостно выдает он. – Да ты читать не умеешь!

– Заткнись. – Я отвожу взгляд.

– Ты не умеешь читать! – Дейви лыбится яркому холодному сонцу и спэклам вокруг нас. – Нет, ну каким же дубиной надо быть…

– Я сказал заткнись!!!

От внезапной догадки Дейви разевает рот.

И я заранее знаю, что он сейчас скажет.

– Дневник твоей мамы! – охает он. – Она написала для тебя целый дневник, а ты…

И что мне еще остается, как не вдарить со всего маху по его мерзким зубам?

 

Я стал выше и крепче, такшто Дейви теперь тоже достается в драках, да только ему как будто все равно. Даже когда мы возвращаемся к работе, он все еще хихикает и устраивает целый спектакль из чтения чертежей.

– Такая заумь – эти планы! – говорит он, ухмыляясь окровавленными губами.

– Заткнись и делай дело!

– Ладно, ладно. Первый шаг – это то, что мы уже делаем. Снести все перегородки. – Он поднимает голову. – Если хочешь, я напишу тебе план.

Мой Шум вспыхивает красным, но из Шума оружие никудышное.

Если ты не мэр.

Я и не догадывался, что жизнь может стать еще гаже, но так уж оно повелось, верно? Бомбы, падающие башни, работа бок о бок с Дейви, особое внимание мэра…

(и я не знаю, где она)

(и я не знаю, что мэр с ней сделает)

(а вдруг она тоже подкладывает бомбы?)

(вдруг?)

Я оглядываю рабочее место.

Тысяча сто пятьдесят пар спэчьих глаз смотрят на нас, смотрят на меня – ни дать ни взять скотина, напуганная громким звуком.

Тупые клятые овцы.

– ЗА РАБОТУ! – ору я.

 

– Ну и видок у тебя, – говорит мэр Леджер, когда я падаю без сил на матрас.

– Плевать.

– Запряг тебя по полной, а? – Он подносит мне тарелку с ужином, который уже принесли – почти нетронутую.

– А вас разве не запряг? – спрашиваю я, набрасываясь на еду.

– По правде говоря, у меня такое чувство, что он про меня забыл. – Мэр Леджер садится на свою кровать. – Я уже черт знает сколько с ним не разговаривал.

Поднимаю голову. Шум у него серый, как будто он что‑то скрывает, но это обычное дело.

– Все эти дни я просто собираю мусор, – продолжает мэр, глядя, как я уплетаю ужин, – и подслушиваю разговоры на улице.

– И о чем говорит народ? – спрашиваю я, потому что мэру Леджеру, кажется, очень хочется мне рассказать.

– Ну… – Он неловко ерзает на месте.

– Что «ну»?

И тут я понимаю, что скрывал мэр Леджер: ему не хотелось об этом говорить, но он чувствовал, что должен.

– Тот лечебный дом… – выдавливает он. – Про который я тебе рассказывал.

– Что с ним? – Напрасно я пытаюсь сделать вид, что мне все равно.

– Он закрылся, – отвечает мэр Леджер. – Стоит пустой.

Я перестаю жевать:

– Что значит «пустой»?

– То и значит, – ласково произносит он, потому что понимает: новость‑то плохая. – Там никого нет, даже пациентов. Все ушли.

– Ушли? – шепчу я.

Ушли.

Я встаю, хотя идти мне некуда, и как дурак держу в руке тарелку.

– Куда ушли? Что он с ней сделал?!

– Ничего, – отвечает мэр Леджер. – Твоя подруга сбежала. По крайней мере, так говорят. Скрылась с другими целительницами и ученицами прямо перед взрывом на холме. – Он потирает подбородок. – Всех остальных арестовали и бросили в тюрьму, а твоей подруге чудом удалось сбежать.

Он говорит «чудом удалось сбежать» таким тоном, словно имеет в виду вовсе не это, словно она с самого начала планировала побег.

– Может, это все вранье, – говорю я. – Может, это только слухи.

Мэр Леджер пожимает плечами:

– Ну да. Я слышал это от одного из солдат, охранявших лечебный дом.

– Нет, – говорю я, сам не понимая, что несу, – нет.

– Ты так в ней уверен? – спрашивает мэр.

– Молчите!

Я тяжело дышу, грудь поднимается и опускается.

Это ведь хорошо, что она сбежала, да?

Да?

Ей грозила страшная опасность, и…

(но)

(но неужели она взорвала башню?)

(почему она мне не сказала, что собирается это сделать?)

(она соврала мне?)

Я не должен так думать, не должен, но вот оно, само приходит в голову…

Она обещала.

И бросила меня.

Бросила меня.

(Виола?)

 

МИНА

(Виола)

 

Я открываю глаза под звуки хлопающих крыльев из‑за двери. За эти несколько дней я уже успела привыкнуть к ним: это значит, что летучие мыши вернулись в пещеру после ночной охоты и скоро взойдет солнце. То есть пора вставать.

Некоторые женщины тоже начинают ворочаться на своих койках. Остальные еще безразличны к миру: храпят, пускают газы, парят в пустоте снов.

В первую секунду мне тоже хочется туда.

Общая спальня представляет собой барак с выметенным земляным полом, дощатыми стенами, дощатой дверью и практически без окон. В центре стоит единственная печка, тепла которой на всех не хватает. Все пространство занимают койки со спящими на них женщинами.

Как новенькая, я лежу в самом конце.

И наблюдаю за хозяйкой другой койки – в противоположном конце спальни. Она садится, как штык, полностью владея своим телом, словно и не спала вовсе, а просто поставила себя на паузу, чтобы потом вновь приняться за работу.

Госпожа Койл опускает ноги на пол и смотрит поверх спящих прямо на меня.

Первым делом проверяет.

Мало ли, вдруг я среди ночи убежала к Тодду?

Я не верю, что он умер. И что сказал мэру про океан, тоже не верю.

Тут что‑то другое.

Я вновь смотрю на неподвижную госпожу Койл.

До не сбежала я. Пока.

Но лишь потому, что еще не знаю, где нахожусь.

 

Мы не на берегу океана. Даже не близко. Больше мне сказать нечего, потому что в этом лагере все помешались на секретности. Никто тебе ничего не скажет, если в этом нет острой необходимости. А необходимость наступит только в том случае, если кого‑то схватят во время очередной диверсии или вылазки за продуктами – запасы еды и лекарств у «Ответа» начали подходить к концу.

Госпожа Койл бережет информацию как зеницу ока.

Я только знаю, что лагерь разбит возле старой шахты, которую первые переселенцы вырыли в надежде на новую жизнь – как и многое в этом мире, – но через несколько лет забросили. Вокруг ям, ведущих в глубокие пещеры, стоит несколько бараков – одни новые, другие сохранились еще с той поры, когда здесь что‑то добывали. В бараках спят, проводят собрания, едят и все прочее.

Пещеры – те, где нет летучих мышей, – служат складами для хранения продуктов и прочих припасов. Все это на исходе и яростно охраняется госпожой Лоусон: она по‑прежнему тревожится за брошенных детей и свою боль вымещает на любом, кто попросит второе одеяло.

Еще глубже под землей начинаются шахты, изначально вырытые для добычи угля и соли; когда этого не нашли, стали искать золото и алмазы, но и их в породе не оказалось. Можно подумать, в этом мире от них был бы какой‑то прок! В шахтах теперь хранятся боеприпасы и взрывчатка. Я не знаю, как они сюда попали и откуда взялись, но если лагерь обнаружат враги – все это взорвется и сотрет нас с лица Нового света.

Но пока это лагерь, разбитый посреди леса и неподалеку от родника. Попасть сюда можно только по той дорожке, которой привез нас Уилф. Она такая крутая и скалистая, что нежданных гостей можно услышать задолго до их появления в лагере.

– А они непременно явятся, – говорит мне госпожа Койл в первый же день. – Главное – быть готовыми к их приходу.

– Странно, что до сих пор не явились. Про эти шахты должны знать многие.

