Atilde; И.В. Кульганек, 2006

Содержание

Предисловие............................................................ 4

Список сокращений............................................... 17

I. монголия – Китай (Дневник, веденный во время путешествия с XI Миссией в Китай 9 окт. – 11 дек. 1830 г. Описание виденных мест и китайских обычаев) 18

II. Пекин – Россия (Dziennik zatrudnien. 1830–1831) [(Дневник занятий)] 94

Комментарий....................................................... 149

Указатель имен собственных.............................. 156

Глоссарий монгольских, китайских и японских слов
и терминов....................................................... 160

Указатель географических названий.................. 165

Предисловие

Осип Михайлович Ковалевский (1801–1878) – выдающийся российский и польский востоковед, ставший во главе монголоведной школы в России, прекрасный знаток культуры, религии и истории монголо­язычных народов, организатор высшего образования и науки, ректор Казанского университета, декан историко-филологического факультета Варшавского университета, почетный член Парижского Азиатского общества, действительный член Общества северных древностей Копенгагена, действительный член Московского общества истории и древностей российских, член-корреспондент Академии наук Санкт-Петербурга.

В научной деятельности О.М. Ковалевского можно выделить два основ­ных направления1. Первое – это изучение восточных языков в университете, знакомство и изучение истории и культуры народов Азии в конкретном географическом пространстве Поволжья, Сибири, Бурятии, Монголии и Китая. Второе – преподавание монгольской словесности в российском университетском центре в Казани, исследование разнообразного письменного и материального наследия народов Центральной Азии. Впоследствии, в ХIХ – начале ХХ в., эти области классической науки о Востоке станут ключевыми в российской и мировой ориен­талистике.

Профессор О.М. Ковалевский – автор основополагающих и известных трудов и учебных пособий в области монголоведения, буддологии и тибетологии. «Краткая грамматика монгольского книжного языка» (1835), «Монгольская хрестоматия» (т. 1–2, 1835, 1837), «Буддийская космология» (1837), «Монгольско-русско-французский словарь» (т. 1–3, 1844, 1846, 1849), рукописная «История монголов» и другие работы Ковалевского вошли в золотой фонд мирового и отечественного монголоведения и буддологии.

К сожалению, личная библиотека Ковалевского сохранилась лишь частично, отдельные его книги и рукописи находятся в архивах и библиотеках Казани, Москвы, Санкт-Петербурга, Вильнюса, Иркутска, Варшавы2. Его педагогическое, научное и эпистолярное наследие представляет огромный интерес для истории востоковедения в России и Европе, а также для современных языковедов, историков, этнографов, искусствоведов и религиоведов.

Cвое выдающееся путешествие по Забайкалью, Иркутской области, Монголии и Китаю О.М. Ковалевский совершил в 1828–1833 гг.

Изучение Центральной Азии остается актуальной темой и до настояще­го времени, поскольку сохраняется единство исследовательских задач и проблем, которые стояли перед учеными, предпринимавшими научные экспедиции в ХVII–XIX вв., и перед учеными и путешественниками ХХI в. В современных экспедиционных работах прослеживается преемственность методов поиска и исследования материалов об историко-культурном наследии народов России и Центральной Азии.

О.М. Ковалевский был не только прекрасным знатоком культуры и языка, но и страстным собирателем монгольских, китайских, мань­чжурских, тибетских рукописей и ксилографов. Научное и просветительское внимание Ковалевского к памятникам письменности, предметам материальной культуры, культовой атрибутики народов Центральной Азии нашло научно-исследовательское продолжение у ученых и просве­тителей XX в. Ярким примером тому служат экспедиции в Монголию, Бурятию, калмыцкие степи П.К. Козлова, Б.Я. Владимирцова, А.М. Позднеева, Ц. Жамцарано, Б. Барадийна, которые дали блестящие научные и культурные результаты, открывшие новые направления в монголоведении, углубили знания обо всех сферах жизнедеятельности и культурного наследия монголоязычных народов.

Путешествие в Пекин в 1830 г. в составе XI Российской духовной миссии3 и возвращение в Кяхту в 1831-м в составе Х Духовной миссии О.М. Ковалевский совершил, находясь в четырехлетней стажировке в Забайкалье с целью изучения монгольского языка, культуры, истории и религии бурят, куда он был направлен из Казанского университета в связи с подготовкой к открытию кафедры монгольской словесности.

Как свидетельствуют документы о его направлении в Пекин, «главнейшая цель поездки г. Ковалевского есть усовершенствование в монгольском языке и приобретение основательных сведений в языке маньчжурском»4.

В 1829–1830 гг. министерства народного просвещения и иностранных дел решают вопрос о его зачислении в состав персонала, а в августе 1830 г. новая Миссия отправляется из Иркутска в сторону Кяхты.

В пределы Монголии Миссия вступила 30 августа 1830 г., а Урги достигла 14 сентября. Осенним днем 18 ноября 1830 г. путешественники въехали в Пекин, в Русское подворье Духовной православной миссии. Приставом Миссии являлся подполковник Генерального штаба
М.В. Ладыженский 5. О.М. Ковалевский находился при нем в качестве письмоводителя. Ему было поручено вести дорожный дневник и помогать переводчикам. И с тем и с другим заданием молодой стажер блестяще справился. Дневники путешествия в Пекин и обратно в Россию так и остались не изданными, в отличие от тех, которые он вел во время своего пребывания в Забайкалье 6.

