(Виола)
Солдаты ждут до середины дня и только потом забирают нас с Коринн. Ее приходится почти силком отрывать от оставшихся больных, а потом нас отводят в собор под конвоем из восьми человек. Солдаты на нас даже не смотрят, а тот, что марширует рядом со мной, совсем юный – не старше Тодда, и на шее у него огромный красный прыщ, от которого я почему‑то не могу оторвать глаз.
И тут Коринн охает. Нас ведут мимо взорванного магазина: фасад полностью обрушился, – и солдаты оцепили руины. Наш конвой сбавляет шаг, чтобы получше рассмотреть.
Тогда‑то все и случается.
БУМ!!!
Звук этот столь огромен, что воздух становится твердым, как кулак, как волна кирпичей, а мир будто бы вылетает у меня из‑под ног, и я лечу куда‑то в сторону, невесомая, как чернота над головой.
Наступает тишина и пустота – я ничего не помню об этих минутах, – а потом я открываю глаза и понимаю, что лежу на земле, вокруг меня вьются парящие ленты дыма, а кое‑где в небо взметается пламя. Зрелище почти мирное, почти красивое, но в какой‑то момент я понимаю, что ничего не слышу – только пронзительный звон, заглушающий все остальные звуки. Вокруг, шатаясь, встают люди, рты у них открываются в крике, я медленно сажусь, но мир по‑прежнему погружен в звенящую тишину, а рядом со мной тот юный солдатик с прыщом на шее, он лежит на земле, весь покрытый щепками. Видимо, он прикрыл меня собой, потому что я почти невредима, а он не двигается.
Не двигается.
Ко мне начинает возвращаться слух, и я слышу крики.
– Эта история не должна была повториться, – говорит мэр, задумчиво глядя на луч света, падающий из витражного окна.
– Я ничего не знала про бомбы, – в который раз твержу я, руки у меня до сих пор трясутся, а в ушах так громко звенит, что я почти его не слышу. – Ни про первую, ни про вторую.
– Верю, – кивает мэр. – Тебя и саму чуть не убило.
– Солдат принял на себя почти весь удар, – выдавливаю я, запинаясь. Перед глазами – его распростертое на земле тело, кровь, торчащие отовсюду щепки…
– Она снова тебя усыпила, не так ли? – спрашивает он, продолжая смотреть в витражное окно, словно там кроются все ответы. – Усыпила и бросила одну.
Удар.
Она в самом деле меня бросила.
И подложила в магазин бомбу, которая убила юного солдата.
– Да, – наконец отвечаю я. – Она ушла. Все ушли.
– Не все. – Он ходит за моей спиной – лишь голос посреди зала, громкий и ясный, чтобы я могла расслышать его сквозь звон в ушах. – В этом городе, пять лечебных домов. Один полностью укомплектован, в трех частично не хватает целительниц и учениц. Лишь работники твоего дома без остатка покинули посты.
– Коринн осталась, – шепчу я и вдруг начинаю ее защищать: – Она сразу же начала лечить пострадавших от второго взрыва солдат! Ни секунды не медлила! Перевязывала раны, прочищала дыхательные пути и…
– Я приму это к сведению, – перебивает меня мэр, хотя я говорю чистую правду.
Коринн в самом деле подозвала меня и попросила помочь, и мы делали все, что было в наших силах, пока другие солдаты не схватили нас и не утащили прочь. Идиоты! Коринн сопротивлялась, но они ударили ее по лицу, и тогда она затихла.
– Прошу вас, не трогайте ее, – твержу я. – Она тут ни при чем. Она не принимала никаких решений, только пыталась помочь…
– Я и не собирался ее трогать ! – вдруг орет мэр. Я отшатываюсь. – Хватит зажиматься ! Ни одна женщина в городе не пострадает, пока я президент! Неужели это так трудно понять?
Я вспоминаю солдат, которые били Коринн. И Мэдди, оседающую на землю.
– Пожалуйста, не трогайте ее, – шепчу я снова.
Он вздыхает и понижает голос:
– Нам от Коринн нужны только ответы. Те же ответы, что от тебя.
