ВОЙНЕ КОНЕЦ

(Тодд)

 

– Севодня твоя очередь засыпать яму, – говорит Дейви, бросая мне канистру с известью.

При нас спэки никогда выгребной ямой не пользуются, но с каждым днем она растет и воняет все сильней – приходится засыпать ее известью, чтобы бороться с запахом и инфекцыями.

Надеюсь, с инфекцыями она борется лучше, чем с запахом.

– Когда уже будет твоя очередь? Почему опять я?

– Потому что у па ты любимчик, но главным он все равно назначил меня! – Дейви мерзко ухмыляется.

Я плетусь к яме.

 

Дни проходят один за другим: двух недель уже как не бывало.

А я до сих пор живой и вапще все довольно сносно.

(а она?)

(как она?)

Мы с Дейви каждое утро ходим к монастырю, где он «следит» за работой спэклов – они сносят заборы и выпалывают кусты ежевики, а я целыми днями подсыпаю им корм, которого все равно недостаточно, без толку чиню колонки и заваливаю известью выгребную яму.

Спэклы молчат и ничего не делают, чтобы спастись. Их полторы тысячи – мы наконец пересчитали, – а в загоне, где они живут, не поместилось бы и двухсот овец. Охраны стало больше: солдаты стоят на каменной стене, целясь между рядами колючей проволоки, – но спэклы даже не думают устраивать бунт.

Они терпят. Они выживают.

Как и весь Нью‑Прентисстаун.

Каждый день мэр Леджер рассказывает мне, что видит в городе, пока собирает мусор. Мужчины и женщины пока живут раздельно, налоги выросли, появились новые указы о том, как надо выглядеть, какие книги жители обязаны немедленно сдать и сжечь. В церковь теперь тоже ходить обязательно – но не в собор, понятное дело.

И всетаки жизнь в городе понемногу налаживается. Открылись магазины, по улицам снова ездят повозки и ядерные мопеды – я даже видел парочку ядерных автомобилей. Мужчины работают. Плотники плотничают, пекари пекут, фермеры вазделывают землю, дровосеки заготавливают лес, кто‑то даже добровольно вступает в армию – новых солдат легко отличить по Шуму, потому что им еще не дают лекарство.

– Знаешь… – сказал мэр Леджер однажды вечером, и я заранее увидел, о чем он думает – мне эта мысль раньше не приходила в голову, я попросту ее не допускал. – Все не так уж плохо. Я‑то готовился к резне. Думал, меня убьют, а потом сожгут и весь город. Капитуляция – не самое благородное решение, но Прентисс, видать, не соврал. – Он встал и поглядел на Нью‑Прентисстаун. – Быть может, война в самом деле закончилась.

– Ай!!!

Не успеваю я дойти до ямы, как раздается визг Дейви. Оборачиваюсь. К сынку мэра подошел спэкл.

Он тянет вверх длинные белые руки и начинает цокать, показывая на место, где его собратья только что снесли забор. Он цокает и цокает, показывая на пустые поилки, но понять его нельзя – Шума‑то больше нет.

Дейви подходит ближе, тараща глаза и сочувственно кивая. Губы растянуты в зловещей улыбке.

– Да‑да, понимаю, вы хорошо поработали и хотите пить. Конечно, конечно, спасибо, что обратили на это мое внимание, большое спасибо, весьма признателен. И вот мой ответ!

Он с размаху бьет спэкла в лицо прикладом пистолета. Слышится хруст костей, и спэкл падает на землю, держась за подбородок, суча длинными ногами в воздухе.

Вокруг нас поднимается волна цоканья, а Дейви вскидывает пистолет и наводит его на толпу. Охрана на заборе тоже поднимает винтовки. Спэклы шарахаются назад, а раненый все еще извивается на траве.

– Знаешь что, Тодд? – спрашивает Дейви.

– Что? – Я не свожу глаз с раненого спэкла, мой Шум дрожит, точно лист на ветру.

Он оборачивается ко мне с пистолетом наготове:

– Хорошо быть главным!

 

Каждый божий день я готовлюсь к концу света.

И каждый божий день он не наступает.

И каждый божий день я ищу ее.

Я высматриваю Виолу с колокольни, но вижу внизу только марширующих солдат и работающих людей – ни одного знакомого лица, ни одной знакомой тишины. Высматриваю ее на улицах – по дороге в монастырь и обратно, – разглядываю окна домов в женском квартале, но ее нигде нет.

