(Виола)
– Насос как новенький. Хильди!
– Спасибо, Уилф. – Я вручаю ему поднос с горячим свежим хлебом, от него так и пышет жаром. – Отнесешь это Джейн? Она накрывает стол к завтраку.
Он берет поднос – в Шуме звучит незамысловатая мелодия – и выходит из кухни с криком:
– Жена!
– Почему он зовет тебя Хильди? – спрашивает Ли, возникая на пороге с полной корзиной муки. На нем рубашка без рукавов, а руки по самые локти покрыты мукой.
Секунду я смотрю на них и тут же отвожу взгляд.
С тех пор как Ли попался на глаза сержанту Хаммару и больше не может ездить в город, госпожа Койл ставит нас работать вместе.
Нет, я никогда ее не прощу.
– Так звали одну женщину, которая выручила нас из беды, – отвечаю я. – Для меня это большая честь.
– А под «нами» ты имеешь в виду…
– Нас с Тоддом, да. – Я забираю у него корзину и с грохотом ставлю на стол.
Наступает тишина – как всегда, стоит упомянуть Тодда.
– Никто его не видел, Виола, – осторожно говорит Ли. – Но наши‑то в основном по ночам в городе бывают, так что…
– Даже если б она его увидела, мне бы все равно не сказала. – Я начинаю рассыпать муку по мискам. – А вообще она думает, что он давно умер.
Ли переступаете ноги на ногу:
– Но ты с ней не согласна.
Я смотрю на него. Он улыбается, и я ничего не могу с собой поделать – улыбаюсь в ответ:
– И ты мне веришь, так?
Он пожимает плечами:
– Уилф верит. А ты даже представить себе не можешь, какой вес тут имеет слово Уилфа.
– Да уж. – Я выглядываю в окно на улицу, куда недавно ушел Уилф. – Не могу.
День проходит без толку, как и все остальные, но мы хотя бы готовим. Да, это наше с Ли новое задание – стряпать на весь лагерь. Мы научились не только печь хлеб, но и молоть муку. Мы мастерски снимаем шкуру с белок, панцири с черепах и в два счета разделываем рыбу. Мы знаем, сколько продуктов нужно для супа на сто человек. Картошку и груши, подозреваю, мы чистим быстрее всех на этой дурацкой планете.
Госпожа Койл утверждает, что именно так выигрываются войны.
– Я не совсем за этим пришел в «Ответ», – говорит Ли, ощипывая шестнадцатую за день птицу.
– Но ты хотя бы пришел сам, – отвечаю я, принимаясь за следующую тушку. Перья в воздухе похожи на липких мух, пристающих ко всему подряд. Пучки зеленого пуха застряли у меня под ногтями, в сгибах локтей, в уголках глаз.
Я это знаю, потому что вижу Ли: его длинные светлые волосы и такие же золотистые волосы на руках – все в перьях.
Я снова заливаюсь краской и в сердцах продолжаю драть перья.
Проходит день, второй, третий, неделя… Потом еще одна и еще, а я стряпаю – с Ли, стираю – с Ли, безвылазно торчу три дня дома (потому что за окном непрерывно льет дождь) – тоже с Ли.
И все же. И все же.
Что‑то готовится, что‑то будет, но никто не говорит мне что.
А я застряла здесь.
Ли швыряет ощипанную тушку на стол и берет следующую:
– Такими темпами этот вид скоро вымрет.
– Магнусу удается подстрелить только этих. Остальные слишком проворны.
– Да уж, целый птичий вид вымрет, только потому что в «Ответе» не нашлось толкового глазного врача.
Я смеюсь – чересчур громко. Сердито закатываю глаза – ну что за дура!
Ощипав одну птицу, я принимаюсь за вторую.
– Пока ты ощипываешь двух, я успеваю справиться с тремя, – говорю я. – И хлеба я больше испекла, и…
– Ага, только половину булок спалила.
– Потому что ты слишком сильно растопил печь!
– Я родился не для того, чтобы возиться на кухне, – улыбается Ли. – Я рожден воевать.
Я охаю:
– То есть это я рождена возиться на кухне!
Но он только хохочет – и заливается еще громче, когда я швыряю в него горсть мокрых перьев и случайно попадаю рукой в глаз.
– Ого! – Он отирает лицо. – Вот это меткость! Тебе бы дать ружье в руки… – Я опускаю глаза на миллионную по счету тушку. – Или не стоит, – тут же добавляет он.
– Ты когда‑нибудь… – Я умолкаю.
– Что?
Я облизываю губы, и напрасно, в рот мигом набивается пух, так что, когда мне наконец удается отплеваться и задать вопрос, получается уж совсем отчаянно.
– Ты когда‑нибудь стрелял в человека?
