(Тодд)
Наступило следующее утро, и у подножия колокольной башни быстро и шумно возвели дощатую сцену с микрофоном. Постепенно к ней подтягиваются мужчины Нью‑Прентисстауна.
– Что происходит? – спрашиваю я, выглядывая наружу.
– А ты как думаешь? – говорит мэр Леджер, сидя в своем темном углу и растирая виски. Его раскаленный металлический Шум визжит , точно бензопила. – Будут знакомиться с новым вожаком.
Мужчины почти ничего не говорят, лица у них бледные и мрачные, но мыслей, конечно, не угадаешь – без Шума‑то! Впрочем, выглядят они опрятнее, чем жители моего родного города: волосы подстрижены, подбородки гладко выбриты, да и одежда получше. Многие из них круглы и румяны, как мэр Леджер.
Хейвен, видать, был славным местечком. Людям тут не приходилось гнуть спины каждый день, чтобы выжить.
Может, это их и размягчило.
Мэр Леджер фыркает, услышав мои мысли, но ничего не говорит.
По периметру площади выстраиваются люди мэра Прентисса с винтовками наперевес – они будут поддерживать порядок. Я вижу мистера Тейта, мистера Моргана и мистера О’Хару – мужчин, с которыми я рос, которых видел каждый день и считал простыми фермерами. Пока они не стали кое‑кем другим.
Дейви Прентисса нигде не видно, и мой Шум при мысли о нем опять начинает клокотать.
Видимо, придя в себя, он спустился в долину той же дорогой и случайно нашел по пути мой рюкзак. Внутри оказались только тряпки и книжка.
Дневник моей ма.
Слова, которые она писала специально для меня.
Писала, когда я родился. Перед самой смертью.
Перед тем, как ее убили.
Мой ненаглядный сын… клянусь, ты своими глазами увидишь, как жизнь в нашем мире наладится.
Эти слова читала мне Виола, потому что я сам не мог…
А теперь они у гаденыша Дейви Прентисса…
– Очень тебя прошу, – цедит мэр Леджер сквозь стиснутые зубы, – будь так любезен, хотя бы попытайся…
Он умолкает и виновато глядит на меня.
– Прости, – повторят он уже в миллионный раз после того, как мистер Коллинз принес нам завтрак.
Не успев и слова вымолвить, я внезапно ощущаю ужасную боль в сердце, такую невыносимую печаль, что от неожиданности охаю.
И снова смотрю в окно.
На площадь выходят женщины Нью‑Прентисстауна.
Они идут группками, держась на расстоянии от мужчин – ближе не пускают конники мэра Прентисса.
Я чувствую их тишину так же ясно, как не чувствую Шума мужчин. Она похожа на огромную боль утраты, и группки женщин на дороге – словно островки невыразимой печали в общем мирском шуме. Я вытираю глаза и прижимаюсь к стенке, пытаясь рассмотреть каждую из идущих.
Пытаясь увидеть ее.
Но ее там нет.
Ее нет.
Они похожи на мужчин: большинство одеты в рабочие брюки и рубашки разного фасона, на некоторых длинные юбки, почти все выглядят опрятными и сытыми. Прически у всех разные: короткие и длинные стрижки, косы, хвосты, а блондинок среди них куда меньше, чем я видел в Шуме прентисстаунцев.
А еще многие из них шагают по улице со скрещенными на груди руками… и с подозрением на лице.
Гнева на этих лицах намного больше, чем на мужских.
– Хоть кто‑нибудь пытался вам возражать? – спрашиваю я мэра Леджера. – Хоть один человек?
– У нас демократия, Тодд, – вздыхает он. – Ты знаешь, что это значит?
– Понятия не имею, – отвечаю я, все еще глядя вниз и не находя искомого.
– Это значит, что к мнению меньшинства прислушиваются, – поясняет мэр, – но решает все мнение большинства.
Я смотрю на него:
– То есть все эти люди захотели сдаться?
– Президент сделал предложение Городскому совету, членов которого избрал народ, – говорит мэр Леджер, трогая разбитую губу, – что город останется невредим, если мы сдадимся.
– И вы поверили?
Его глаза вспыхивают.
– Ты или забыл, или не знаешь, что одна кровопролитная война на этом свете уже была. Война, которая должна была положить конец всем войнам. И если можно как‑то избежать повторения тех событий…
– Тогда вы как миленькие сдадитесь на растерзание убийце.
Он снова вздыхает:
– Большинство членов Совета, включая меня, решили, что так нам удастся сохранить больше жизней. – Он опирается головой о кирпичную стенку. – Наш мир – не совсем черно‑белый, Тодд. Верней, совсем не черно‑белый.