Госпожа Койл только подмигивает и подносит к губам указательный палец.

– И как это понимать? – вопрошаю я.

Но ответа, разумеется, не получаю, ведь информацию надо беречь как зеницу ока, не так ли?

 

За завтраком Тея и остальные ученицы устраивают мне уже привычный бойкот: все по‑прежнему винят меня в смерти Мэдди и дружбе с мэром, а может, даже в начале этой войны, будь она неладна.

А мне все равно.

Просто плевать.

Я выхожу из столовой и несу свою тарелку с серой овсянкой на большие камни возле входа в пещеру. Пока я ем, лагерь вокруг начинает потихоньку просыпаться и приступать к повседневным делам террористов.

Больше всего меня удивляет, как мало здесь народу. Человек сто от силы. Вот вам и могучий «Ответ», с которым не может справиться армия Нью‑Прентисстауна. Сто человек. Целительницы и их ученицы, бывшие пациенты и еще несколько человек, которые уходят ночью, а возвращаются утром, – кто‑то поддерживает жизнь лагеря, пока никого нет, кто‑то ухаживает за считаными лошадьми и быками – словом, дел тут миллион.

Но человек‑то всего сто. И если армия мэра все‑таки пойдет на лагерь, никто не услышит нашей молитвы.

– Как жиссь, Хильди?

– Привет, Уилф! – отвечаю я.

Старик идет к камням – тоже с тарелкой овсяной каши. Я немного двигаюсь, и он садится рядышком. Ничего не говорит, молча ест кашу и дает спокойно поесть мне.

– Уилф? – доносится до нас женский голос. Это Джейн, жена Уилфа, идет к нам с двумя дымящимися чашками.

Она с трудом пробирается между скал и один раз чуть не падает, расплескивая кофе. Уилф бросается было на помощь, но Джейн успевает сама восстанавить равновесие.

– Нукась, держите! – вопит она, вручая нам чашки.

– Спасибо! – благодарю я, принимая кофе.

Она прячет руки под мышками и улыбается, окидывая нас искательным взглядом широко распахнутых глаз – кажется, будто она ими ест.

– Холодина жуткая, а вы на улице завтракаете! – говорит она, явно требуя объяснений.

– Да уж, – кивает Уилф и продолжает жевать.

– Да ладно, нормально! – говорю я и тоже принимаюсь за завтрак.

– Слыхали, ночью зерновой амбар ограбили? – спрашивает Джейн шепотом, но все равно получается очень громко. – Хлебушком полакомимся!

– Да уж, – повторяет Уилф.

– Любишь хлеб? – спрашивает меня Джейн.

– Люблю.

– Скоро получишь! – говорит она земле, небу и камням. – Скоро получишь!

А потом, не сказав больше ни слова, возвращается в столовую. Уилфу как будто все равно, он даже не замечает. Но я‑то знаю, наверняка знаю, что ясный и размеренный шум Уилфа, его молчаливость и кажущаяся пустота – все это напускное, а на самом деле он другой.

 

Уилф и Джейн стали беженцами: они удрали в Хейвен прямо из‑под носа у армии Прентисстауна и подобрали нас неподалеку от Карбонел‑даунс, когда Тодда била лихорадка. По дороге Джейн разболелась, и Уилф, наведя справки, отвез ее прямиком в лечебный дом госпожи Форт, где та и лежала во время вторжения армии в город. Уилфа приняли за идиота и даже позволили ему навещать жену, хотя всем остальным это было строго запрещено.

Когда женщины решили сбежать, он им помогал. Я спросила его почему, а он только пожал плечами и ответил: «Иначе бы у меня забрали Джейн». Больных он прятал в своей телеге, а для других приспособил тайник под днищем, чтобы возить их на задания и обратно. Солдаты полагали, что балбес с таким прозрачным Шумом не может ничего скрыть, поэтому Уилф вот уже несколько недель, рискуя собственной жизнью, перевозил туда‑сюда целительниц.

Все это ужасно поразило «Ответ».

Но не меня.

Однажды Уилф уже спас нас с Тоддом, хотя и не обязан был, а потом снова спас Тодда, когда им грозила еще большая опасность. В первую же ночь, когда я только прибыла в лагерь «Ответа», Уилф даже предложил мне вернуться в город за Тоддом, но теперь, когда его увидел и приказал арестовать сам сержант Хаммар, это было бы самоубийством.

Я собираю в ложку остатки каши и со вздохом запихиваю в рот. У меня много причин, чтобы вздыхать: холод, невкусная каша, безделье.

Но каким‑то чудом Уилф все понимает. Уилф всегда все понимает.

– Да цел он, Хильди, – говорит он, доедая свою кашу. – Наш Тодд спасется как пить дать!

Я гляжу на холодное утреннее солнце и сглатываю, хотя каша уже давно проглочена.

– Крепись, – вставая, говорит Уилф. – Крепись и готовься.

Я удивленно моргаю.

– К чему? – бросаю я ему вслед, но он уходит, молча попивая кофе.

 

Я тоже пью кофе, растирая руки и обещая себе, что уж сегодня‑то я подойду к госпоже Койл и потребую взять меня с собой на новое задание. Мне нужно узнать…

– Ты что же, совсем одна тут сидишь?

Я поднимаю голову. Это Ли, белобрысый солдатик, стоит и улыбается мне широченной улыбкой.

У меня тут же начинают гореть щеки.

– Нет‑нет!

Я вскакиваю, отворачиваюсь от него и поднимаю тарелку.

– Не уходи…

– Да я уже закончила.

– Виола…

– Освобождаю место.

– Да я не к тому…

Но я уже топаю прочь, проклиная себя за пунцовые щеки.

 

Ли здесь – не единственный мужчина. Ну, то есть его вообще сложно назвать мужчиной , но вы меня поняли. Как и Уилфу, им с Магнусом больше нельзя возвращаться в город: их уже видели.

Но есть другие, которым можно. И это – самая большая тайна «Ответа».

Примерно треть обитателей лагеря – мужчины. Они добровольно вступили в армию, чтобы помогать женщинам выбираться из города, а госпоже Койл – планировать диверсии. Это мужчины, знающие толк во взрывчатке, мужчины, истово верящие в свое дело, мужчины, которые хотят бороться с мэром и всем, за что он ратует, до победного конца.

Это мужчины, потерявшие своих жен, дочерей и матерей, которые борются за их спасение или отмщение.

В основном – за отмщение.

Наверное, это хорошо, что в сплетнях об «Ответе» речь идет только о женщинах – это дает больше свободы мужчинам, даже если мэр догадывается что к чему (иначе бы он не отбирал лекарство у стольких своих солдат). Однако пополнять запасы лекарства становится для «Ответа» все трудней и трудней.

Я быстро оглядываюсь на Ли.

Интересно – почему он здесь?

У меня еще не было случая…

Я еще не успела его расспросить.

Я иду в столовую, не глядя на дверь: она открывается еще до того, как я хватаюсь за ручку.

Прямо передо мной стоит госпожа Койл.

Я даже не здороваюсь.

– Возьмите меня с собой в следующий рейд.

Она ничуть не меняется в лице.

– Ты прекрасно знаешь, почему это невозможно.

– Тодд перейдет на нашу сторону, – говорю я. – Сразу же!

– Остальные думают иначе, дитя. – Я открываю рот, чтобы возразить, но она меня перебивает: – Если он вообще жив. Но даже это не имеет значения, потому что главное для нас – ты. Мы не позволим мэру тебя схватить. Ты – наш самый главный козырь. Девочка, которая должна помочь президенту встретить корабли.

– Я…

Она поднимает руку:

– Ссориться с тобой я не намерена. У нас слишком много важной работы.

Лагерь погрузился в тишину. Люди в столовой замерли на местах и глазеют на меня, не решаясь попросить госпожу Койл отойти в сторонку и выпустить их на улицу. Даже госпожа Форт и госпожа Надари терпеливо дожидаются, пока она уйдет. Как и Тея, они почти не разговаривают со мной – все эти собачонки госпожи Койл, которые никогда бы не посмели заговорить с ней тоном, который позволяю себе я.

