(Виола)
– Это ужасно. Мою скорбь не передать словами.
Я отказываюсь принимать чашку корнеплодного кофе из его рук.
– Прошу тебя, Виола. – Он все равно протягивает ее мне.
Я беру. Руки у меня трясутся.
Трясутся со вчерашней ночи.
С той страшной секунды, когда она упала.
Сначала на колени, потом на бок – прямо на гравий, а глаза у нее были открыты.
Открыты, но уже ничего не видели.
Она умерла прямо у меня на глазах.
– Сержанта Хаммара ждет наказание. – Мэр садится напротив меня. – Поверь мне, я ни при каких обстоятельствах не мог отдать ему такой приказ, он действовал из личных побуждений.
– Он ее убил, – выдавливаю я едва слышно.
Сержант Хаммар притащил меня в лечебный дом, забарабанил в дверь прикладом винтовки, перебудил всех и велел забрать труп Мэдди.
Я не могла ни говорить, ни плакать.
Остальные ученицы и целительницы от меня отвернулись. Даже госпожа Койл не смотрела мне в глаза.
Что ты натворила и зачем? Куда ты ее потащила?
Сегодня утром мэр Прентисс пригласил меня в собор, в свой дом – и дом Божий.
Вот теперь меня точно будут сторониться.
– Прости, Виола, – говорит он. – У некоторых мужчин Прентисстауна – старого Прентисстауна – остались затаенные обиды на женщин. – Он замечает ужас в моих глазах. – То, что ты якобы знаешь об истории моего города, – неправда.
Я все еще глазею на него.
Он вздыхает:
– Война со спэклами коснулась и Прентисстауна, дитя. Это было страшное время, и люди – мужчины и женщины – вместе боролись за свои жизни. – Он сцепляет две ладони в треугольник. Голос у него по‑прежнему спокойный и мягкий. – Но на нашем маленьком форпосте, хоть мы и одерживали победу, начались… разногласия. Между мужчинами и женщинами.
– Ну‑ну.
– Они создали собственную армию, Виола. Они не доверяли мужчинам, чьи мысли могли читать, и потому откололись. Мы хотели их вразумить, но они требовали войны – и в конечном итоге ее получили. – Он выпрямляется и с грустью смотрит на меня. – Женская армия – это все‑таки армия. Они были вооружены и хотели нас убить.
Я слышу собственное дыхание.
– Вы убили всех до единой.
– Я – нет. В сражениях погибло немало женщин, а остальные, увидев, что победы им не видать, распространили по Новому свету страшный слух о мужчинах Прентисстауна и покончили с собой. Выжившие мужчины были обречены.
– Я вам не верю. Бен рассказывал нам совсем другую версию событий. Все было не так.
– Виола, я видел это собственными глазами и помню все куда яснее, чем хотел бы. – Он ловит мой взгляд. – Я сделаю все возможное, чтобы история не повторилась. Ты меня понимаешь?
Мое сердце уходит в пятки, и я, не в состоянии взять себя в руки, начинаю плакать. Я вспоминаю, как принесли труп Мэдди и госпожа Койл настояла, чтобы я помогала готовить его к похоронам – так я должна была лучше усвоить, какую цену заплатил лечебный дом за мою попытку разыскать башню.
– Госпожа Койл… – выдавливаю я, пытаясь собраться, – госпожа Койл хотела знать, можно ли нам похоронить ее сегодня днем…
– Мой человек уже сообщил ей, что можно, – отвечает мэр. – Все пожелания и просьбы госпожи Койл выполняются без промедлений, даже пока мы с тобой разговариваем.
Я отставляю чашку на столик рядом с креслом. Мы сидим в огромном зале – таких больших помещений я еще не видела, если не считать ангара, в котором стоял мой корабль. Зал слишком велик для двух уютных кресел и деревянного столика. Единственный источник света здесь – круглое витражное окно с изображением планеты и двух ее спутников.
Все остальное тонет во мраке.
– Как она тебе? – спрашивает мэр Прентисс. – Госпожа Койл.
На меня вдруг наваливается страшная тяжесть – смерть Мэдди, разлука с Тоддом, все это так давит на меня, что я на какое‑то время вообще забываю о существовании мэра.
– В каком смысле?
Он пожимает плечами:
– Как тебе с ней работается? Хороший ли она учитель?
Я проглатываю застрявший в горле ком:
– Она лучшая целительница в Хейвене.
– А теперь – в Нью‑Прентисстауне, – поправляет он меня. – Говорят, раньше она имела весьма немалое влияние среди местных жителей. С ней считались.
Я прикусываю губу и опускаю глаза:
– Мэдди она спасти не смогла.