– Но что если…
Лязгает дверной замок, и к нам заходит мистер Коллинз с пистолетом в руке.
Он опускает глаза на мэра Леджера:
– Подымайся.
Я недоуменно смотрю то на него, то на мэра:
– Что происходит?!
Мэр Леджер медленно встает.
– Похоже, пришел мой час, Тодд, – говорит он с напускной беззаботностью, но я слышу страх в его гуле . – Это был прекрасный город, – говорит он мне. – А я был хорошим человеком. Прошу тебя, помни об этом.
– Да о чем вы? – не понимаю я.
Мистер Коллинз берет его за руку и выталкивает за дверь.
– Эй! – ору я им вслед. – Куда вы его ведете?
Мистер Коллинз заносит кулак, чтобы ударить меня…
И я отшатываюсь.
(заткнись)
Он хохочет и запирает дверь.
Лязгает замок.
И я остаюсь один в башне.
А когда гул мэра Леджера потихоньку утихает, я начинаю различать…
Марш марш марш – из далекой дали.
Подхожу к окошку.
Это они.
Армия завоевателей входит в Хейвен.
Они спускаются по зигзагу дороги, будто черная река – пыльный и грязный поток, прорвавший плотину. Они идут по четыре‑пять человек в ряд, и первый такой ряд скрывается в зарослях у подножия холма, когда последний появляется на его вершине. За ними наблюдает толпа на городской площади: мужчины отворачиваются от помоста и смотрят на холм, женщины выглядывают из переулков.
Марш марш марш становится громче, эхом разносится по улицам города. Будто тиканье огромных часов.
Толпа ждет. Я жду вместе с ними.
И вот, между деревьев, у поворота дороги…
Появляются они.
Армия.
Первым идем мистер Хаммар.
Мистер Хаммар, который жил на заправке, мистер Хаммар, который думал о всяких гнусностях, мистер Хаммар, который стрелял по бегущим жителям Фарбранча.
Мистер Хаммар ведет за собой армию.
Я уже слышу его: он выкрикивает слова военного марша, чтобы остальные не сбивались с ритма. «Нога!» – вопит он снова и снова.
Нога!
Нога!
Нога на шее!
Они входят на площадь и идут вдоль одного ее бока, оттесняя в сторону мужчин и женщин Хейвена. Мистер Хаммар проходит довольно близко к башне, и я вижу на его лице хорошо знакомую улыбку – улыбку, которая бьет, которая терзает, которая властвует.
И чем ближе он подходит, тем ясней я сознаю.
Эта улыбка – без Шума.
Кто‑то выехал из города навстречу армии. Кто‑то с большим запасом лекарства. Армия не издает ни звука, если не считать марша и топота.
Нога, нога, нога на шее!
Они идут вдоль площади к помосту. Мистер Хаммар останавливается на углу и начинает строить солдат за помостом: они встают спиной ко мне, лицом к собравшимся на площади горожанам.
Я начинаю понемногу узнавать солдат. Вот мистер Уоллас. Мистер Смит‑младший. Мистер Фелпс, хозяин лавки. Люди Прентисстауна и бессчетное множество других.
Армия «шла и росла».
Я вижу Ивана, с которым работал в Фарбранче и который по секрету рассказал мне о сторонниках мэра Прентисса. Он стоит во главе одного из строев, и наглядные доказательства его слов стоят за ним, с винтовками наготове.
Наконец последний солдат входит на площадь и останавливается под последнее слово марша.
Нога на ШЕЕ!
Наступает полная тишина, обдувающая Нью‑Прентисстаун, точно ветер.
Где‑то подо мной раскрываются ворота собора.
И на помост выходит мэр Прентисс. Он хочет говорить со своим новым городом.
– Сейчас, – чеканит он в микрофон, отсалютовав мистеру Хаммару и поднявшись по ступеням на помост, – вы все напуганы.
Мужчины города тихо смотрят на него.
Женщины в переулках тоже молчат.
Армия стоит начеку, готовая ко всему.
Даже я, оказывается, затаил дыхание.
– Сейчас вы думаете, что вас завоевали. Что надежды нет. Вы думаете, что обречены.
Он стоит спиной ко мне, но благодаря динамикам, спрятанным по четырем углам площади, его голос гремит над городом – а может, и над всей долиной и за ее пределами. Потому что здесь собрались все, кто может его услышать. Каждый житель Нового света теперь либо здесь, либо под землей.
Мэр Прентисс обращается к планете.
– И вы правы, – говорит он. Честное слово, я слышу его улыбку. – Вас завоевали. Вас победили. Вы обречены.