Мне кажется, они меня побаиваются.

И, как ни странно, это приятно.

Я смотрю ей в глаза – непоколебимые, суровые.

– Я вам никогда этого не прощу, – тихо говорю я, словно бы только ей. – Никогда. Ни сегодня, ни потом, слышите?

– Пусть не простишь, – так же тихо отвечает госпожа Койл, – но однажды поймешь . – И потом, сверкнув глазами, она растягивает губы в улыбке: – А знаешь, пора придумать тебе какое‑нибудь занятие.

 

Й

(Тодд)

 

– Шевелитесь, клятые твари!

Четыре спэкла, стоящие ближе всего ко мне, шарахаются в стороны, хотя я даже не орал.

– Вперед!

И, как обычно, ни тебе Шума, ни мыслей, ни звуков.

Лекарство они могут получать только с кормом, который я рассыпаю по кормушкам, но зачем? Почему им можно, когда всем остальным нельзя? Это превращает их в море безгласных, тупо цокающих зверей: белые спины, которыми они загораживаются от ледяного ветра, белые рты, выпускающие облака пара, белые руки, таскающие землю… Поглядеть на них сверху, так все эти белые тела за работой жутко походят на стадо овец.

Хотя если приглядеться, то можно различить семьи: мужей, жен, отцов и сыновей. Старики загребают меньше земли и работают медленней. Те, что помоложе, им помогают, пытаясь скрыть от нас, что старики не годятся для тяжелого труда. Иногда можно увидеть младенца, привязанного платком к материнской груди. Один высокий самец подгоняет других, а одна маленькая самка обкладывает целебной грязью загноившуюся рану вокруг клейма другой самки, покрупней. Они работают в группах, не поднимая голов, стараясь не попадаться на глаза мне, Дейви и стражникам на стенах.

Все это можно увидеть, если приглядеться.

Но проще не приглядываться.

Лопат мы им дать не можем, понятное дело. Из лопат получается прекрасное оружие, а стражники на стенах начинают нервничать, стоит какому‑нибудь спэклу слишком высоко поднять руку. Такшто они роют, носят камни и страдают молча – безгласные, как облака.

А у меня, кстати, есть оружие. Мне вернули винтовку.

Потому что бежать‑то мне теперь некуда.

Виолы нет.

– Живо, живо! – ору я на спэклов. Мой Шум краснеет при мысли о ней.

Я замечаю, что Дейви косится на меня с удивленной ухмылкой. Отворачиваюсь и иду на другой конец участка. На полпути меня останавливает громкое цоканье.

Оглядываюсь по сторонам.

Ну понятно, так я и думал.

Опять 1017‑й, стоит и смотрит на меня странным взглядом. Смотрит на мои руки.

Я опускаю глаза и замечаю, что обеими руками крепко вцепился в винтовку.

Когда я вапще успел снять ее со спины?

 

Хотя спэклской рабочей силы у нас немерено, все равно на строительство такого большого здания – уж не знаю, для чего оно, – уйдет пару месяцев. К тому времени будет разгар зимы, а бараков, которые спэклы должны были строить для себя, никто за них не построил. Вапщето они любят жить под открытым небом, но в зимнюю стужу и спэклам нужно где‑то укрываться. Лично я не слышал, чтобы для них приспасобили какое‑то другое помещение.

Как бы то ни было, за неделю мы снесли все внутренние перегородки (на два дня опередили график), и ни один спэкл не погиб, правда, без поломанных рук не обошлось. Травмированных сразу куда‑то уводили.

Больше их никто не видел.

К концу второй недели после падения башни мы выкопали почти все нужные траншеи и котлованы для закладки будущего фундамента – мы с Дейви должны будем руководить работой спэклов, хотя ни черта в этом деле не понимаем.

– Па говорит, они сами все отлично умеют, потому что им пришлось перестраивать город после войны. По этим мордам не скажешь, а?

Он грызет семечки и сплевывает на землю шелуху. С едой последнее время у нас туго – «Ответ» теперь не только взрывает, но еще и грабит склады, – однако Дейви всегда удается что‑нибудь раздобыть. Мы сидим на груде камней и смотрим на раскинувшийся под нами большой участок с квадратными ямами, траншеями и грудами камней. Для спэклов свободного места почти не осталось.

Поэтому они жмутся к краям и друг к другу. Но возмущаться не думают.

Дейви сплевывает шелуху:

– Ты что, говорить разучился?

– С чего бы? – выдавливаю я.

– Да ты целыми днями только орешь на рабочих и ворчишь на меня. Так не годится. – Он делает плевок на дальность и точность, попадая аккурат в голову ближайшего спэкла. Тот молча смахивает шелуху и продолжает рыть траншею. – Она тя бросила, – говорит Дейви. – Смирись и живи дальше.

Мой Шум вскидывается.

– Заткнись!

– Да я же в хорошем смысле.

От удивления у меня чуть глаза на лоб не лезут.

– А что? – спрашивает он. – Я просто так сказал… Она же ушла, а не померла или еще чего. – Плевок. – Насколько я помню, она девка боевая, умеет за себя постоять.

В его Шуме всплывает воспоминание о том, как его прошили током на берегу реки. Мне бы улыбнуться, но я не улыбаюсь, потому что вот она, прямо у него и у меня перед глазами.

Здесь – и не здесь.

(где она?)

(черт, где она?)

Мэр Леджер рассказал, что сразу после падения башни армия двинулась прямиком к океану – якобы по чьей‑то наводке.

(по моей? неужели он меня услышал? Я весь горю от этой мысли…)

Но мистер Хаммар и его люди ничего там не нашли – лишь несколько ветхих домов да утлых лодчонок.

Потому что наводка оказалась ложной.

И от этого я тоже весь горю.

(она мне соврала?)

(нарочно?)

– Господи, ушлепок! – Дейви снова сплевывает. – Да тут ни у кого подружек нет. Они либо в тюрьме сидят, либо раз в неделю бомбы взрывают, либо ходят такими большими группами, что подойти страшно.

– Она мне не подружка, – говорю я.

– Неважно. Я только хотел сказать, что тут все без баб. Смирись уже.

Внезапно в его Шуме поднимается мощная волна какого‑то чувства, но он тут же ее смахивает, не дав мне вглядеться.

– Чего уставился? – рявкает он.

– Да ничего…

– Ну и все тогда! – Дейви встает, подбирает с камня винтовку и топает обратно на участок.

 

Не знаю почему, но 1017‑й в конце дня всегда оказывается рядом со мной. Я обычно работаю где‑нибудь в дальнем уголке, заканчиваю траншеи. Дейви – ближе к переднему краю, следит за возведением дощатой опалубки для будущего фундамента. Этим должен заниматься и 1017‑й, но почему‑то, стоит мне поднять голову, он всегда оказывается неподалеку. Сколько раз я уже отсылал его подальше…

Нет, он не отлынивает: исправно роет землю или складывает ее ровными рядками, – но при этом неотрывно пялится на меня, норовя поймать мой взгляд.

И цокает.

Я подхожу к нему, держа руку на прикладе винтовки. Над нашими головами собираются серые тучи.

– Тебе было велено работать у Дейви! – рявкаю я. – Что ты тут делаешь?

Дейви, услышав свое имя, кричит с дальнего участка:

– Что?

Я ору в ответ:

– Почему ты все время пересылаешь его ко мне?

– Ты сдурел? – огрызается Дейви. – Они же все одинаковые!

– Это 1017‑й!

Дейви картинно пожимает плечами:

– Ну и?!.

За моей спиной раздается громкое язвительное цоканье.

Я поворачиваюсь и… клянусь, 1017‑й улыбается.

– Ах ты кусок… – начинаю я, перенося винтовку вперед.

Но тут до меня долетает яркая вспышка Шума.

