(Тодд)
– Надо их пронумеровать, – говорит Дейви, вытаскивая с монастырского склада тяжелый мешок и швыряя его на землю. – Это наша новая работа.
Вчера вечером я разговаривал с мэром: он запоздало поздравил меня с днем рождения, а ночью я поклялся во что бы то ни стало отыскать Виолу.
Но ничего не изменилось.
– Пронумеровать? Зачем? – спрашиваю я, глядя на спэклов, все еще бессмысленно глазеющих на нас. Почему же лекарство до сих пор действует?
– Ты вапще когда‑нибудь слушаешь, что тебе говорят? – Дейви достает из мешка какие‑то инструменты. – Каждый должен знать свое место. Ну и потом, надо же как‑то следить за поголовьем.
– Это не скот, Дейви, – говорю я почти спокойно – мы уже не раз вздорили по этому поводу. – Это местные жители.
– Да мне плевать, ушлепок! – Он вытаскивает огромный болторез, кладет его на траву и снова запускает руку в мешок. – На, держи. – Он протягивает мне несколько связанных между собой железных лент.
Я беру. И только тут понимаю, что у меня в руках.
– Нет!.. – выдавливаю я.
– О да! – Он поднимает в воздух еще одно приспасабление – его‑то я ни с чем не перепутаю.
Так мы помечали овец на прентисстаунской ферме. Берешь щипцы, которые сейчас держит в руках Дейви, и оборачиваешь железную ленту вокруг овечьей ноги. Щипцами затягиваешь концы – очень туго, так туго, что металл до крови врезается в кожу, а рана потом начинает гнить. Но железо обработано спецальным лекарством от воспаления, поэтому со временем железная лента просто врастает , полностью заменяя собой полоску кожи.
Я снова поднимаю глаза на спэклов, которые смотрят на нас.
Вся штука в том, что снять такую ленту нельзя: рана никогда не затянется, овца истечет кровью и умрет. От такого клейма невозможно избавиться.
– Тебе всего лишь надо представить, что это овцы, – говорит Дейви, вставая и оглядывая спэклов. – Стройся!
– Клеймить вас будем по участкам, – говорит он спэклам, помахивая пистолетом в одной руке и щипцами в другой. Со стен на спэклов смотрят десятки винтовок. – Как только вы получите свой номер, с участка выходить запрещено, ясно?
Им ясно.
В этом‑то вся загвоздка.
Они понимают куда больше, чем овцы.
Я смотрю на железные ленты в своей руке.
– Дейви, это…
– Пошевеливайся, ушлепок! – нетерпеливо говорит он. – Нам севодня двести спэклов надо заклеймить.
Я сглатываю. Первый спэкл в очереди тоже неотрывно смотрит на железки. Похоже, это самка, иногда пол можно определить по цвету лишайника, который растет на них вместо одежды. И к тому же она ниже ростом, чем обычные спэклы. Примерно с меня.
И вот что я думаю: если этого не сделаю я, они наймут кого‑нибудь другого, кому вапще плевать на спэклов. А я хотя бы сделаю все правильно – уж получше, чем Дейви сделал бы сам.
Так ведь? (так?)
– А ну, доставай ленту! – рявкает Дейви. – Еще не хватало тут весь день проторчать!
Я жестом велю самке спэкла протянуть руку. Она протягивает и не мигая смотрит мне в глаза. Я снова сглатываю. Разбираю связку лент и достаю одну с номером 0001. Она продолжает смотреть не мигая.
Беру ее за руку.
Она неожиданно теплая – с виду‑то спэклы бледные и холодные.
Оборачиваю ленту вокруг запястья.
Под моими пальцами бьется пульс.
Она все смотрит, смотрит мне в глаза.
– Прости, – шепчу я.
Тут подходит Дейви, он зажимает свободные концы ленты в щипцы, резко выкручивает – такшто спэкл от боли шипит – и одним движением превращает ее в 0001‑ю на всю оставшуюся жизнь.
Из‑под ленты течет кровь. Кровь у 0001‑й красная.
(это я уже знал)
Придерживая запястье второй рукой, она отходит – все еще глядя на меня, не мигая, все еще не издавая ни звука, – безмолвная, точно проклятье.
Никто из спэклов не сопротивляется. Они молча ждут своей очереди и смотрят, смотрят, смотрят. Время от времени перецокиваются друг с другом, но никакого Шума, никаких волнений, никакого сопротивления.
Дейви от этого ярится все сильней и сильней.
– Клятые твари, – говорит он, долго‑долго не отпуская щипцы – как будто хочет узнать, долго ли спэкл может шипеть от боли. А когда шипение замолкает, держит еще пару секунд.
– Ну что, нравится, а? – орет он в спину уходящему спэклу. Тот держится за запястье и безмолвно смотрит на нас.
Следующий в очереди – 0038‑й. Он высокий, наверняка мужского пола, худой и отощавший от голода, потому что даже дураку ясно, что такого количества корма недостаточно для полутора тысяч спэклов.
– Нацепи ленту ему на шею, – говорит Дейви.
– Что? – Я выпучиваю глаза. – Нет!
– Сказал, на шею!
– Не бу…
Дейви внезапно бросается вперед, бьет меня по голове щипцами и отбирает у меня связку с лентами. Я падаю на колено, хватаясь за голову… и от боли несколько секунд не могу даже поднять глаза.
А когда всетаки поднимаю, уже слишком поздно.
Дейви заставил спэкла встать на колени, обернул ленту вокруг его шеи и теперь туго закручивает щипцами. Солдаты на стене гогочут, а спэкл хватает губами воздух и держится за ленту, из‑под которой уже выступила кровь.