Его слова несколько секунд висят в воздухе. Мой Шум вскидывается, и несколько человек на площади поднимают головы к башне. Я пытаюсь утихомирить свои мысли, но кто эти люди? Кто эти чистенькие, сытые, довольные жизнью люди, так легко сдавшиеся врагу?
– Но завоевал вас не я, – продолжает мэр. – Не я побил вас и не я поработил.
Он умолкает и окидывает взглядом толпу. На нем белая одежда, белая шляпа, белые сапоги, а поскольку и помост накрыт белой тканью, в ярких солнечных лучах смотреть на него почти больно.
– Вы – рабы собственной лени, – говорит мэр. – Вы пали жертвами собственной беспечности и мягкотелости. Вас погубят … – на этом слове он резко повышает голос, такшто половина собравшихся на площади подскакивают на месте, – ваши собственные благие намерения! – К этому времени мэр расходится не на шутку и тяжело дышит в микрофон. – Вы слабы и беспомощны перед невзгодами этого мира, всего за одно поколение вы превратились в людей, которые легко сдаются даже не врагу, а СЛУХАМ о враге!
Он начинает расхаживать по помосту с микрофоном в руке. Каждый напуганный человек в толпе, каждый солдат, до единого, неотрывно следит за его движениями.
Я тоже.
Он продолжает расхаживать, постепенно повышая голос:
– Так что теперь вы знаете, что я сделал. Я просто протянул руку и взял. Отобрал у вас свободу, город, будущее. – Мэр смеется, как будто не может поверить своему везению. – Я‑то готовился к войне.
Некоторые из собравшихся смотрят себе под ноги, пряча глаза от остальных.
Интересно, им стыдно? Очень надеюсь, что да.
– Но вместо войны меня встретили переговорами. Которые начались со слов «Умоляем, не делайте нам больно» и «Пожалста, берите что хотите».
Внезапно мэр останавливается посреди помоста.
– А я ждал ВОИНЫ! – снова кричит он, потрясая кулаком.
И все вздрагивают.
Если толпа вапще может вздрогнуть, она вздрагивает – именно так это выглядит сверху.
Что делают женщины, мне не видно.
– Но раз войны я не получил, – беззаботно продолжает мэр, – теперь вы за это ответите.
Я слышу, как открываются двери собора. Мистер Коллинз тычками ведет на помост мэра Леджера со связанными за спиной руками.
Мэр Прентисс, скрестив руки на груди, молча наблюдает за ними. Наконец в толпе мужчин поднимается ропот, среди женщин – громкое недовольное бормотание, и конники начинают размахивать винтовками, чтобы угомонить людей. Мэр даже ухом не поводит, словно и не замечает этих звуков. Он просто смотрит, как мистер Коллинз заводит мэра Леджера на помост.
На верхней ступеньке мэр Леджер останавливается и окидывает взглядом толпу. Люди молча смотрят на него, кто‑то морщится от оглушительного гула его Шума, в котором начинают проступать первые слова и картинки. Все они пропитаны страхом. Вот мистер Коллинз подбивает ему глаз и расквашивает губу, вот мэр сдается, вот его запирают в башне.
– На колени, – говорит мэр Прентисс. И хотя он произносит это очень тихо, без микрофона, слово это колокольным звоном гремит у меня в голове. Судя по изумленному оху толпы, в остальных головах тоже.
Внезапно, не успев даже сообразить, что к чему, мэр Леджер падает на колени. На его лице написано искреннее удивление.
На него смотрит весь город.
Мэр Прентисс выжидает одну секунду.
А затем подходит ближе.
И достает нож.
Огромный смертоносный клинок, сверкающий на солнце.
Мэр Прентисс заносит его над головой.
И медленно поворачивается на месте, чтобы все увидели, что сейчас будет.
Чтобы все увидели нож . На секунду мое сердце уходит в пятки – да ведь это же… Нет, нет, не мой.
А потом кто‑то кричит:
– Убийца!
Единственный голос взлетает над тишиной. Женский голос. Мое сердце уходит в пятки… Но нет, это не она.
И все-таки хоть кто‑то осмелился, хоть один человек…
Мэр Прентисс спокойно подходит к микрофону.
– С вами говорит победитель, – почти вежливо произносит он, словно не слышал крика той женщины. – Ваши главари будут казнены – это неизбежное следствие поражения.
Он поворачивается к стоящему на коленях мэру Леджеру. Тот пытается напустить на себя невозмутимый вид, но все на площади слышат, как он не хочет умирать, какие детские желания и страхи его посещают, как громко брызжет из него вернувшийся Шум.
– Сейчас вы узнаете, – говорит мэр Прентисс, поворачиваясь обратно к толпе, – что за человек – ваш новый президент. И что ему от вас нужно.
Тишина, по‑прежнему тишина, если не считать жалкого мяуканья мэра Леджера.