Она идет от 1017‑го.

Едва ощутимая, но ясная как день: я стою перед ним и тянусь за винтовкой. Просто картинка происходящего с его точки зрения.

А в следующую долю секунды он выхватывает у меня винтовку…

И наваждение рассеивается.

Винтовка все еще у меня в руках, 1017‑й стоит по колено в траншее.

Никакого Шума у него нет.

Я оглядываю его с головы до ног. Он заметно похудел – впрочем, как и остальные спэклы, – корма на всех не хватает, а 1017‑й как будто вапще не ест.

Значит, и лекарства не получает.

– Ты что задумал? – спрашиваю я.

Но он уже вернулся к работе и вовсю загребает руками землю. Ребра торчат из‑под белой‑белой кожи.

1017‑й молчит.

 

– Почему никому не дают лекарство, а спэклам дают?

Настал следующий день, мы обедаем. Небо затянуло тяжелыми тучами, и скоро наверняка пойдет дождь: первый настоящий дождь за долгое время. Он, конечно, будет холодный, но нам приказано работать в любую погоду, такшто мы продолжаем следить за тем, как спэклы выливают первый бетон из бетономешалки.

Иван привез ее только севодня утром. Нога у него почти срослась, но он еще прихрамывает, и Шум его полыхает. Интересно, что он теперь думает о тех, за кем сила.

– Как же, это не дает им сговариваться и строить планы, – отвечает Дейви. – Мало ли какие подлые мыслишки у них водятся…

– Но они ведь и с помощью цоканья могут общаться. – Я задумываюсь. – Разве нет?

Дейви только пожимает плечами, как бы говоря: «Да мне плевать, ушлепок».

– Еще сэндвич есть?

Я отдаю ему свой, не сводя глаз со спэклов.

– Разве не лучше знать, о чем они думают? – спрашиваю я. – Разве так не безопасней?

Я смотрю на другой конец участка, где работает 1017‑й, а он, понятное дело, смотрит на меня.

Плюх. Первая капля дождя падает на мои ресницы.

– Вот дерьмо! – шипит Дейви, поднимая голову к небу.

 

Дождь льет три дня без остановки. Строительная площадка становится все грязней и грязней, но мэр не дает нам передышки, поэтому все три дня мы месим ногами и руками коричневую жижу и накрываем траншеи брезентом.

Дейви работает под этими навесами: следит за спэклами, расставляющими новые каркасы для брезента. Я большую часть времени мокну под дождем, придавливая края брезента тяжелыми камнями.

Что за идиотское занятие!..

– Живее! – ору я на спэкла, который помогает мне прижать к земле последний кусок брезента.

Пальцы заледенели и почти не двигаются, потому что перчаток нам никто не дал, а мэр к нам сто лет не наведывался, такшто и спросить некого.

– Ай! – Черт, в миллионный раз ободрал кожу на костяшках. Прижимаю ссадину к губам.

Спэкл продолжает наваливать камни, не обращая внимания на дождь – это хорошо, потому что под брезентом на всех места нет.

– Эй! – Я повышаю голос. – За краем смотри! За кра…

Порыв ветра в секунду сдирает кусок брезента, который мы так долго пришпиливали. Спэкл не выпускает его из рук и летит следом. Я бросаюсь за брезентом, скользящим по грязи на небольшое возвышение, и…

Поскальзываюсь, начинаю съезжать по склону…

И тут понимаю, куда меня тащит…

Прямиком в выгребную яму.

Я пытаюсь ухватиться за жидкую грязь, но ничего не выходит, и я громко шлепаюсь в мерзкую жижу.

– Фу!!! – ору я, пытаясь выкарабкаться. Я почти по живот стою в засыпанном известью спэчьем дерьме, от жуткой вони тут же начинает тошнить…

И вдруг – опять вспышка Шума.

Я стою в выгребной яме.

А спэкл – надо мной.

Поднимаю голову.

И в первом же ряду.

Он, 1017‑й.

Надо мной.

С огромным камнем в руках.

Он стоит молча и неподвижно, но если решит бросить в меня этим камнем и попадет, мало мне не покажется.

– Значит, вот как? – кричу я ему. – Вот чего ты хочешь?

1017‑й молча пялит на меня глаза.

Я медленно тянусь за винтовкой.

– А теперь что скажешь? – спрашиваю я, и он видит, как решительно я настроен.

Я готов дать отпор, готов, как никогда.

Готов хоть сейчас…

Приклад винтовки уже под моей рукой.

Но 1017‑й просто смотрит.

А потом бросает камень на землю и возвращается к своему куску брезента. Я провожаю его взглядом: пять шагов, десять., уф, ушел. Я немного обмякаю.

Начинаю выбираться из ямы и тут… слышу это.

Цоканье.

Наглое мерзкое цоканье.

 

И все, меня не остановить.

 

Я бросаюсь за ним и ору сам не знаю что и Дейви в ужасе оборачивается но я уже вбегаю под брезент за 1017‑м держа винтовку над головой как сумасшедший ей богу как дикарь какой‑то и 1017‑й оборачивается но я не даю ему шанса закрыться и с размаху впечатываю приклад ему в лицо и он падает а я снова заношу винтовку и опускаю ее и он пытается защититься но я бью еще и еще…

По рукам…

По лицу…

По тонким губам…

Шум ревет…

Я бью…

И бью…

И бью…

И ору…

Я ору…

ПОЧЕМУ ТЫ УШЛА?

ПОЧЕМУ ТЫ МЕНЯ БРОСИЛА?

И тут отчетливо хрустит сломанная кость.

 

Звук этот наполняет воздух, он громче чем дождь и ветер, вместе взятые, нутро у меня сжимается, в горле встает липкий ком.

Я замираю как вкопанный.

Дейви пялится на меня с разинутым ртом.

Спэклы испуганно разбегаются.

А с земли на меня смотрит 1017‑й, кровь хлещет из его странного носа и из уголков слишком высоко поставленных глаз, но сам он не издает ни звука, ни Шума, ничего…

(мы в лагере на земле лежит мертвый спэкл и Виола так напугана она пятится и всюду кровь я опять это сделал я опять… ох черт побери Виола зачем ты ушла…)

1017‑й просто смотрит.

 

И клянусь, в его глазах – ликование.

 

ЧТО‑ТО БУДЕТ

  – Насос как новенький. Хильди! – Спасибо, Уилф. – Я вручаю ему поднос с горячим свежим хлебом, от него так и пышет жаром. – Отнесешь это Джейн? Она…

ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ

  – Неплохо, – говорит мэр, сидя верхом на Морпете, – особенно для… – Мы бы еще больше успели, – говорит Дейви, – если бы не дождь и грязь.

Тепло, думает она. Жеребенок

Лошади – не домашние питомцы, и большую часть времени у них в голове творится черте что, безумие прямо, но зато теперь я знаю: если хорошо с ними… – Или нам дадут женщин! – вдруг восклицает Дейви. – Ага, вдруг он уже… – Заткнись, – говорю я, но до драки не довожу.

Я – круг, круг – это я.

– Как вы это делаете? – Шум можно использовать, Тодд, – говорит он, – если ты достаточно владеешь… – Я – круг, круг – это я?

Я – круг, круг – это я.

– Я так многому хочу тебя научить, – говорит он и уходит, даже не пожелав спокойной ночи.   Я хожу вдоль стен колокольни и гляжу в окошки: то на западный водопад, то на южный холм с раздвоенной вершиной, то на…

РОКОВАЯ НОЧЬ

  – Мне нужна твоя помощь, – говорит госпожа Лоусон, стоя в дверях кухни. Я показываю ей перепачканные мукой руки:

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

МИНИСТЕРСТВО ВОПРОСОВ

 

НАША НОВАЯ ЖИЗНЬ

  – Это лишь затишье перед бурей, не давайте им себя одурачить, – говорит мэр,… Его голос гремит из динамиков, стоящих по углам площади – громкость прибавлена на всю, чтобы перебить РЁВ. Этим…

СОЛДАТ

(Виола)

 

– Тихо! – шепчет госпожа Койл, поднося палец к губам.