– Хватит! – ору я, пытаясь встать на ноги.
Но Дейви щелкает щипцами, и спэкл валится в траву, громко задыхаясь. Его лицо начинает зловеще наливаться краской. Дейви стоит над ним и просто смотрит.
Тут я замечаю в траве болторез: кидаюсь к нему, хватаю и лечу обратно к 0038‑му. Дейви пытается помешать, но я замахиваюсь болторезом, и он отпрыгивает, а я встаю на колени рядом с 0038‑м и пытаюсь поддеть ленту болторезом. Дейви затянул ее слишком туго, а спэкл так мечется по земле, что я в конце концов вырубаю его кулаком.
Я разрезаю ленту. Она отлетает, во все стороны брыжжет кровь и летят ошметки кожи. Спэкл вдыхает с таким громким хрипом, что ушам больно, и я отшатываюсь, все еще держа в руках болторез.
Глядя, как 0038‑й пытается дышать – возможно, понапрасну – и как Дейви грозно нависает надо мной с щипцами в руках, я внезапно замечаю громкое цоканье вокруг нас, в толпе спэклов. Именно в этот миг, именно теперь, неизвестно почему…
Они бросаются в атаку.
Я чувствую легкий удар по макушке – спэклы ведь тонкие, легкие и слабые.
Но здесь их полторы тысячи.
И они налетают волной – такой плотной, что меня будто захлестывает настоящий вал.
Снова кулаки, удары и царапины по лицу и шее. Меня окончательно валят на землю хватают за руки‑ноги за одежду и за волосы а я кричу и воплю и тут один спэкл выдергивает болторез и бьет меня с размаху по локтю адская боль и я вжимаюсь в траву со всех сил…
А в голове только одна мысль, одна идиотская мысль…
Почему они напали на меня? Я ведь хотел спасти 0038‑го!
(но они знают, знают…)
(они знают, что я убийца…)
Раздается вопль Дейви, а следом – выстрелы со стен. Опять удары, царапины и выстрелы. Спэклы начинают разбегаться в стороны, но я это скорее слышу, чем вижу – от боли, пульсирующей в локте, у меня потемнело в глазах.
А на мне остался один спэкл, он царапает меня что есть сил, пока я лежу лицом в траве. Наконец мне удается развернуться, и хотя вокруг все еще гремят выстрелы и пахнет порохом и спэклы бегут и бегут, этот спэкл остается сидеть на мне, все царапается и молотит меня кулаками.
В ту самую секунду, когда я понимаю, что это 0001‑я, самая первая в очереди, первая, к которой я прикоснулся, раздается выстрел, и она падает в траву рядом со мной. Замертво.
Дейви стоит над нами с пистолетом в руке, из дула все еще идет дымок. Нос и губа у него разбиты в кровь, царапин ему досталось не меньше, чем мне, и он тяжело припадает на одну ногу.
Но улыбается:
– Спас те жизнь, а?
Выстрелы не смолкают. Спэклы все бегут, но спрятаться им негде. Они падают, падают и падают как подкошенные.
Я смотрю на свой локоть:
– Кажется, мне руку сломали.
– А мне ногу, – говорит Дейви. – Езжай к па. Скажи ему, что случилось. Скажи, что я спас те жизнь .
Дейви не смотрит на меня, он продолжает стрелять, чудом удерживаясь на ногах.
– Дейви…
– Пошел! – кричит он. От него исходит какая‑то зловещая черная радость. – У меня тут работка осталась. – Дейви снова выстреливает. Еще один спэкл валится в траву. Всюду уже лежат трупы.
Я делаю шаг к воротам. И еще один.
А потом – бегу.
С каждым шагом в руке отдается боль, но Ангаррад встречает меня знакомым жеребенок и ласково обнюхивает влажным носом. Она сгибает передние ноги в коленях, чтобы я мог залезть в седло, ждет, пока я усядусь как следует, и пускается стремительным галопом – не помню, чтобы она когда‑нибудь так неслась. Здоровой рукой я держусь за ее гриву, а больную прячу у живота и изо всех сил пытаюсь сдержать рвоту.
Поднимаю глаза: женщины в окнах домов провожают меня долгими взглядами. Мужчины тоже смотрят на мою лошадь, на мое окровавленное лицо.
Интересно, кого они во мне видят?
Одного из чужих, врага?
Кто я для них?
Я зажмуриваюсь, но тут же теряю равновесие и едва не вываливаюсь из седла. Открываю глаза.
Ангаррад мчит меня по дороге вдоль боковой стены собора: копыта выбивают искры из булыжников мостовой, когда она резко сворачивает на главную площадь. На площади маршируют солдаты. Шума у них нет, но грохот сапог сотрясает воздух.
От всего этого я морщусь и перевожу взгляд на место своего назначения – ворота собора…
И тут мой Шум так резко вскидывается, что Ангаррад встает как вкопанная. Бока у нее все в мыле от быстрой скачки.
Я этого не замечаю…
Мое сердце остановилось…
Дыхание тоже…
Потому что вот она…
Прямо у меня перед глазами – поднимается по ступеням собора…
Вот она.
Сердце снова начинает биться, в Шуме только ее имя, боль исчезает как по волшебству…
Потому что она жива…
Жива…
Но тут я вижу, как…
она поднимается по ступеням собора…
к мэру Прентиссу…
В его раскрытые объятия…
И он обнимает ее…
А она ему позволяет …
И все, что я способен подумать…
И выговорить…
Это…
– Виола?