– Нет. – Он напряженно распрямляет плечи. – А ты?
Я качаю головой. Ли успокаивается, отчего я не сдерживаюсь и тут же добавляю:
– Зато стреляли в меня.
– Да ты что!
А потом, не успеваю я хорошенько подумать и все осмыслить, как с моих губ срывается признание. Я понимаю, что никогда и никому не признавалась, даже самой себе, а тут вот, на кухне, среди пуха и перьев вдруг вырвалось…
– И еще я зарезала человека. – Замираю. – Убила.
В воцарившейся тишине мое тело вдруг становится вдвое тяжелее.
Когда я начинаю плакать. Ли дает мне полотенце и дает выплакаться – не утешает, не говорит глупостей, ни о чем не спрашивает, хотя наверняка сгорает от любопытства. Я просто плачу.
И это хорошо.
– Да, но сторонников у нас все больше и больше, – говорит Ли.
Мы сидим за столом с Уилфом и Джейн, доедая ужин. Я растягиваю последние крошки, потому что после ужина нам с Ли придется ставить опару для завтрашнего хлеба. Вы не поверите, сколько хлеба может съесть сто человек.
Я откусываю половинку корочки:
– Все равно вас очень мало.
– Не вас, а нас , – серьезно поправляет меня Ли. – У «Ответа» шпионы по всему городу, да и новые люди приходят. Жить в Хейвене становится невозможно. Дошло до того, что еду выдают только по карточкам, лекарство вообще никто не получает. Люди неизбежно начнут бунтовать.
– А сколько народу в тюрьмах! – добавляет Джейн. – Сотни женщин, все гниют под землей, скованные цепями, и мрут от голода как мухи!
– Жена! – обрывает ее Уилф.
– Да я только повторяю, что услыхала!
– Ничего ты такого не слыхала!
Джейн мрачнеет:
– От этого правда слаще не становится.
– Но в тюрьмах у нас тоже сообщники, – говорит Ли. – Возможно…
Он умолкает.
– Что? – спрашиваю я, поднимая глаза. – Что возможно?
Ли не отвечает, только смотрит на другой стол, за которым сидит госпожа Койл с целительницами Брэтит, Форт, Ваггонер и Баркер. Там же и Тея. Они, как обычно, перешептываются, строя новые тайные планы.
– Ничего, – говорит Ли, видя как госпожа Койл встает и направляется к нам.
– Уилф, подготовь, пожалуйста, телегу на завтра, – говорит она.
– Будет сделано, госпожа.
Уилф мигом вскакивает из‑за стола.
– Не торопись, поужинай, – пытается остановить его госпожа Койл. – Необязательно делать это прямо сейчас.
– Да я ж только рад! – Он стряхивает крошки со штанов и уходит.
– Кого взрываем сегодня? – спрашиваю я.
Госпожа Койл поджимает губы:
– Хватит, Виола!
– Я тоже хочу поехать. Если вы едете в город, я с вами!
– Терпение, дитя, – отвечает она. – Всему свое время.
– И когда наступит мое? – не унимаюсь я. – Когда?
Но госпожа Койл только повторяет:
– Терпение.
Надо сказать, тон у нее отнюдь не терпеливый.
С каждым днем темнеет все раньше и раньше. Я сижу на улице на груде камней, слежу за наступлением ночи: сегодняшние подрывники грузят на телеги мешки с неизвестно чем. У некоторых из них теперь есть Шум: лекарство приходится экономить, поскольку запасы его подходят к концу. Мужчины «Ответа» принимают уменьшенную дозу, только чтобы Шум не слишком выделялся из общего городского РЁВА, однако для допросов с пристрастием этого недостаточно. Риск очень велик, нашим мужчинам становится все опаснее появляться на улицах города, но ничего другого не остается.
А поскольку жители Нью‑Прентисстауна ночью спят, их можно ограбить и взорвать.
– Привет! – Из темноты ко мне незаметно подходит Ли и садится рядом.
– Привет! – здороваюсь я.
– Все хорошо?
– А почему нет?
– Да так. – Он подбирает с земли камень и швыряет в ночь. – Действительно, чего это я.
На небе начинают появляться звезды. Мои корабли где‑то там. А на их борту – люди, которые могли бы нам помочь, нет, которые помогли бы , если б только удалось с ними связаться… Симона Уоткин, Брэдли Тенч, славные, умные люди, которые прекратили бы весь этот бред, эти взрывы и…
У меня снова спирает грудь.
– Ты в самом деле убила человека? – спрашивает Ли, швырнув еще один камень.
– Да. – Я подтягиваю колени к груди.
Минуту‑другую Ли молчит, а потом все‑таки спрашивает:
– С Тоддом?