Ветер стих, и теперь слышно треск веток под нашими ногами. Мы замираем: не доносится ли откуда марш солдат?

Нет, ничего.

Ничего.

Госпожа Койл кивает и продолжает свой путь по склону холма, через деревья. Я иду следом. Нас только двое.

Она, я… да бомба, привязанная к моей спине.

 

Из тюрем удалось освободить сто тридцать два человека. Двадцать девять из них все равно умерли в лагере. Коринн была тридцатой. Другие остались за решеткой, например бедная миссис Фокс, о чьей судьбе я, пожалуй, никогда уже не узнаю. Но госпожа Койл говорит, что мы убили минимум двадцать их солдат. По какому‑то чудесному стечению обстоятельств в бою погибло лишь шестеро членов «Ответа», включая Тею и госпожу Ваггонер, но еще пятерых взяли в плен и несомненно будут пытать, чтобы узнать о местонахождении «Ответа».

Поэтому мы свернули лагерь. Очень быстро.

Хотя многие раненые еще не могли ходить и не оправились после пережитого в тюрьмах, мы погрузили все припасы, лекарства и оружие в телеги, на лошадей и здоровых людей и ушли в чащу леса. Мы шагали всю ночь, весь следующий день и еще одну ночь, пока не выбрели к озеру у подножия скалистого утеса. Здесь, по крайней мере, были вода и какое‑никакое укрытие.

– Сойдет, – сказала госпожа Койл.

Мы разбили лагерь на берегу.

И начали готовиться к войне.

 

Она делает движение ладонью, и я мгновенно ныряю в кусты. Мы подошли к узкой проселочной дорожке, отходящей от главной дороги, с которой доносится едва слышный Шум марширующего отряда.

Наш запас лекарства стремительно иссякает, и госпожа Койл ввела строгую систему распределения таблеток. Но после той ночи, когда мы взорвали тюрьмы, в город опасно въезжать любому мужчине, с Шумом или без, поэтому нас больше не могут подвозить к объектам в тайных отсеках телег. Приходится доезжать только до определенной точки далеко за городом, а остаток пути идти пешком.

Убегать тоже стало труднее, поэтому мы должны быть предельно осторожны.

– Давай, – шепчет госпожа Койл.

Я встаю. На небе светят две луны – других источников света нигде поблизости нет.

Пригнувшись, мы переходим дорогу.

 

После вынужденного переезда на озеро, после освобождения сотни людей, после смерти Коринн…

После моего вступления в «Ответ»…

Я многому научилась.

Госпожа Койл называет это «начальной подготовкой». Ведет ее госпожа Брэтит, но на уроки хожу не только я, а все более‑менее выздоровевшие пациенты – таких большинство. Словом, учеников у госпожи Брэтит очень много, и все вместе мы учимся заряжать винтовку и стрелять из нее, постигаем основы засылки агентов на территорию противника, ночных маневров, слежки и общения с помощью жестов и кодов.

А еще – как соорудить и заложить бомбу.

– Откуда вы все это знаете? – спросила я как‑то раз за ужином. Все тело ныло от бесконечной беготни, плавания и ношения тяжестей. – Вы же целительницы. Откуда вам знать, как…

– Управлять армией? – перебила меня госпожа Койл. – Ты забываешь о войне со спэклами.

– У нас была собственная дивизия, – добавила госпожа Форт, нюхая бульон.

Увидев, как прилежно я учусь, целительницы начали со мной разговаривать.

– Нас не очень‑то любили, – хихикнула сидевшая напротив госпожа Лоусон.

– Не все генералы правильно вели войну, – сказала мне госпожа Койл. – Мы решили, что подпольная деятельность будет эффективней.

– А поскольку Шума у нас не было, – добавляет госпожа Надари, – мы могли запросто проникать куда угодно.

– Но мужчины, заправлявшие городом и армией, считали, что это – не ответ, – снова хихикая, говорит госпожа Лоусон.

– Отсюда и наше название, – вставляет госпожа Койл.

– А когда сформировали новое правительство и заново отстроили город, тогда… Ну, мы решили, что все важные запасы лучше хранить под рукой.

– Взрывчатка в шахтах! – догадываюсь я. – Вы запаслись ею давным‑давно.

– Как оказалось, не напрасно. Никола Койл всегда обладала даром предвидения.

Услышав это имя, Никола, я изумленно моргаю: раньше мне как‑то не приходило в голову, что у госпожи Койл может быть имя.

– Да уж, – говорит она. – Мужчины созданы для войны. Благоразумная женщина об этом не забывает.

На объекте никого нет, как мы и задумывали. Мишень совсем маленькая, зато символичная – это колодец неподалеку от фермерских земель к востоку от города. Колодец и отходящая от него система водоснабжения питают водой лишь одно поле, а не здания. Но если город будет и дальше позволять мэру заточать фермеров в тюрьмы, пытать и убивать, тогда городу станет нечего есть.

Хорошо и то, что отсюда далеко до центра, то есть Тодда я не увижу.

Пока я решила с этим не спорить. Пока.

Мы срезали путь через поле и, затаив дыхание, крадемся мимо спящего фермерского дома. Наверху все еще горит свет, но это наверняка для вида.

Госпожа Койл делает жест рукой, и я, обогнав ее, ныряю под чистое белье, развешанное на веревках. Там я случайно спотыкаюсь о детскую игрушку и чудом остаюсь на ногах.

Бомбу нужно нести очень осторожно, любая встряска может привести к…

Но нет.

Я облегченно выдыхаю и бегу дальше.

 

Даже в те недели, когда мы скрывались в лесу и вообще не подходили к городу, проводя все время в тренировках, несколько сбежавших от мэра людей сумели нас разыскать – чудом, не иначе.

– Что про нас говорят?! – спросила госпожа Койл.

– Что вы убили всех спэклов, – ответила женщина, прижимая к разбитому носу примочку.

– Погодите, – встряла я. – Так что же получается, все спэклы мертвы?

Она кивнула.

– А вину свалили на нас, – добавила госпожа Койл.

– Но зачем?!

Госпожа Койл встала и посмотрела через озеро в сторону города:

– Чтобы настроить против нас мирных жителей. Чтобы те считали нас злодеями.

– Да, именно так он и говорит, – кивнула женщина. Я нашла ее во время лесной пробежки. Она споткнулась и упала на каменистом берегу, но разбила, к счастью, только нос. – Он чуть ли не каждый день проводит митинги. И люди его слушают.

– Еще бы, – ответила госпожа Койл.

Я вскинула голову:

– Вы ведь ничего такого не делали? Не убивали их?

Ее глаза вспыхнули так, что ими можно было зажечь спичку.

– Ты за кого нас принимаешь, дитя?!

Я выдержала ее взгляд:

– Откуда мне знать? Хватило же вам духу взорвать казармы и убить солдат.

Госпожа Койл только покачала головой – хороший ответ, ничего не скажешь.

– За вами точно не было слежки? – спросила она женщину.

– Я три дня блуждала по лесу, – ответила та. – Но все равно вас не нашла. Это она нашла меня.

– Да, – пристально глядя на меня, сказала госпожа Койл. – Виола это умеет.

 

Когда мы подходим к колодцу, выясняется, что не все так просто.

– Дом слишком близко! – шепчу я.

– Ничего подобного, – шепчет в ответ госпожа Койл, обходя меня сзади и расстегивая мой рюкзак.

– Точно? Бомбы, которыми вы подорвали башню, были…

– Бомбы бывают разные. – Она поправляет содержимое моего рюкзака, затем разворачивает меня к себе: – Готова?

Я еще раз осматриваю дом, внутри которого наверняка спят женщины, мужчины, дети. Я никогда не стану убивать людей. Только если другого выхода не будет. И если ради Тодда и Коринн я должна взорвать бомбу… что ж.

