(Виола)
Только я запустила таймер и повернулась к госпоже Брэтит – сказать, что все готово и можно уходить, – как из кустов за нашими спинами вываливается женщина.
– Помогите, – говорит она так тихо, словно и не видит нас, а просто умоляет Вселенную о помощи.
И падает наземь.
– Что это за дрянь? – спрашиваю я, доставая еще один пластырь из набора для оказания первой помощи, который мы спрятали в телеге. Раскачиваясь туда‑сюда на тряской дороге, я пытаюсь хоть как‑то обработать ее раны.
На предплечье женщины – железный браслет, такой тугой, что кажется, он врос в кожу. Кожа воспаленная и красная, я буквально чувствую исходящий от руки жар.
– Ими раньше клеймили скот, – отвечает госпожа Брэтит, злобно подстегивая быков. Мы мчимся по дорожкам, вовсе не предназначенным для такой быстрой езды. – Вот сволочь!
– Помогите, – шепчет женщина.
– Я вам помогаю, – говорю я. Ее голова покоится на моих коленях. Я обворачиваю повязкой железную ленту и замечаю выбитый на ней номер.
1391.
– Как вас зовут? – спрашиваю я.
Но глаза у нее полуприкрыты, и она лишь повторяет:
– Помогите.
– Откуда нам знать, что она не шпион? – спрашивает госпожа Койл, скрестив руки на груди.
– Господи! – огрызаюсь я. – Есть у вас сердце или нет?
Она мрачнеет:
– Мы должны быть готовы к любым уловкам.
– У нее заражение, руку уже не спасти, – говорит госпожа Брэтит. – Если она и шпион, вернуться в город она сможет не скоро.
Госпожа Койл вздыхает:
– Где вы ее нашли?
– Рядом с новым министерством Вопросов, о котором нам докладывали, – отвечает госпожа Брэтит, хмурясь еще сильней.
– Мы подложили бомбу в здание небольшого склада неподалеку, – говорю я. – Ближе подобраться не удалось.
– Силы небесные, Никола, он их клеймит!
Госпожа Койл потирает пальцами лоб:
– Знаю.
– Нельзя эту ленту просто вырезать? – спрашиваю я. – А рану потом вылечить?
Госпожа Брэтит качает головой:
– Лента обработана специальными веществами, которые не дадут ране затянуться. В этом суть: снять клеймо нельзя, если не хочешь истечь кровью. Это навсегда. Навсегда.
– О, боже…
– Мне надо с ней поговорить, – заявляет госпожа Койл.
– Сейчас там Надари. Возможно, она придет в сознание перед операцией.
– Тогда идем.
Целительницы направляются в сторону палатки‑лазарета. Я иду за ними, но госпожа Койл останавливает меня строгим взглядом:
– Тебе с нами нельзя, дитя.
– Почему?
Но они молча уходят, оставляя меня одну на холодном ветру.
– Ты цела, Хильди? – спрашивает Уилф. Я хожу среди его быков, пока он гладит их натертые сбруей шеи и спины. Уилф , говорят они.
Других слов от них я не слышала.
– Ага. Правда, ночь выдалась тяжелая. Мы спасли женщину, у которой на руке было клеймо из железного обруча.
Уилф ненадолго погружается в раздумья, а потом указывает на железные полоски, оковывающие ногу каждого быка:
– Такие штоль?
Киваю.
– На человеке?! – Он присвистывает.
– Жизнь в городе меняется, Уилф, – говорю я. – Меняется к худшему.
– Знаю, – отвечает он. – Скоро мы кой‑чего устроим, и тогда все кончится. Так или иначе.
Я удивленно смотрю на него:
– Ты знаешь, что она задумала?
Уилф качает головой и поглаживает железную ленту на ноге быка. Уилф , говорит тот.
– Виола! – окликает меня женский голос с другого конца лагеря.
Через темную поляну к нам стремительно шагает госпожа Койл.
– Она тут всех перебудит, – бурчит Уилф.
– Больная немного бредит, – говорит госпожа Надари, когда я встаю на колени рядом с койкой. – У тебя минута в лучшем случае.
– Скажи ей, что говорила нам, – просит госпожа Койл женщину. – Просто скажи – и сразу уснешь.
– Рука, – выдавливает женщина. Глаза у нее затуманены. – Моя рука… уже не больно.
– Ну же, голубушка, скажи ей, – на удивление мягким и теплым голосом говорит госпожа Койл. – И тебе сразу станет хорошо.
Глаза женщины останавливаются на мне и слегка приоткрываются.