– Ну, это мы ей простим, правда? – Он говорит тихим, мягким, почти добрым голосом. – Никто не безупречен. – Он тоже отставляет чашку. – Мне очень больно за твою подругу, – повторяет он. – И прости, что я так долго не мог найти времени для разговора с тобой. Было много дел. Я прикладываю все усилия, чтобы прекратить людские страдания на этой планете, поэтому меня так печалит смерть твоей подруги. Это моя главная цель. Война окончена, Виола, это истинная правда. Пришло время залечивать раны.
Мне нечего ответить на это.
– Но у твоей госпожи другое мнение на этот счет, верно? – спрашивает мэр. – Она видит во мне врага.
Ранним утром, когда мы закутывали Мэдди в белый саван, госпожа Койл сказала мне: «Если он хочет войны, он ее получит. Мы еще даже не начинали бороться». Но когда меня позвали в собор, она велела помалкивать об этом и только спросить мэра насчет похорон.
Ну и, конечно, выведать как можно больше о его планах.
– Ты по‑прежнему считаешь меня врагом, – говорит он, – и меня это очень огорчает. Вчерашнее происшествие еще больше подорвало мою репутацию.
В груди снова всколыхивается память о Мэдди. И о Тодде тоже. Несколько секунд я дышу одним ртом.
– Я понимаю, как заманчива сейчас мысль о вражде, как тебе хочется занять ее сторону, – говорит он. – Правда, понимаю. Я даже не спрашиваю о кораблях, потому что сегодня ты мне солжешь. Тебя попросила об этом госпожа Койл. На ее месте я бы сделал ровно то же самое: вынудил бы помогать мне, использовал как козырь.
– Она меня не использует, – тихо отвечаю я.
Ты можешь принести нам немало пользы, вспоминаю я ее слова. Если решишься.
Мэр подается вперед, ближе ко мне:
– Можно кое‑что тебе рассказать, Виола?
– Что?
Он склоняет голову набок:
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты называла меня Дэвидом.
Я опять опускаю глаза:
– Ну так что, Дэвид?
– Спасибо, Виола. Для меня это очень важно. – Он ждет, пока я снова на него посмотрю. – Я встретился со всеми членами Городского совета бывшего Хейвена. Я поговорил с бывшим мэром, бывшим шерифом, главным врачом и главой комитета по образованию. Словом, я познакомился со всеми важными людьми этого города. Некоторые из них теперь работают на меня, другие не вписались в новую администрацию, но это ничего, в нашем городе очень много работы, Виола, ведь мы хотим сделать его раем для твоих людей – раем, о котором они так мечтали. – Он по‑прежнему смотрит мне прямо в глаза. У него самого глаза темно‑синие, точно вода, бегущая по черным камням. – Из всех моих новых знакомых в Нью‑Прентисстауне госпожа Койл – единственный прирожденный лидер. Власть ведь не выращивают, Виола, ее забирают , и, вполне возможно, на всем Новом свете мы с госпожой Койл единственные, кому достанет воли это сделать.
Я все смотрю ему в глаза, и мне приходит в голову одна мысль.
Шума у него по‑прежнему нет – там такая же пустая чернота, как и вокруг нас, ни звука, ни единой мысли не просачивается наружу. По лицу и глазам тоже ничего не понять.
Но я начинаю подумывать…
Уж не боится ли он ее?
– Как ты думаешь, почему я отдал тебя, смертельно раненную, госпоже Койл? – спрашивает мэр.
– Потому что она лучшая целительница в городе. Вы сами так говорили.
– Да, но все‑таки не единственная. Основную работу делают повязки и лекарства, госпожа Койл лишь мастерски их применяет.
Я невольно тянусь к шраму:
– Дело не только в этом.
– Да, ты права. – Он пододвигается еще ближе. – Я хочу переманить ее на свою сторону, Виола. Она очень нужна мне, чтобы создать новое общество. Если мы с госпожой Койл будем работать вместе… – он откидывается обратно на спинку кресла, – о, какой прекрасный мир мы построим!
– Вы держали ее взаперти.
– Да, но недолго. Границы между мужчинами и женщинами слишком размыты, а восстановление этих границ – медленный и болезненный процесс. Формирование взаимного доверия требует времени, но тут главное помнить, Виола, что война окончена . Это правда. Мне не нужны новые сражения и кровопролития.
Чтобы чем‑то себя занять, я беру в руки остывающую чашку. Подношу ее к губам, но не пью.
– С Тоддом все хорошо? – спрашиваю я, не глядя на мэра.
– Жив‑здоров и работает на солнышке, – отвечает тот.
– Мы можем увидеться?
Мэр замолкает, словно обдумывая мою просьбу.
– У меня к тебе одна просьба, – наконец говорит он.
– Какая?
Снова молчание. В моей голове начинает брезжить новая мысль.