– Я не знаю, где они, – говорю я. – Она мне не сказала! Она вообще ничего об этом не говорила!
Тут я осекаюсь, и мэр это замечает. Ведь кое‑что она говорила, так?
Она рассказала мне историю про…
– Ты что‑то вспомнила, Виола? Поделишься? – спрашивает мэр, вплотную подходя ко мне с заинтересованным лицом.
– Нет, – быстро выпаливаю я, – нет, только…
– Просто что? – Его взгляд порхает по моему лицу, пытаясь прочесть мои мысли, хотя Шума у меня нет и быть не может. В какой‑то миг я понимаю, насколько его это бесит .
– Я только припомнила, что первые годы после перелета она провела где‑то на холмах, – вру я, сглатывая ком в горле. – К западу от города, за водопадом. Я тогда не придала значения этому разговору.
Мэр все еще пристально смотрит мне в глаза – долго‑долго, – прежде чем снова начать расхаживать по залу.
– Самое важное тут вот что, – говорит он. – Взорвалась ли вторая бомба по ошибке? Может, она была лишь частью первой и детонировала позже по чистой случайности? – Он снова подходит вплотную ко мне. – Или все‑таки нарочно? Чтобы пострадали мои люди, которые непременно должны были работать на месте взрыва? Чтобы отнять как можно больше жизней?
– Нет. – Я трясу головой. – Она не могла так поступить. Она целительница. Она не убила бы…
– На войне все средства хороши, – говорит мэр. – Потому это и война.
– Нет, – твержу я. – Нет, она не могла…
– Я знаю, что ты в это не веришь. – Мэр снова отворачивается и отходит. – Поэтому тебя и бросили.
Он подходит к маленькому столику рядом с его креслом и берет с него листок бумаги. Показывает мне.
На нем написана синяя буква «О».
– Что это такое, Виола?
Я пытаюсь сделать непроницаемое лицо.
– Первый раз вижу. – Я громко сглатываю и осыпаю себя проклятиями. – А что это?
Мэр сверлит меня взглядом, затем кладет листок обратно:
– Она с тобой свяжется. – Он разглядывает мое лицо. Я из последних сил скрываю чувства. – Да, – кивает он словно бы самому себе, – непременно свяжется, и, когда это произойдет, передай ей от меня несколько слов, пожалуйста.
– Я не…
– Скажи ей, что в наших силах немедленно остановить кровопролитие. Мы положим этому конец раз и навсегда, на Новом свете воцарится мир, и люди перестанут умирать. Передай ей это, Виола.
Он так пристально на меня смотрит, что я выдавливаю:
– Хорошо.
Он не моргает, его глаза как черные ямы, от которых невозможно оторваться.
– Но скажи ей и вот что: если она хочет войны, она ее получит.
– Прошу…
– Это все. – Он жестом велит мне встать и идти. – Возвращайся в свой лечебный дом и займись пациентами, если можешь.
– Но…
Он открывает дверь.
– Казнь сегодня не состоится, – говорит он. – В свете недавних террористических актов исполнение некоторых приказов придется приостановить.
– Террористических?..
– И, увы, я буду слишком занят устранением бардака, который учинила твоя госпожа, чтобы провести сегодня обещанный ужин.
Я открываю рот, но не могу проронить ни звука.
Мэр закрывает дверь.
Голова у меня кружится, когда я, шатаясь, бреду по дороге. Тодд где‑то там, и я могу думать лишь об одном: сегодня мы не увидимся, я опять не смогу с ним объясниться, не смогу ничего ему рассказать.
Все из‑за нее.
Да, да! Ужасно так говорить, но это она во всем виновата! Даже если она действовала из лучших побуждений, это ее вина. Из‑за нее я не увижу Тодда. Из‑за нее грядет война. Из‑за нее…
Я снова подхожу к руинам на месте взрыва.
На дороге лежит четыре трупа, из‑под белых простыней выползают лужицы крови. Ближе всего ко мне, за кордоном из солдат, валяется простыня, укрывающая юного солдата – моего случайного спасителя.