Честно говоря, я даже надеюсь увидеть ее в толпе спэклов: представляю, как она выскочит из‑за чьей‑нибудь спины, наорет на Дейви за то, что он их бьет, а мне скажет как ни в чем не бывало: «Привет, вот и я!»

Но ее нет.

Ее нет.

Я спрашиваю о ней мэра Прентисса всякий раз, когда мы видимся, но он твердит одно и то же: я должен ему доверять, мы не враги, если я ему доверюсь, все будет хорошо.

Но я продолжаю высматривать.

И ее нигде нет.

– Привет, девочка моя, – шепчу я на ухо Ангаррад, седлая ее в конце дня. Мы с ней здорово ладим: я уже гораздо лучше езжу, лучше разговариваю с ней, лучше угадываю ее настроения. Мне больше не страшно сидеть в седле, а ей не страшно меня возить. Утром я угостил ее яблоком, а она в ответ потрепала зубами мои волосы – как будто я тоже лошадь.

Жеребенок , говорит она, когда я сажусь в седло. Мы с Дейви отправляемся в обратный путь.

– Ангаррад, – говорю я, подаваясь вперед в седле, потому что лошадям, как я уже понял, это важно: постоянно чувствовать, что все на месте, что стадо рядом.

Больше всего на свете лошади не любят одиночество.

Жеребенок , повторяет она.

– Ангаррад, – повторяю я.

– Эй, ушлепок, хватит уже! Может, еще женишься на… – Он умолкает, а потом вдруг переходит на шепот: – Черт подери! Ты только глянь!

Я поднимаю голову.

Из магазина выходят женщины.

 

Их четверо, они идут тесной группой. Мы знаем, что им недавно разрешили выходить на улицу, но они выходят только днем, пока мы с Дейви работаем в монастыре, поэтому возвращаемся мы всегда в город мужчин, где от женщин остаются лишь воспоминания и сплетни.

Я давнымдавно не видел их вблизи – только в окнах или с колокольни.

Они в кофтах с длинными рукавами и длинных юбках – раньше вроде были покороче, – и волосы у всех убраны в одинаковые пучки. Они с тревогой поглядывают на солдат, выстроившихся вдоль улицы, и на нас с Дейви тоже, – мы все внимательно смотрим, как они спускаются по ступенькам магазина.

Они по‑прежнему излучают тишину, от которой щемит в груди, и, пока Дейви не смотрит, я быстренько вытираю глаза.

Потому что ее среди них нет.

– Опаздывают, – очень тихо говорит Дейви. Похоже, он тоже давнымдавно не видел женщин. – Им полагается быть дома до захода сонца.

Они проходят мимо, крепко прижимая к себе свертки, и уходят в сторону женского квартала. В груди у меня все сжимается, горло сдавливает.

Потому что среди них нет ее .

И тут я снова понимаю…

С новой силой осознаю, насколько…

И мой Шум мигом превращается в кашу.

Мэр Прентисс использует ее, чтобы держать меня в узде. Ну конечно, это любому идиоту ясно! Если я не буду выполнять его приказы, он убьет ее. Если я попытаюсь сбежать, он убьет ее. Если я сделаю что‑нибудь с Дейви, он убьет ее.

Если уже не убил.

Мой Шум чернеет.

Нет, она жива, надо верить.

Она могла быть здесь, идти по этой самой улице вместе с другими женщинами.

Только живи , думаю я. Пожалста, пожалста, пожалста, только живи.

 

Мы с мэром Леджером ужинаем. Я стою у узкого окошка в колокольне и высматриваю внизу Виолу, стараясь не обращать внимания на РЁВ .

Мэр Леджер был прав. В городе столько мужчин, что, как только лекарство прекратило действовать, различить Шум отдельных людей в общем грохоте стало нельзя. Это все равно что попытаться услышать каплю воды в бурной реке. Шум мужчин превратился в единую стену звука, где все так смешалось, что ничего нельзя не разобрать. Это сплошной

Но вапщето терпеть можно, если привыкнуть. Слова, мысли и чувства мэра Леджера в его собственном сером Шуме почему‑то даже больше отвлекают.

– Совершенно верно, – говорит он, поглаживая живот. – Человек способен мыслить. Толпа – нет.

– Армия тоже способна.

– Только если у нее есть голова.

С этими словами мэр Леджер выглядывает в соседнее окно. По площади едет на коне мэр Прентисс, а за ним, внимательно слушая приказы, – мистер Хаммар, мистер Тейт, мистер Морган и мистер О’Хара.

– Пособнички, – говорит мэр Леджер.