– Вы хотите, чтобы я за ней шпионила. Для вас.
– Нет, – отвечает мэр, – не шпионила, что за глупости! Просто попробуй убедить госпожу Койл, что я не тиран, что у Прентисстауна была совсем другая история и что вместе мы сможем построить мир, о котором мечтали, много лет назад покидая Старый свет. Я не враг ей. И не враг тебе.
Мэр говорит так искренне. Честное слово, ему хочется верить.
(но правда ли это? или его искренность напускная?)
– Я прошу тебя о помощи, – говорит он.
– Вся власть в ваших руках, – отвечаю я. – Моя помощь вам не нужна.
– Неправда, – упорствует он. – Мы с госпожой Койл никогда не будем так близки, как вы.
«А мы разве близки?» – думаю я. И вспоминаю: «Это та самая девочка ».
– И кстати, я знаю, что она нарочно усыпила тебя в тот вечер, когда я пришел с тобой поговорить.
Я отхлебываю холодный кофе:
– Разве вы не поступили бы точно так же?
Он улыбается:
– То есть ты согласна, что мы очень похожи?
– Как я могу вам доверять?
– А как ты можешь доверять человеку, который накачал тебя снотворным?
– Она спасла мне жизнь.
– После того, как я привез тебя в лечебный дом.
– Она не сажала меня под замок.
– Ты ведь пришла сюда одна, без сопровождения, не так ли? Я уже снимаю запреты.
– Она учит меня лечить людей.
– А зачем она встречалась с целительницами? – Он снова сцепляет пальцы в треугольник. – Что они задумали, как тебе кажется?
Я смотрю в чашку и делаю глоток, гадая, откуда он знает про целительниц.
– И какие планы у них на тебя ? – спрашивает он.
Я все еще отказываюсь на него смотреть.
Мэр встает:
– Пойдем со мной, пожалуйста.
Мы покидаем огромный зал и проходим через что‑то наподобие прихожей у входа в собор. Ворота широко открыты на городскую площадь. Там маршируют солдаты: на нас обрушивается бум‑бум‑бум их сапог и РЁВ людей, лишенных лекарства.
Я немножко морщусь.
– Посмотри туда, – говорит мэр. За марширующими солдатами, ровно посреди площади, рабочие сооружают деревянный помост, из которого торчит высокий столб.
– Что это?
– Здесь завтра в полдень повесят сержанта Хаммара. Это наказание за его страшное, страшное преступление.
Перед моими глазами вновь возникает Мэдди, ее безжизненные глаза. Мне приходится зажать рот рукой, чтобы опять не разреветься.
– Я пощадил прежнего мэра этого города, – говорит он, – но мой самый верный солдат пощады не получит. Ты в самом деле думаешь, что я пошел бы на это ради маленькой девочки, которая якобы владеет нужными мне сведениями? Ты действительно считаешь, что я зашел бы столь далеко, когда вся власть, по твоему же выражению, и так в моих руках?
– И зачем же вы это делаете? – спрашиваю я.
– Потому что он нарушил закон. Потому что у нас цивилизованный мир, в котором нет места жестокостям и зверству. Потому что война окончена . – Мэр поворачивается ко мне. – Я бы очень хотел, чтобы ты убедила в этом госпожу Койл. – Он подходит ближе. – Ты это сделаешь? Хотя бы расскажешь ей, как я пытаюсь загладить свою вину?
Я опускаю глаза и разглядываю свои ноги. Мысли вертятся в голове как сумасшедшие.
Быть может, он говорит правду.
Но Мэдди умерла.
И в этом виновата я.
С Тоддом мы так и не увиделись.
Что же мне делать?
(что делать?)
– Договорились, Виола?
По крайней мере, будет что рассказать госпоже Койл.
Сглатываю слюну:
– Я попробую.
Мэр опять улыбается:
– Чудесно! – Он мягко трогает меня за руку: – Ну, беги домой. На похоронах понадобится твоя помощь.
Кивнув, я выхожу на паперть и бегу прочь, но на площади меня окатывает такой волной РЁВА , что я невольно замираю и пытаюсь восстановить дыхание, которое вдруг куда‑то запропастилось.
– Виола. – Мэр все еще наблюдает за мной со ступеней своего дома – собора. – Почему бы нам завтра не поужинать? – Он улыбается, видя, как я изо всех сил пытаюсь скрыть свое нежелание это делать. – Тодда, разумеется, тоже пригласим.
Я распахиваю глаза. В моей груди вздымается огромная волна радости, так что из глаз тотчас брызгают слезы.
– П‑правда? – заикаясь от удивления, спрашиваю я.
– Правда.
– Вы это серьезно?
– Серьезно, – отвечает он.
И простирает ко мне руки.