– Вы уверены? – спрашиваю я.

– Виола, ты либо доверяешь мне, либо нет. – Она склоняет голову. – Ну, что ты выбираешь?

Ветер немного усилился и теперь доносит до нас Шум спящего Нью‑Прентисстауна. Один сплошной храпящий РЁВ почти умиротворенный, как будто ничего страшного не происходит.

Тодд где‑то там.

(нет, он не умер, пусть она говорит что хочет, он не умер)

– За дело, – говорю я, снимая рюкзак.

 

Освобождение узников ничего не дало Ли. Среди них не оказалось его сестры и матери – ни среди живых, ни среди погибших. Возможно, они остались в том единственном блоке, ворота которого «Ответу» не удалось взорвать.

Но…

– Даже если они умерли, – сказал Ли однажды вечером, когда мы сидели на берегу озера и бросали в воду камешки, – я хочу это знать.

Я покачала головой:

– Когда не знаешь, то хотя бы надеешься.

– От моего знания или незнания они не оживут. – Он сел поближе. – Мне кажется, они умерли. Я чувствую.

– Ли…

– Я его убью. – Он сказал это без угрозы в голосе, а как мужчина, который дает клятву. – Только бы удалось подобраться. Клянусь, я его убью!

На небо взошли луны, отчего на поверхности озера появились наши силуэты. Я бросила еще один камешек и любовалась кругами, расходящимися по воде от отражения желтой луны. В деревьях за нашими спинами тихо гудел лагерь. Время от времени из этого гудения пробивался чей‑нибудь Шум, в том числе и Шум Ли, которому госпожа Койл не сочла нужным выдавать лекарство.

– Это совсем не так, как ожидаешь, – тихо сказала я.

– Ты про убийство?

Я кивнула.

– Даже если человек заслуживал смерти, даже если бы он запросто тебя убил, если б смог, все равно это ужасно.

Ли помолчал немного и выдавил:

– Знаю.

Я посмотрела на него:

– Ты убил солдата?

Он не ответил, – а это уже само по себе ответ.

– Ли? Почему ты не расска…

– Потому что это совсем не так, как ожидаешь, верно? – перебил меня он. – Даже если человек заслужил.

Ли швырнул в озеро еще один камешек. Нет, мы не утешали друг друга. Между нами разверзлась пропасть.

– Но я все равно его убью, – сказал он.

 

Я убираю картонку с бомбы и крепко прижимаю ее к стенке колодца – на обратной стороне у нее вязкий клей из древесного сока. Я достаю из рюкзака два проводка, а еще два – уже торчащие из бомбы – скручиваю между собой, потом соединяю все вместе, оставляя болтаться только один кончик.

Все, бомба готова.

Я достаю из переднего кармана рюкзака маленький зеленый дисплей и прикручиваю его к болтающемуся проводу. Нажимаю на нем красную кнопку, затем серую. Загораются зеленые цифры.

Теперь можно выставить время.

Жму серую кнопку несколько раз, пока на экране не появляется цифра 30.00. Еще раз нажимаю красную кнопку, переворачиваю дисплей, заправляю один металлический клапан в другой и снова жму серую. На дисплее начинается обратный отсчет: 29:59, 29:58, 29:57.

Бомба ожила.

– Молодец! – шепчет госпожа Койл. – А теперь бежим.

 

И вот, после месяца затишья, пока выздоравливали освобожденные узники, пока мы учились и вдыхали жизнь в нашу армию, наступила ночь, когда ожидание подошло к концу.

– Просыпайся, дитя, – сказала госпожа Койл, стоя на коленях у моей койки.

Я открыла глаза и заморгала. Была глубокая ночь. Госпожа Койл говорила очень тихо, чтобы не разбудить остальных спящих.

– Зачем?

– Ты сказала, что готова на все.

Я встала и вышла в холодную ночь, обуваясь на ходу. Госпожа Койл уже приготовила для меня рюкзак.

– Мы едем в город? – спросила я, зашнуровывая ботинки.

– Она великолепна, – заглянув в рюкзак, пробормотала госпожа Койл.

– Почему сегодня? Почему сейчас?

Она подняла голову:

– Пора напомнить мэру о нашем существовании.

 

У меня за спиной болтается пустой рюкзак. Мы перебегаем двор и крадемся мимо дома, то и дело останавливаясь и слушая ночь.

Вокруг – ни звука.

Я уже готова скрыться в лесу, но госпожа Койл встала и разглядывает белую стену дома.

– Можно здесь, – говорит она.

– Что «можно»? – Я с опаской озираюсь по сторонам: время‑то идет.

– Ты забыла, кто мы? – Она запускает руку в карман длинной форменной юбки, которую надевает даже на задания, хотя в штанах было бы куда удобнее. Достает оттуда какой‑то небольшой предмет и бросает мне. Я машинально ловлю. – Исполнишь ритуал?

Я опускаю глаза. В ладони у меня – рассыпающийся кусочек синего угля, какого в лагере всегда в достатке: чтобы согреться, мы сжигаем остатки ричеров. Уголек оставляет пыльное синее пятно на моей руке.

Я смотрю и смотрю на него.

– Тик‑так, – говорит госпожа Койл.

Сглатываю. Затем поднимаю руку и быстрым движением черчу овал на белой стене.

На меня смотрит синяя «О» – дело моих собственных рук.

Я вдруг замечаю, что очень тяжело дышу.

Оглядываюсь: госпожа Койл уже скрылась в канаве рядом с дорожкой. Пригнув голову, я бегу за ней.

А через двадцать восемь минут, как раз когда мы добираемся до телеги в глубине леса, вдалеке раздается Бум!

– Поздравляю, солдат, – говорит госпожа Койл. Телега трогается. – Ты только что сделала первый выстрел в последнем сражении.

 

ИСКУССТВО ЗАДАВАТЬ ВОПРОСЫ

  Женщина привязана к железной раме: руки задраны вверх и чуть заведены назад. … Она как будто собралась нырять.

Яблоко, говорит она в ответ, трогая его зубами. Тодд, говорит она, а потом вопросительно: Тодд?

Мы стоим невдалеке от ворот, которые все еще охраняет Иван, все еще пытаясь поймать мой взгляд. Я слышу, как он тихо повторяет мое имя в своем… Но не обращаю внимания. – Это было жестко, – наконец выговаривает Дейви, стараясь прочесть мой Шум, мои мысли, но я делаю их как можно более…

ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕНТА

  Только я запустила таймер и повернулась к госпоже Брэтит – сказать, что все… – Помогите, – говорит она так тихо, словно и не видит нас, а просто умоляет Вселенную о помощи.

ЦИФРЫ И БУКВЫ

  Дни тянутся один за другим. Каждый день – хуже предыдущего. – Всех‑всех? – спрашивает Дейви отца. В его Шуме звенит плохо скрываемая тревога. – До единой?

ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

  Я прячусь за деревом; сердце едва не выпрыгивает из груди. В руке – пистолет.

ОТЦЫ И СЫНОВЬЯ

  – Он не сказал тебе, чего хочет? – спрашивает Дейви. – Мы с ним только при тебе разговариваем, не заметил?

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

  – Оставьте нас, – велит Тодд мужчине, который меня впустил. При этом он не… – Говорил же, хорошенькая! – усмехается тот и исчезает в смежной комнате.

Ничего не чувствую, стучит в его Шуме. На все плевать.

Я – круг, круг – это я.

Он поднимает голову, и горе утраты в его Шуме так велико, что я словно стою на краю пропасти: вот‑вот я упаду в него , в черноту, такую пустую… – Тодд, – говорю я дрогнувшим голосом, – помнишь, что ты сказал мне в пещере… Он медленно качает головой:

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ВОПРОС И ОТВЕТ

 

ВИОЛЕ ЗАДАЮТ ВОПРОСЫ

  – ОТПУСТИТЕ ЕЕ!!! Я барабаню кулаками по стеклу, но оно все не бьется, как бы сильно я не колотил.