В его Шуме даже как будто проскальзывает нотка зависти.

Мэр Прентисс спешивается, отдает поводья мистеру Тейту и скрывается в соборе.

Не проходит и двух минут, как нашу дверь отпирают.

– Тебя ждет президент, – говорит мистер Коллинз.

 

– Одну минуту, Тодд. – Мэр открывает ящик и заглядывает внутрь.

Мы в подвале собора, куда мистер Коллинз тычками спустил меня по лестнице за главным залом. Я молча стою, гадая, какую часть моего ужина успеет съесть мэр Леджер, пока мы тут разговариваем.

Мэр Прентисс вскрывает новый ящик.

– Президент Прентисс, – поправляет он меня, не поднимая глаз. – Постарайся уже запомнить. – Он выпрямляется. – Раньше здесь хранили вино. Куда больше, чем необходимо для причастия.

Я все молчу. Он с удивлением смотрит на меня:

– Что же ты не спрашиваешь?

– О чем? – не понимаю я.

– Как же, о лекарстве, Тодд! – восклицает он, ударив по одному из ящиков кулаком. – Мои люди изъяли у горожан все запасы – до последней пилюли. И все это теперь здесь. – Он вынимает из ящика пузырек, открывает крышку и достает маленькую белую пилюлю. – Разве тебе никогда не хотелось узнать, почему я не даю лекарство ни тебе, ни Дэвиду?

Я переступаю с ноги на ногу:

– Это наказание?

Мэр качает головой.

– Мистер Леджер все еще нервничает?

Я пожимаю плечами:

– Немного. Иногда.

– Они изобрели лекарство, – говорит мэр, – а потом стали от него зависеть . – Он указывает на бесконечные ряды ящиков. – И если я отберу у них все, в чем они так нуждаются…

Он кладет пилюлю в карман и поворачивается ко мне почти полностью, широко улыбаясь.

– Вы что‑то хотели? – бормочу я.

– Ты что же, в самом деле, забыл?

– О чем?

Помолчав, мэр говорит:

– С днем рождения, Тодд!

От удивления я разеваю рот. Все шире и шире.

– Ты родился четыре дня назад, – продолжает мэр. – И ни словом об этом не обмолвился. Я, признаться, удивлен.

Поверить не могу. Я начисто забыл о собственном дне рождении!

– Праздновать незачем, – говорит мэр, – ведь мы оба знаем, что ты уже стал мужчиной, не так ли?

Я снова вызываю в памяти убийство Аарона.

– За последнее время ты прекрасно себя показал, – продолжает мэр, не обращая на мои картинки никакого внимания. – Я знаю, тебе было очень тяжело: ты не знал, что с Виолой и как себя следует вести, чтобы не причинить ей вред. – Его голос гудит у меня в голове, что‑то выискивая. – Однако ты много работал. И даже успел благотворно повлиять на Дэвида.

Я ничего не могу с собой поделать: в голове невольно рисуется, как я превращаю Дейви Прентисса в кровавую кашу.

Мэр Прентисс невозмутимо говорит:

– В благодарность я решил сделать тебе два запоздалых подарка ко дню рождения.

Мой Шум радостно взметается.

– Встреча с Виолой?

Он улыбается, словно ожидал такой реакции:

– Нет, но вот что я тебе обещаю: в день, когда ты сможешь искренне мне поверить, Тодд, когда ты в самом деле поймешь, что я хочу только блага этому городу и блага тебе, в этот самый день ты убедишься, что мне в самом деле можно доверять.

Я слышу собственное частое дыхание. Что ж, он почти признался, что с Виолой все в порядке.

– Первый подарок ты заслужил сам, – говорит мэр Прентисс. – Начиная с завтрашнего дня у тебя будет новая работа. По‑прежнему с нашими друзьями спэклами, но ответственности у тебя станет намного больше. – Он снова пристально смотрит мне в глаза. – Это очень перспективная работа, Тодд.

– Чтобы в будущем я мог вести за собой людей? – спрашиваю я чуть язвительней, чем ему бы хотелось.

– Вот именно.

– Ну, а второй подарок? – Я все еще надеюсь, что мне позволят увидеться с Виолой.

– Второй мой подарок, Тодд, заключается вот в чем: лекарство у тебя под носом, только руку протяни, – он показывает на ящики, – но ты не получишь ни одной пилюли.

Я кривлю губы:

– Чего?

Мэр Прентисс уже идет к двери, словно наш разговор окончен.

И в тот самый миг, когда он проходит мимо…