Я даже не знала, как его зовут.
И вдруг он умер.
Если бы она немножко подождала, если бы увидела, чего добивается мэр…
Но тут я вспоминаю ее слова: «Политика умиротворения, дитя мое. Скользкая дорожка, имей в виду».
Но эти трупы…
И смерть Мэдди…
Юноша, который меня спас…
И избитая Коринн, которой не дали лечить…
(ох, Тодд, где же ты?)
(что мне делать? как поступить правильно?)
– А ну, пошла! – рявкает на меня солдат.
От неожиданности я подскакиваю. Я торопливо шагаю дальше, а потом перехожу на бег.
Тяжело дыша, я влетаю в опустевший лечебный дом и хлопаю дверью. На дороге стало еще больше солдат и патрулей, чем раньше. На крышах стояли мужчины с винтовками, они внимательно за мной наблюдали, а один грубо свистнул, когда я пробегала мимо.
Теперь к радиобашне точно не пробраться.
Пытаясь отдышаться, я постепенно сознаю, что в этом доме я теперь единственная, кто хоть как‑то может помочь больным. Многие более‑менее здоровые пациентки последовали за госпожой Койл, и как знать… может, именно они подложили те бомбы. Но в доме осталось больше двадцати больных, и каждый день поступают новые.
А целительница из меня… словом, хуже в Нью‑Прентисстауне еще не бывало, это точно.
– На помощь! – шепчу я.
– Куда все подевались? – с порога спрашивает меня миссис Фокс. – Никто меня не кормит, лекарств не выдают…
– Простите, – выпаливаю я, хватая ее судно. – Накормлю вас, как только смогу.
– Силы небесные! – восклицает она, таращась на мою спину. Я выкручиваю шею и вижу на спинке халата огромное красное пятно – кровь того солдатика.
– Ты цела? – спрашивает миссис Фокс.
Я снова смотрю на кровь, но отвечаю лишь:
– Сейчас принесу вам поесть.
Остаток дня проходит как в тумане. Санитарки и повара тоже ушли, и я из последних сил пытаюсь приготовить на всех еду, а потом разнести ее по палатам и узнать, какие лекарства кто принимает. Хотя всем очень хочется знать, что происходит, они видят, как я кручусь, и стараются мне помогать.
Наступает ночь. Я выбегаю из‑за угла с полным подносом грязной посуды и вдруг вижу Коринн. Она стоит у входа, одной рукой держась за стену.
Я бросаю поднос и кидаюсь к ней, но она предостерегающе поднимает руку. И морщится.
Под глазами у нее синяки.
И держится она так прямо, словно все ее тело болит, очень болит.
– Ах, Коринн!
– Просто… – едва выговаривает она, – просто доведи меня до комнаты.
Я беру ее за руку, и она вжимает что‑то в мою ладонь, тотчас поднося к губам палец, чтобы я не вздумала задавать вопросы.
– Там… девочка, – шепчет Коринн, – в кустах спрятали, прямо возле дороги. – Она яростно качает головой. – Совсем маленькая!
Я не смотрю, что она мне дала, пока не довожу ее до комнаты и не убегаю за перевязочными материалами. Только на складе, оставшись одна, я открываю ладонь.
Это записка, сложенная вчетверо и с буквой «О» на обороте. Внутри всего несколько строк:
«Дитя мое, пора сделать выбор».
А следом – вопрос:
«Мы можем на тебя рассчитывать?»
Я поднимаю глаза.
Глотаю ком в горле.
«Мы можем на тебя рассчитывать?»
Я складываю записку, прячу ее в карман, хватаю бинты с компрессами и спешу обратно к Коринн.
Избитой людьми мэра.
Но ее бы не избили, если б ей не пришлось отвечать за поступки госпожи Койл.
С другой стороны, мэр обещал, что ее не тронут, – и не сдержал обещания.
«Мы можем на тебя рассчитывать?»
Внизу стоит подпись, но это не имя.
Это слово: «Ответ».
«Ответ» с ярко‑синей «О» в начале.