(Виола)
Ведет его госпожа Койл. Лицо у нее еще суровей, чем всегда, лоб нахмурен, губы поджаты. Хоть мы виделись всего раз, я прекрасно понимаю, что она очень недовольна происходящим.
Мэр встает за ее спиной. Высокий, худой, но широкоплечий, весь в белом… и в шляпе, которую даже не потрудился снять.
Мне впервые удается рассмотреть его как следует. Когда он подошел к нам вплотную на площади, я истекала кровью и умирала.
Но это он.
Ошибки быть не может.
– Добрый вечер, Виола, – говорит мэр. – Я так давно мечтал с тобой познакомиться.
Госпожа Койл замечает, что я пыталась скинуть одеяло и что Мэдди тянется ко мне:
– Что случилось, Мадлен?
– Ей кошмар приснился, – отвечает Мэдди, переглянувшись со мной. – Боюсь, как бы шов не разошелся.
– Хорошо, позже посмотрим, – говорит госпожа Койл и серьезным тоном – так что Мэдди сразу настораживается – добавляет: – А пока дай ей четыреста единиц корня Джефферса.
– Четыреста? – удивленно переспрашивает Мэдди, но потом замечает выражение лица начальницы и тотчас кивает: – Хорошо, госпожа Койл.
Напоследок стиснув мою ладонь, она выходит из комнаты.
Оба долго смотрят на меня, потом мэр говорит:
– Спасибо, госпожа.
Она тоже выходит, бросив на меня молчаливый взгляд – то ли она хочет успокоить меня, то ли попросить о чем‑то или предупредить, – но я слишком напугана, чтобы попытаться это выяснить. Она закрывает за собой дверь.
И я остаюсь наедине с мэром.
Он тянет время и молчит, пока мне не становится окончательно ясно: надо что‑то сказать. Я кулаком прижимаю к животу простыню, все еще чувствуя резкую боль при каждом движении.
– Вы мэр Прентисс. – Мой голос дрожит, но я все‑таки произношу это.
– Президент Прентисс, – поправляет меня он, – но ты меня знаешь как мэра, разумеется.
– Где Тодд? – Я смотрю ему в глаза. Не моргая. – Что вы с ним сделали?
Он опять улыбается:
– Твои первые слова были умными, вторые – храбрыми. Думаю, мы подружимся.
– Он ранен? – Я сглатываю поднимающуюся в груди боль. – Он жив?
Первую секунду мне кажется, что он и не подумает отвечать, даже не подаст виду, что услышал мой вопрос, однако в следующий миг я получаю исчерпывающий ответ:
– У Тодда все хорошо. Он жив, здоров и постоянно спрашивает о тебе.
Я вдруг понимаю, что все это время не дышала.
– Правда?
– Разумеется.
– Я хочу его увидеть.
– Он тоже хочет тебя видеть, – говорит мэр Прентисс, – но не торопись, всему свое время.
Мэр продолжает улыбаться, почти по‑дружески.
Передо мной стоит человек, от которого мы бежали несколько недель подряд, он стоит рядом со мной, а я даже не могу толком пошевелиться.
И он улыбается.
Почти по‑дружески.
Если он что‑нибудь сделал Тодду, если он хоть пальцем его тронул…
– Мэр Прентисс…
– Президент Прентисс, – снова поправляет меня он, и вдруг его голос веселеет: – Впрочем, можешь звать меня Дэвид.
Я ничего не отвечаю, только еще сильней давлю на повязку, не обращая внимания на боль.
В мэре есть что‑то странное. Что‑то неуловимое…
– Конечно, если позволишь называть себя Виолой.
Раздается стук в дверь, и в палату входит Мэдди с каким‑то пузырьком в руке.
– Корень Джефферса, – говорит она, глядя в пол. – От боли…
– Да‑да, конечно. – Сложив руки за спиной, мэр отходит от кровати. – Делайте что нужно.
Мэдди наливает мне стакан воды и смотрит, как я проглатываю четыре желтые капсулы – на две больше, чем мне давали раньше. Потом она забирает стакан и, стоя спиной к мэру, бросает на меня многозначительный взгляд – без тени улыбки, зато очень решительный и храбрый, – так что мне сразу становится чуть спокойней, чуть легче.
– Она быстро утомится, – предупреждает Мэдди мэра Прентисса, все еще не глядя на него.
– Понимаю, – кивает тот.