ПОРАЖЕНИЕ

  Я слышу, как Тодд входит в зал – впереди летит его Шум, – но головы не… – Виола? – говорит он.

ЛЕЙТЕНАНТ

  Когда мы с Иваном уходим по коридору, я чувствую на своей спине взгляд Виолы.… Я, если честно, тоже.

МАРШ К СОБОРУ

  – Ты это серьезно сказала? – спрашивает Тодд, затягивая седельные ремни. Он… Я пожимаю плечами:

ТВОЙ ЗАКЛЯТЫЙ ВРАГ

  Над моим плечом пролетает первый Шумовой удар – в сторону вооруженных солдат… Потому что солдаты начинают палить из всех ружей по мэру…

Я – круг, круг – это я.

Мэр кладет руку мне на плечо. – Ты мог бы стать моим сыном, Тодд Хьюитт, – говорит он. – Моим единственным и… – Па? – Мы все слышим этот вопрос, который прорезает воздух, точно пуля – туман.

НИЧТО НЕ МЕНЯЕТСЯ, МЕНЯЕТСЯ ВСЕ

  Тодд мгновенно вскакивает со стула и встает между мной и мэром. Его Шум… – Почувствовал в себе силу, мой мальчик? – спрашивает он. – Вот зачем я заставил тебя смотреть, как ее допрашивают.…

СУДЬБА ДЕЙВИ ПРЕНТИССА

  Это корабль. Клятый корабль, ей‑богу.

КОНЕЦ ИГРЫ

  – Тодд! – Выстрел грохочет где‑то слева от моего уха, стирая собой весь… Но стреляют не в него…

Тодд?

Опускаю голову. Дейви смотрит на меня…

Его Шум похож на водоворот…

Водоворот смятения, страха и вопросительных знаков…

И: Тодд?

Тодд?

Прости…

Прости…

– Дейви, только не… – начинаю я.

Но его Шум все вертится…

И в нем я вижу…

Я вижу…

Правду…

Дейви наконец показывает мне всю правду…

То, что скрывал так долго…

О Бене…

Беспорядочный вихрь картинок…

Бен бежит по дороге навстречу ему…

Конь встает на дыбы…

Вываливаясь из седла, Дейви палит из винтовки…

Пуля летит в грудь Бена…

Бен, пошатываясь, скрывается в кустах…

Дейви слишком напуган, чтобы пойти за ним…

Дейви слишком напуган, чтобы сказать мне правду.

И я стал его единственным другом…

Я не хотел , говорит его Шум…

– Дейви…

Прости , думает он.

И вот она – правда, написанная в каждой его мысли…

Он просит прощения…

Искренне…

За все…

За Прентисстаун…

За Виолу…

За Бена…

За каждый проступок и дурное слово…

За то, что подвел отца…

И он смотрит на меня…

И умоляет…

Умоляет…

Как будто я один на свете, кто может его простить…

Как будто я в силе…

Тодд?

Пожалста…

А я только и могу выдавить, что его имя…

И боже, сколько страха и ужаса в его Шуме…

Это слишком…

Слишком…

И вдруг наступает тишина.

Дейви обмякает, глаза все еще открыты, все еще молят меня (клянусь!) о прощении.

Он больше не шевелится.

Дейви Прентисс умер.

 

– Ты спятил, – говорю я мэру, стоящему у меня за спиной.

– Нет, – отвечает он. – Вы были совершенно правы, вы оба. Никого нельзя любить так, чтобы его могли использовать против вас.

Солнце село, но небо еще розовое, город по‑прежнему РЕВЕТ, а где‑то вдалеке раздается очередной Бум! – «Ответ» приближается, и корабль уже наверняка сел. Может, даже открыл люк, и кто‑нибудь: Симона Уоткин или Брэдли Тенч, люди, которых я знаю и которые знают меня, – выглядывает наружу, гадая, куда это они попали.

А Тодд встает на колени рядом с трупом Дейви Прентисса.

И поднимает глаза.

Его Шум клокочет и горит огнем, в нем слышны горе и стыд и ярость…

Тодд встает…

Поднимает винтовку…

Я вижу себя в его Шуме, мэра за моей спиной, его глаза ликующе сверкают, дуло винтовки уперлось мне в спину…

И я понимаю, что Тодд собрался делать.

– Давай, – говорю я, сердце уходит в пятки, но так надо так надо так надо…

Тодд подносит винтовку к глазам…

– Давай!

Мэр с силой пихает меня в спину, ноги пронзает острая боль, и я ничего не могу с собой поделать, крик сам срывается с губ, я падаю, падаю навстречу Тодду, навстречу земле…

И мэр опять это делает…

Опять использует меня против Тодда…

Потому что Тодд ничего не может с собой поделать…

Он кидается вперед, чтобы меня подхватить…

И мэр наносит удар.

 

Мозг взрывается, горит и ревет от боли: это никакая не оплеуха, это гораздо хуже, как будто твою душу насквозь протыкают раскаленной кочергой. Как только я бросаюсь на помощь Виоле, мэр бьет меня Шумом с такой силой, что моя голова резко запрокидывается назад, а в ушах снова звенит голос мэра, и еще голос Виолы, и они хором твердят: ты ничтожество ничтожество ничтожество ничтожество…

Мы падаем и врезаемся друг в друга и ее макушка с хрустом выламывает мне зуб ты ничтожество ничтожество ничтожество и она со всего маху влетает мне в грудь а я сучу руками в воздухе и мы вместе валимся на ломаные камни вой сирены сносит мне крышу ты ничтожество ты ничтожество ты ничтожество и винтовка отлетает в сторону Виола падает на меня и кричит кричит мое имя но ее голоса почти не слышно она как будто на другой стороне луны она говорит ты ничтожество и «Тодд!» ты ничтожество и «Тодд!!!» а я словно бы вижу ее из‑под толщи воды она поднимается на руках чтобы меня защитить но мэр уже над нами замахивается винтовкой и бьет ее прикладом по затылку и она валится на бок…

И мой мозг кипит…

Мозг кипит…

Ты ничтожество ты ничтожество ничтожество ничтожество…

Я вижу как она закрывает глаза…

Я чувствую ее тело…

И я думаю: Виола…

ВИОЛА!

ВИОЛА!!!

И мэр вдруг отшатывается, точно ужаленный.

– Ух ты! – выдыхает он, тряся головой. Я моргаю, пытаясь прочистить гудящие мозги, и перед глазами наконец проясняется, а мысли на секунду приходят в порядок. – Говорю же, ты настоящий силач.

Глаза у него широко распахнуты и горят.

И он опять бьет меня Шумом.

Мои руки взлетают к ушам (пустые руки пустые винтовки нет) как будто это поможет но нет в моей голове опять мэр он занимает всю мою душу так что от меня ничего ничего не остается ты ничтожество ничтожество ничтожество он подхватил мой собственный Шум и бросил его обратно в меня я словно бью самого себя кулаками ты ничтожество ничтожество ничтожество…

Виола , думаю я, но уже исчезаю, падаю в черноту, слабею, в голове грохочет…

Виола…

 

Виола, слышу я как будто бы со дна глубокого каньона. Голова болит, из нее течет кровь, лицо в пыли, глаза полуоткрыты, но ничего не видят…

Виола, доносится вновь.

Распахиваю глаза.

Тодд отползает, крепко зажмурившись и закрыв уши руками…

А мэр стоит над ним, и я слышу тот же Шум – лязгающий, ослепительный крик, летящий прямо в Тодда, и…

Виола – мое имя отчетливо звучит среди этого лязга.

Я открываю рот…

И кричу со всех сил…

 

– ТОДД!!! – доносится откудато сбоку.

Это она…

Она…

Она…

Живая!

Виола…

Виола…

ВИОЛА…

Тут надо мной кто‑то охает, и в голове наступает райская тишина. Я открываю глаза и вижу шатающегося мэра, который одной рукой держится за ухо – тот же рефлекс, что у всех остальных…

У всех, кого атакуют Шумом.