– Ты, – говорит она, – девочка на площади…
– Виола, – киваю я, кладя ладонь на ее здоровую руку.
– У нас очень мало времени, Джесс, – уже строже говорит госпожа Койл, называя раненую по имени. – Скажи ей.
– Да что сказать? – с досадой спрашиваю я. Ну, разве можно так тревожить больную?
Я уже собираюсь задать этот вопрос, когда госпожа Койл отвечает:
– Скажи, кто с тобой это сделал.
В глазах Джесс вспыхивает страх.
– О… О, нет, нет!
– Только два слова, и мы дадим тебе уснуть.
– Мальчики, – отвечает женщина. – Мальчики. Подростки.
Я судорожно глотаю воздух.
– Какие мальчики? – спрашивает госпожа Койл. – Скажи имена.
– Дейви… – Глаза женщины стекленеют, нас она больше не видит. – Дейви – старший.
Госпожа Койл ловит мой взгляд:
– А второй?
– Такой тихий… Ни с кем не разговаривал. Все делал… молча.
– Как его звали? – не унимается госпожа Койл.
– Мне пора, – говорю я, вставая и не желая слышать ответ.
Госпожа Койл хватает меня за руку и не дает уйти.
– Как его звали?
Дыхание больной становится натужным, она почти хрипит.
– Ну все, довольно, – говорит госпожа Надари. – Я с самого начала была против…
– Еще секунду, – обрывает ее госпожа Койл.
– Никола…
– Тодд, – выдавливает женщина на койке, женщина с воспаленной рукой, которую сейчас ампутируют, спасенная мною женщина… Глаза бы мои ее не видели. – Второго звали Тодд.
– Оставьте меня в покое, – кричу я, когда госпожа Койл выбегает за мной из палатки.
– Он жив! – говорит она. – Но перешел на их сторону!
– Заткнитесь!!!
Я бегу по лагерю, не заботясь о сне его обитателей.
Госпожа Койл догоняет меня и хватает за руку:
– Ты потеряла его, дитя. Если он вообще когда‑то был твоим…
Я наотмашь бью ее по лицу – так быстро и сильно, что она не успевает защититься. Все равно что по дереву ударить. Ее твердое крепкое тело пошатывается, а моя рука звенит от боли.
– Прекратите молоть чушь!
– Да как ты посмела , – выдавливает она, хватаясь за лицо.
– Да вы еще не видели меня в деле! – кричу я, не сходя с места. – Я взорвала мост, чтобы остановить армию. Я зарезала сумасшедшего убийцу! Я спасала жизни людей, пока вы их убивали!
– Ах ты хамка…
Я шагаю ей навстречу.
Она не пятится.
Но умолкает.
– Я вас ненавижу, – медленно выговариваю я. – На любое ваше действие мэр отвечает какими‑нибудь ужасами!
– Не я развязала эту войну…
– Но вы ее обожаете! – Я делаю еще шаг вперед. – Вам нравятся все эти взрывы, битвы, освобождения…
Ее лицо искажает такая злоба, что это видно даже в темноте.
Но я не боюсь ее.
И она это чувствует.
– В жизни не все так просто, дитя. Мир не черно‑белый. Никогда не был и не будет. И ты, похоже, забыла, – от ее улыбки мороз идет по коже, – что в этой войне заняла мою сторону.
Я подхожу к ней вплотную:
– Мэра надо свергнуть, поэтому я вам помогаю. Но когда это случится… – я стою так близко, что чувствую на лице ее дыхание, – не придется ли мне свергать и вас?
Она не отвечает.
Но и не пятится.
Я разворачиваюсь на каблуках и ухожу прочь.
– Его больше нет, Виола! – кричит госпожа Койл мне в спину.
Но я просто иду дальше.
– Мне нужно в город.
– Сейчас? – спрашивает Уилф, глядя на небо. – Скоро рассвет ужо. Опасно.
– А когда не опасно? У меня нет выбора.
Он рассеянно моргает, но сразу же принимается готовить телегу.
– Нет, – останавливаю его я. – Научи меня править, я поеду одна. Тебе нельзя так рисковать.
– За Тоддом едешь?
Киваю.
– Тогда я с тобой.
– Уилф…
– Еще рано, – перебивает меня он, впрягая быков. – Хоть до дороги тебя подброшу.
И продолжает молча запрягать телегу. Быки недоумевают, почему им так и не дали отдохнуть, и все твердят: Уилф? Уилф?
Я вспоминаю про Джейн: что она скажет, узнав, какой опасности я подвергаю ее мужа?