Прентисс подходит к нему, нож сверкает на солнце. В толпе снова поднимается ропот: до всех доходит, что сейчас произойдет. Мэр Прентисс встает позади мэра Леджера и воздевает нож к небу. Он смотрит на толпу, толпа смотрит на него, лица застыли в ожидании, люди слушают бывшего мэра, который пытается, но не может обуздать свой Шум.
– СМОТРИТЕ! – орет мэр Прентисс. – ВОТ ВАШЕ БУДУЩЕЕ!
Он заносит нож, словно хочет еще раз крикнуть: «Смотрите!»
Ропот становится громче…
Мэр Прентисс заносит нож…
Голос, женский голос, может тот же самый, кричит:
– Нет!
И я внезапно понимаю, что сейчас случится.
В том зале, когда я сидел привязанным к стулу, он довел меня до отчаяния, подвел к самому краю смерти, заставил бояться ее, а потом…
Исцелил мои раны.
Тогда‑то я и сделал, что он хотел.
Нож со свистом пронзает воздух, и разрезанная веревка падает с рук мэра Леджера на помост.
Весь город охает. Нет, вся планета.
Секунду мэр Прентисс выжидает, потом тихо, без микрофона, говорит:
– Вот ваше будущее.
Но слова эти опять звенят прямо в голове. Он прячет нож за спину и возвращается к микрофону.
И начинает исцелять раны толпы.
– Я не тот, за кого вы меня принимаете, – говорит он. – Я не тиран и пришел не с тем, чтобы истребить вас. Я не безумец, который уничтожит собственную надежду на спасение. Я НЕ… – он смотрит на мэра Леджера, – ваш палач…
Толпа так затихла – и мужчины, и женщины, – что площадь кажется пустой.
– Война кончилась, – продолжает мэр. – Ей на смену пришла новая жизнь.
Он показывает пальцем на небо. Все с опаской смотрят наверх, словно оттуда может что‑то упасть.
– Возможно, до вас уже дошел слух о новых переселенцах…
У меня сжимается нутро.
– Говорю вам как президент, – продолжает мэр Прентисс, – это истинная правда.
Откуда он знает? Черт, откуда?
В толпе снова поднимается ропот от этой вести. Мэр не призывает людей к тишине, только радостно перекрикивает:
– Мы встретим их с распростертыми объятиями! Мы создадим новое общество, которое с гордостью встретит новых жителей нового Эдема! – Он опять повышает голос: – Мы покажем им, что воистину оставили Старый свет позади и обрели РАЙ!!!
Опять разговоры в толпе, со всех сторон.
– Лекарство я у вас заберу, – говорит мэр. Боже, вот тут‑то ропот замолкает. Мэр позволяет тишине утвердиться окончательно и добавляет: – На время.
Мужчины переглядываются между собой и снова поднимают глаза на мэра Прентисса.
– Мы стоим на пороге новой эры, – говорит тот. – Вы должны заслужить мое доверие, а для этого вместе со мной будете строить новое общество. Когда мы его построим, когда мы вместе начнем преодолевать трудности и праздновать первые успехи, тогда вы заслужите право вновь называться мужчинами. А значит, получите право и на лекарство. В этот славный день все мужчины воистину станут братьями!
На женщин он и не смотрит. Мужчины тоже. Женщинам ведь лекарство ни к чему, и добиваться его не нужно, так?
– Да, будет нелегко, – продолжает мэр Прентисс, – я не хочу вас обманывать и обнадеживать. Но это благодарный труд. – Он обводит рукой армию. – Мои заместители уже начали организовывать вас. Вы и дальше будете следовать их указаниям, но поверьте, никто не хочет обременять вас сверх меры. Скоро вы увидите, что я – не завоеватель. Я не желаю вам зла. – Он вновь умолкает. – Я вам не враг… – мэр Прентисс в последний раз поворачивается к толпе мужчин, – я ваш спаситель.
И хоть у них нет Шума, я вижу по лицам, как в них просыпается надежда: вдруг он говорит правду, вдруг все наладится, вдруг – несмотря на все ужасы – они обретут свободу?
Вот уж нет, думаю я. Даже не мечтайте.
Не успевает толпа разойтись, как дверной замок опять лязгает.
– Добрый вечер, Тодд, – говорит мэр Прентисс, входя в мою тюрьму и морщась от вони. – Понравилась моя речь?
– Откуда вы узнали про переселенцев? – спрашиваю я. – Вы разговаривали с ней? Как она?
Мэр Прентисс не отвечает, но и не бьет меня, а просто с улыбкой говорит:
– Всему свое время, Тодд.
По ступенькам за дверью поднимается Шум. ЖИВ!