Мэдди выходит, закрывает за собой дверь, и по моему животу тут же разливается приятное тепло. Однако боль и дрожь уходят не сразу.
– Ну, можно? – спрашивает мэр Прентисс.
– Что?
– Называть тебя Виолой?
– Я не в силах вам помешать, – говорю я. – Зовите как хотите.
– Хорошо, – отвечает мэр, не садясь и не шевелясь, с прежней улыбкой на лице. – Когда тебе станет лучше, я бы очень хотел с тобой побеседовать.
– О чем?
– Как же, о кораблях, разумеется. Которые с каждой минутой все ближе и ближе.
Я проглатываю слюну:
– О каких еще кораблях?
– О нет, нет, нет. – Он качает головой, хотя продолжает улыбаться. – В начале нашего знакомства ты проявила такую храбрость и ум… Прошу, не порть это впечатление. Страх не помешал тебе обратиться ко мне уверенным и спокойным голосом. Твое поведение достойно восхищения. – Он опускает голову. – И все же этого недостаточно. Мне нужна честность. Мы должны начать с честности, Виола, иначе как мы вообще можем чего‑то добиться?
«Добиться чего?» – думаю я.
– Я сказал тебе, что у Тодда все хорошо, – говорит мэр Прентисс. – И это чистая правда. – Он кладет руку на спинку моей кровати. – С ним и дальше будет все хорошо, обещаю. – Он умолкает. – А ты будешь честна со мной.
Я начинаю понимать, что это ультиматум.
Тепло от живота расходится по телу, замедляя и сглаживая все вокруг. Молнии в животе утихают, но с облегчением приходит и сон. Зачем мне дали целых две дозы? Я так быстро усну, что даже не смогу поговорить с…
О…
О!
– Мы с Тоддом должны увидеться, иначе я вам не поверю, – говорю я.
– Скоро, – отвечает мэр Прентисс. – Сперва нам предстоит еще очень многое сделать в Нью‑Прентисстауне. И переделать.
– Даже если никто этого не хочет. – Мои веки начинают смежаться. Я с трудом их разлепляю и только тогда до меня доходит, что я сказала это вслух.
Мэр вновь улыбается:
– Последнее время мне часто приходится это говорить, Виола. Война кончилась. Я тебе не враг.
Я поднимаю на него удивленный и сонный взгляд.
Я боюсь его. Честное слово.
Но…
– Вы были врагом женщин Прентисстауна, – говорю я. – И всех жителей Фарбранча.
Его лицо неуловимо каменеет, и ему явно не хочется, чтобы я это заметила.
– Сегодня утром в реке обнаружили труп, – говорит он. – Труп с ножом в горле.
Я изо всех сил стараюсь удержаться, чтобы не вытаращить глаза: не помогает даже корень Джефферса.
– Вероятно, смерть эта вполне объяснима. У жертвы определенно были враги.
Я вспоминаю, как сделала это…
Как вонзила нож…
И закрываю глаза.
– Что же до меня, – говорит мэр, – то война кончена. Моя военная служба подошла к концу, теперь моя задача – править и объединять людей.
Ну‑ну, объединять, разлучая, думаю я, но дышу все медленней, а белый цвет стен вокруг становится все ярче и ярче – он не слепит, он мягкий и ласковый, в нем хочется утонуть и спать, спать, спать. Я еще глубже погружаюсь в подушку.
– Что ж, я пойду, – говорит мэр. – До скорых встреч.
Я начинаю дышать ртом. Со сном бороться уже невозможно.
Мэр видит, что я уплываю.
И делает ужасно странную вещь.
Он подходит ближе и почти заботливо накрывает меня простыней.
– У меня к тебе последняя просьба.
– Какая? – спрашиваю я, не открывая глаза.
– Зови меня Дэвид.
– Что? – Язык едва ворочается.
– Я хочу, чтобы ты сказала: «Спокойной ночи, Дэвид».
Из‑за лекарства я совершенно не владею собой, и слова слетают с губ без моего ведома:
– Спокойной ночи, Дэвид.
Сквозь дымку наркотического сна я вижу, что мэр выглядит удивленным… и даже немного расстроенным.
Однако он быстро берет себя в руки:
– И тебе, Виола. – Он кивает и шагает к двери.
Тут до меня доходит, в чем дело, что именно в нем изменилось.
– Не слышу вас, – шепчу я.