ВИОЛА , снова думаю я, швыряя это слово прямо в мэра. Он пригибается и поднимает винтовку…

ВИОЛА…

И еще…

ВИОЛА…

Он пятится, спотыкается о труп Дейви, падает в развалины…

Я поднимаюсь…

И бегу к ней…

 

Он бежит ко мне, протягивая руки, хватает меня за плечи, перекатывает на спину, сажает и все твердит:

– Как ты, как ты, как ты…

А я кричу:

– У него винтовка!

Тодд оборачивается…

 

Я оборачиваюсь: мэр уже встал и смотрит на меня и снова швыряет в меня Шум но я перекатываюсь на бок и слышу как этот Шум летит ко мне летит за мной пока я ползу через развалины к винтовке…

Раздается выстрел…

И пыль взлетает в воздух прямо перед моими руками…

Руками, которые тянулись к винтовке…

Я замираю…

И поднимаю голову…

И вижу его пристальный взгляд…

А она снова выкрикивает мое имя…

И я знаю: она поняла…

Поняла, что мне нужно слышать ее голос, слышать, как она произносит моя имя…

Потому что тогда я превращаю ее голос в оружие…

– Даже не пытайся, Тодд, – говорит мэр, глядя на меня поверх дула…

И в голове снова его голос…

Но он больше не бьет…

Он змеится, вихляет, вьется…

Отбирает у меня все шансы и решения…

Превращает меня в своего…

– Ты больше не сопротивляешься, – говорит мэр.

И делает шаг вперед.

– Ты больше не сопротивляешься, скоро все кончится…

Я прячу глаза…

Но тут же снова поднимаю голову…

И заглядываю в него…

– Слушай меня, Тодд…

Его голос шипит промеж моих ушей…

Это ведь так просто…

Надо только…

Надо только упасть на спину…

Упасть и не сопротивляться…

– Нет! – кричу я…

Но зубы не разжимаются…

А он все еще рядом…

Все еще пытается меня…

И я сдамся…

Сдамся…

Ты ничтожество…

Я ничтожество…

– Вот именно, Тодд, – говорит мэр, делая еще шаг вперед и наставляя на меня винтовку. – Ты ничтожество.

Я ничтожество.

– Но, – говорит он.

Его голос шепчет, царапая самые потаенные уголки моей души…

– Но, – говорит он. – Я сделаю из тебя человека.

Я смотрю ему в глаза…

Это бездна, и я в нее падаю…

Падаю в черноту…

Но краем глаза успеваю заметить…

 

Я со всей силы швыряю камень, моля Бога, чтобы он угодил в цель… Только бы я и впрямь оказалась такой меткой, как говорил Ли…

Прошу тебя, Господи, умоляю…

Если ты есть…

Прошу…

И бах!

Камень попадает мэру прямо в висок.

 

Меня пронзает насквозь жуткое чувство: как будто из меня вырывают кусок моего собственного Шума…

И бездна исчезает…

Бездна отвернулась…

Мэр пошатывается, хватаясь за висок, из которого уже течет кровь…

– ТОДД! – кричит Виола.

Я смотрю на нее…

Вижу ее протянутую руку, только что запустившую камень..

И вижу ее…

Мою Виолу.

Я поднимаюсь на ноги.

 

Он поднимается на ноги.

И встает во весь рост…

А я снова кричу его имя:

– ТОДД!

Потому что это помогает…

Помогает ему…

Мэр ошибался…

Ошибался во всем…

Он говорил, что никого нельзя любить всей душой, иначе с помощью этого человека тобой будут помыкать.

Нет, на самом деле все иначе: надо любить кого‑то всей душой, и тогда никто и никогда не сможет тобой помыкать.

Это не слабость…

Это спасение, это самый ценный дар…

– ТОДД! – снова кричу я…

И он смотрит на меня…

Я слышу его Шум…

И понимаю…

Понимаю всем сердцем и душой…

В эту самую секунду…

Тодд Хьюитт…

Для нас больше нет никаких преград…

И мы победим.

 

Одной рукой мэр держится за голову, между пальцами течет кровь. Скрючившись в три погибели, он поднимает глаза…

На его лице жуткая ухмылка…

И он опять швыряет в меня Шум…

И…

ВИОЛА

Я отбиваю пулю…

Мэр морщится…

Но пытается снова…

ВИОЛА

– Ты нас не одолеешь, – говорю я…

– Одолею, – цедит он сквозь стиснутые зубы, – уже почти.

ВИОЛА

Мэр опять морщится…

Пытается поднять винтовку…

Я бью его с новой силой…

ВИОЛА

Он роняет винтовку и пошатывается…

Я слышу гудение его Шума: он пытается проникнуть в меня…

Но голова у мэра раскалывается…

От моих ударов…

И от одного метко брошенного камня…

– И что ты этим доказал? – презрительно фыркает мэр. – Да, у тебя есть сила, но ты не умеешь с ней обращаться.

ВИОЛА

– Да вроде бы неплохо справляюсь, – говорю я.

А он улыбается, при этом стискивая зубы:

– Неужели?

Тут я замечаю, что руки у меня дрожат…

А Шум… шипит и искрится, точно огненный шар… Я почти не чувствую под собой ног и земли…

– Чтобы использовать Шум как оружие, нужна практика, – говорит мэр, – или твой мозг попросту взорвется. – Он немного выпрямляется, снова пытаясь поймать мой взгляд. – Я бы мог тебя научить…

И – в самый нужный момент – Виола кричит:

– ТОДД!

И я швыряю в мэра все, что есть у меня за душой… Всю боль за Виолу…

Весь гнев и разочарование и тоску…

Каждый миг разлуки…

Все свои страдания…

Все без остатка…

Каждую мелочь, что я о ней знаю…

Я бросаю все это прямо в него…

ВИОЛА

И он падает…

Ниже и ниже…

Глаза закатываются…

Голова дергается…

Ноги сучат в воздухе…

Падает падает падает…

Прямо на землю…

 

И замирает.

 

– Тодд? – спрашиваю я.

Он дрожит всем телом, еле держится на ногах, и я слышу какой‑то нездоровый пронзительный вой в его Шуме. Он делает шаг вперед и пошатывается.

– Тодд? – Я пытаюсь встать на ноги, но эти дурацкие лодыжки…

– Ух, – говорит он, плюхаясь на землю рядом со мной. – Вот это да!..

Он с трудом дышит, и взгляд у него затуманенный.

– Ты цел? – спрашиваю я, кладя ладонь ему на руку.

Тодд кивает:

– Вроде бы.

Мы оба смотрим на мэра.

– Ты его победил, – говорю я.

– Мы победили, – поправляет меня Тодд.

Шум его немного проясняется, и он чуточку расправляет плечи. Но руки у него все еще дрожат.

– Бедный клятый Дейви, – говорит он.

Я крепко стискиваю его руку.

– Корабль, – тихо напоминаю я. – Нельзя, чтобы она добралась до него первой.

– Мы ей не дадим, – говорит он, поднимаясь. Его шатает, но мысленно он уже зовет к себя Желудя.

Жеребенок, отчетливо доносится до меня, и через обломки к нам пробирается конь Дейви, твердя без конца жеребенок жеребенок жеребенок.

– Вперед, – ржет Ангаррад. – Вперед, – отзывается Желудь. – Полный вперед! – кивает им Тодд.

НАЧАЛО ТРЕТЬЕЙ КНИГИ

Мэр приходит в себя раньше, чем я успеваю связать ему руки. Он стонет; из него так и прет самый обыкновенный Шум, какого раньше я от него… Теперь он проиграл.

Морпет, думает она, сдавайся.

Она игриво тычет в меня носом раз или два, а потом уходит на задний двор. Вдалеке снова гремит взрыв. Во мне на секунду вспыхивает страх за Виолу.… Я слышу легкое шевеление в Шуме мэра.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ

[1]Перевод Н. Полилова