– Ради Тодда, – отвечаю я. – Чтобы спасти его. Вернее, нас обоих.
Солнце окончательно село, начинает быстро холодать. Я еще крепче прижимаю к себе колени.
– Знаешь, а она ведь тебя боится, – говорит Ли. – Ну, госпожа Койл. Думает, что ты очень сильная.
Я смотрю на него сквозь темноту, пытаясь разглядеть лицо.
– Глупости!
– Я случайно подслушал, что она сказала госпоже Брэтит: мол, ты могла бы вести в бой целые армии, если б захотела.
Я качаю головой, но он‑то, конечно, не видит.
– Она меня не знает.
– Пусть так, но зато она очень умная.
– И все покорно идут за ней, как собачонки.
– Кроме тебя. – Он дружески пихает меня плечом. – Может, это она и хотела сказать.
Из пещер поднимается легкий гул: летучие мыши готовятся вылететь на охоту.
– А ты‑то почему здесь? – спрашиваю я. – Почему пошел за ней?
Я уже задавала Ли этот вопрос, и он всякий раз менял тему.
Но сегодня будет по‑другому. Я чувствую.
– Мой отец умер на войне со спэклами, – говорит Ли.
– У многих там отцы умерли…
Я вспоминаю Коринн. Где она, что с ней?..
– Я его почти не помню, – продолжает Ли. – Нас со старшей сестрой воспитывала мама. А сестра у меня… – он смеется, – тебе бы она понравилась. Такая боевая, язык что бритва. А какие у нас драки были, ты не поверишь! – Ли опять смеется, но уже тише. – Когда пришла армия, Шивон хотела сражаться, а мама нет. Я тоже хотел, но Шивон с мамой жутко повздорили: сестра готова была броситься в бой, – и нам пришлось чуть ли не силой держать ее дома.
Гул становится все громче: Шум мышей эхом отдается в стенах пещеры.
Лететь, лететь , говорят они.
– Но долго держать ее взаперти мама не могла, – продолжает Ли. – Армия вторглась в город, а на следующий день всех женщин свезли на восток города. Мама велела нам сотрудничать – «это только на время, пока мы не поймем, что происходит, может он и не злодей вовсе»… ну, все такое…
Я молчу и радуюсь, что он не видит моего лица.
– Шивон не могла сдаться без боя, понимаешь? Она орала на солдат, отказывалась идти с ними, а мама умоляла ее замолчать, не злить их, но Шивон… – Ли умолкает и цокает языком. – Шивон ударила первого же солдата, попытавшегося увести ее силой. – Он делает глубокий вдох. – А потом все смешалось. Я бросился в драку, но меня тут же уложили на лопатки, в ушах какой‑то звон, солдат прижал меня коленом к земле, мама вопит, а от Шивон – ни звука… Я вырубился, а потом, когда очнулся, в доме никого, кроме меня, не было…
Лететь, лететь , говорят мыши в пещере. Прочь, прочь .
– Я искал их, когда режим немного смягчили, но так и не нашел. В каждую хижину, в каждое общежитие заглянул, обошел все лечебные дома. А в последнем, доме госпожи Койл, нашел «Ответ». – Он умолкает и поднимает голову. – Смотри, полетели.
Из пещер вырываются огромные стаи летучих мышей: как будто мир перевернули вверх дном, и из дырок хлынула чернота, затопляющая синее ночное небо. Вокруг стоит такой грохот, что разговаривать невозможно. Мы сидим и молча наблюдаем.
Размах крыльев у летучей мыши – минимум два метра, сами крылья мохнатые, уши короткие и щетинистые, а на кончике каждого расправленного крыла ярко зеленеют фосфоресцирующие пятна: благодаря им они сбивают с толку свою добычу, мошек и жуков. Эти пятна светятся в темноте, и нас на какое‑то время словно накрывает покрывалом из мерцающих зеленоватых звезд. Трепещущий воздух полон тонкого писка: Лететь, лететь, прочь, прочь
Через пять минут они исчезают в лесу и не вернутся до самого рассвета.
– Что‑то готовится, – говорит Ли в наступившей тишине. – Ты прекрасно знаешь, я не могу сказать тебе что именно, однако я пойду со всеми – это шанс отыскать мою мать и сестру.
– Тогда я тоже пойду, – говорю я.
– Она тебе не позволит. – Он оборачивается ко мне. – Обещаю, я постараюсь найти Тодда. Я буду искать его так же, как Шивон и маму, клянусь.
Над лагерем раздается звон колокола, означающий, что все рейдерские группы отправились в город, а всем остальным пора укладываться спать. Мы с Ли ненадолго остаемся в темноте и сидим, касаясь друг друга плечами.