Он замирает и оборачивается:
– Я сказал: «И тебе…»
– Нет, я про другое, – кое‑как выдавливаю я. – Я не слышу ваших мыслей.
Мэр вскидывает брови:
– Ну еще бы.
Я засыпаю прежде, чем за ним закрывается дверь.
Я сплю долго, очень долго, а когда открываю глаза, комната уже залита солнечным светом, и я пытаюсь понять, что произошло на самом деле, а что мне приснилось.
(…отец протягивает руку и помогает мне забраться по лестнице в люк. «Добро пожаловать на борт, шкипер…»)
– Ты храпишь, – произносит чей‑то голос.
На стуле сидит Коринн и так быстро орудует иголкой над тканью, что кажется, это чьи‑то чужие и злые руки летают над ее коленями.
– Неправда, – говорю я.
– Ей‑богу, как корова в охоте.
Я сбрасываю одеяла. Кто‑то сменил мне повязки, и резкая боль в животе исчезла – видимо, швы наложили заново.
– Давно я сплю?
– Больше суток. – В ее голосе слышится укор. – Президент уже дважды присылал людей – справиться о твоем здоровье.
Я кладу руку на бок и осторожно щупаю рану. Боли почти нет.
– Что же, тебе нечего на это сказать? – вопрошает Коринн, яростно работая иголкой.
Я хмурюсь:
– Что тут скажешь? Я его первый раз в жизни видела.
– Зато он хорошо тебя знает, не так ли? Ай! – Она шипит и сует в рот уколотый палец. – Все это время мы сидим взаперти и даже на улицу выйти не можем!
– А я тут при чем?
– Ты ни при чем, дитя мое. – В палату заходит госпожа Койл и строго смотрит на Коринн. – Никто здесь тебя не винит.
Коринн встает, вежливо кивает госпоже и молча выходит за дверь.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает госпожа Койл.
– Голова кружится. – Я немного приподнимаюсь на руках – получается гораздо лучше. Ноги не очень‑то гнутся, но в конце концов мне удается встать и даже пройтись до двери.
– Не зря Мэдди говорит, что вы – лучшая целительница в городе! – с восхищением говорю я.
– Мэдди никогда не лжет.
Госпожа Койл провожает меня по белому коридору к туалету. Когда я выхожу оттуда, мне протягивают белую рубашку – она теплей, длинней и вообще приятней, чем рубашка с завязками на спине. Я переодеваюсь, и мы идем обратно в палату, меня немного шатает, но все же я иду.
– Президент интересуется твоим здоровьем, – говорит госпожа Койл, придерживая меня рукой.
– Коринн уже сказала. – Я тайком кошусь на нее. – Это все из‑за новых переселенцев. Я знать не знаю мэра! Я не на его стороне.
– О! – Госпожа Койл заводит меня обратно в палату и укладывает на кровать. – Так ты признаешь, что есть разные стороны?
Я откидываюсь на подушку, крепко прижимая язык к зубам.
– Вы мне нарочно вкололи две дозы Джефферса, чтобы я не смогла долго с ним разговаривать? – спрашиваю я. – Или чтобы я не успела рассказать ему лишнего?
Она одобрительно кивает, словно хвалит за сообразительность:
– Если я скажу, что и то, и другое – правда, ты ведь на нас не обидишься?
– Могли бы и спросить для начала, – говорю я.
– Времени не было, – отвечает госпожа Койл, садясь на стул рядом с кроватью. – О Прентиссе мы знаем только из истории, а история эта – очень, очень скверная. Что бы он ни говорил о новом мире и новом обществе, лучше заранее подготовиться к беседе с таким человеком.
– Я его не знаю, я вообще ничего не знаю! – повторяю я.
– Но ты еще можешь узнать, – произносит она с легкой улыбкой. – А как сложится ваше знакомство, зависит от человека, который проявит к этому интерес.
Я пытаюсь прочесть ее, понять, что она имеет в виду, но у местных женщин тоже нет Шума, так ведь?
– Что вы такое говорите?
– Что тебе давно пора хорошенько поесть. – Она встает, стряхивая с белоснежного халата невидимые соринки. – Попрошу Мэдди принести тебе завтрак.
Госпожа Койл подходит к двери и берется за ручку, но поворачивает ее не сразу.
– Знай вот что, – говорит она, стоя ко мне спиной. – Если стороны все‑таки есть … – она косится на меня из‑за плеча, – то мы с президентом точно на разных.