Но говорю только:
– Спасибо.
– Я с вами, – раздается чей‑то голос.
Оборачиваюсь: передо мной стоит сонный, но уже одетый Ли.
– Ты почему не спишь? Нет, с нами нельзя.
– Можно. Вы тут весь лагерь перебудили.
– Это слишком опасно. Они услышат твой Шум.
Не открывая рта, он говорит мне: Ну и пусть слышат.
– Ли…
– Ты ведь едешь искать его, так?
Я вздыхаю. Может, лучше остаться, пока не пришлось рисковать еще чьей‑нибудь жизнью?
– Ты едешь в министерство Вопросов, – тихо говорит Ли.
Киваю.
А потом до меня доходит.
Шивон и его мама тоже могут быть там.
Киваю снова, и на сей раз Ли понимает: мы едем вместе.
Никто не пытается нам помешать, хотя уже пол‑лагеря знает, куда мы собрались. У госпожи Койл есть на то причины.
По дороге мы почти не разговариваем. Я просто слушаю Шум Ли и его мысли о семье, мэре и о том, что мэр с ним сделает, если схватит.
Мысли обо мне.
– Лучше скажи что‑нибудь, – говорит Ли. – Невежливо так вслушиваться в чужой Шум.
– Знаю.
Но у меня жутко пересохло во рту, и сказать особо нечего.
Солнце всходит раньше, чем мы успеваем добраться до города. Уилф изо всех сил подгоняет быков, но все равно мы страшно рискуем: нельзя появляться в проснувшемся городе на телеге, в которой едет два Шумных человека.
Но Уилф не останавливается.
Я объяснила ему, куда именно мне надо, и он сказал, что знает это место. Он останавливает телегу в чаще леса и показывает нам на утес:
– Бегите, тока людям на глаза не показывайтесь!
– Хорошо. Но если через час не вернемся, езжай обратно, не жди нас.
Уилф молча смотрит на меня. Мы оба понимаем: никуда он не уедет.
Мы с Ли взбираемся на утес, стараясь все время двигаться под покровом деревьев, а на вершине нам становится ясно, почему Уилф высадил нас именно тут. Неподалеку возвышается холм, на котором стояла башня, и отсюда хорошо видно дорогу к министерству Вопросов – это что‑то вроде тюрьмы или пыточной или…
Даже думать тошно.
Мы лежим рядом на животе и выглядываем из‑за кустов на дорогу.
– Будь начеку, – шепчет Ли.
В этом нет нужды. Как только солнце окончательно встает, Нью‑Прентисстаун погружается в РЁВ своих жителей. Непонятно, зачем Ли так уж прятать свой Шум. В этом потоке можно утонуть, не то что спрятаться.
– Вот именно, в нем тонешь, – отвечает Ли, когда я задаю вопрос вслух. – Если в него погрузиться, мигом задохнешься.
– Не представляю, каково было расти в таком мире…
– Да, не представляешь, – кивает он.
Но тон у него не самодовольный.
Я щурюсь, пытаясь разглядеть дорогу в ослепительном солнце:
– Эх, жаль бинокля нет!
Ли запускает руку в карман и достает бинокль.
Я недоуменно смотрю на него:
– Ты что, нарочно ждал, пока я попрошу? Чтобы произвести впечатление?
– Не понимаю, о чем ты, – с улыбкой отвечает он и подносит бинокль к глазам.
– Брось! – Я пихаю его плечом. – Дай мне посмотреть!
Ли убирает руку подальше, чтобы я не могла дотянуться. Я начинаю хихикать, он тоже. Крепко вцепившись в него, я пытаюсь удержать его на месте, а сама тянусь за биноклем, но Ли гораздо крупнее меня и все время увертывается.
– Я не боюсь сделать тебе больно, – говорю я.
– Верю, – смеется он, снова глядя в бинокль на дорогу.
Внезапно его Шум ощетинивается, да так громко, что мне становится страшно – как бы кто не услышал.
– Что там? – спрашиваю я, мигом прекратив хихикать.
Он отдает мне бинокль и показывает пальцем направление.
– Вон, по дороге едут.
Но я уже и сама вижу. Бинокль фокусируется на двух всадниках в новеньких формах. Один из них что‑то говорит и жестикулирует.
Смеется. Улыбается.
Второй не сводит глаз с лошади, но спокойно едет дальше.
Едет на работу в министерство Вопросов.
В форме с серебряным «В» на плече.
Тодд.
Мой Тодд.
Едет бок о бок с Дейви Прентиссом.
Едет работать с человеком, который в меня стрелял.