Некоторые его письма и отчеты, касающиеся начального этапа пути в Китай, которые регулярно посылались им попечителю М.Н. Мусину-Пушкину, были напечатаны в «Российских академических ведомостях». В них содержались нелицеприятные слова в адрес цинского правительства: взяточничество, воровство чиновников, давление на подчиненные народы, содержание народов в нищете, недоброжелательность ко всему иностранному. Попадали в них и сведения, которые могли скомпрометировать Миссию, например – о проводящейся топо­графической съемке во время движения Миссии, о нахождении в соста­ве Миссии наряду с казаками нескольких ученых7. После появле­ния одного из таких отчетов директор Азиатского департамента К.К. Родофиникин 8пишет письмо министру просвещения К.А. Ливе­ну 9, кроме того, он связывается с почт-директором и генерал-губернатором Восточной Сибири, чтобы они предприняли действия, препятствующие проникновению в Кяхту этого номера «Российских академических ведомостей» с отчетом О.М. Ковалевского за декабрь 1830 г. Обеспокоенность Азиатского департамента МИД России объяснялась боязнью негативного резонанса со стороны китайских властей на критику О.М. Ковалевского в их адрес.

Во время своего путешествия О.М. Ковалевский проявлял интерес не только к истории и природе Центральной Азии, но и к культуре населяю­щих ее народов. Перед нами записи внимательного и наблюдательного ученого и в то же время отзывчивого человека. Самостоятельность, систем­ность, реалистичность, конкретность и критичность – это наиболее характерные черты его дневников. Ковалевский не впадает в мифологизацию и идеализацию образа Монголии и Китая, что имело место в иных, более ранних и даже более поздних историографических и источниковедческих материалах о народах и культурах этих стран других исследователей.

Дневники О.М. Ковалевского представляют собой яркий образец замечательной традиции путевых заметок в отечественном монголоведении и китаеведении XIX в., вобравший в себя огромный опыт его предшественников – путешественников и исследователей, оставивших после себя записи, наброски, доклады, статейные списки, дневники и так называемые «росписи» – отчеты об увиденном в странах, которые они посетили.

Все эти материалы освещают историю прямых российско-китайско-монгольских связей и являются свидетельством непрерывного политического, социального и научного познания Россией наследия Китая и Монголии.

Во всех путевых заметках российских путешественников, начиная с одной из первых сохранившихся «росписей» о посольстве в Китай Ивана Петлина (1618) и до дневников О.М. Ковалевского (1830–1831), прослеживаются единство и преемственность в подходе к материалу как к научному и просветительскому источнику. Отечественный читатель того времени находил в подобных трудах разнообразный, интереснейший материал с описанием этнографии, истории и культуры народов Центральной и Восточной Азии. К сожалению, большинство отечественных историко-культурных памятников такого рода в течение долгого времени публиковалось только на европейских языках, русскоязычной любо­знательной публике они стали доступны в значительно более позднее время.

В данном издании предлагаются два дневника Ковалевского, которые относятся ко времени его путешествия в составе Российской духовной миссии: первый он вел по дороге в Китай, второй – на обратном пути – из Пекина в Кяхту.

Первый дневник (с 9 октября по 11 декабря 1931 г.) находится в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петер­бурге (в собрании отдельных поступлений, ф.100. оп. 2, № 612). Дневник представляет собой записную книжку в сером переплете, формат 13 ´ 22 см, исписанную мелким почерком. На полях ее большое количество вставок. Дневник содержит 76 листов. На первом листе документа имеется название: «Дневник, веденный во время путешествия с XI Миссией в Китай 9 окт. – 11 дек. 1830 г. Описание виденных мест и китай­ских обычаев». Отсюда следует, что он охватывает только часть пути Миссии, а именно с того момента, когда она, покинув Угру, направилась на юг.

Первая запись в дневнике описывает выход обоза на равнину Цзэмэин Гашун, а последняя – ко времени пребывания Миссии в Пекине. Несколько страниц дневника занимают переводы газетных статей, пересказы бесед с членами предыдущей Миссии о нравах, обычаях, истории, культуре китайцев, рассказы о встречах с чиновниками, торговцами и простолюдинами Пекина, записи о наблюдениях на улицах города.

О.М. Ковалевский строго следует инструкции, составленной профессорами Казанского университета В.Я. Булыгиным и Ф.И. Эрдманом, данной ему перед отправкой в путешествие. В первой части ее указывалось на необходимость вести подробнейший дневник передвижений и занятий. Он должен был записывать все, что замечено было «важного или неважного в течение дня»; должен был «обращаться ласково с тамошними жителями, внимательно вникать в догматическую, этическую и абстрактную части местной религии, приобретать новые познания в отношении национального характера, народных преданий, понятий о строении мира».

В дневнике есть записи о политическом и административном устройстве Монголии, входившей в Цинскую империю (1644–1911). В них содержатся сведения о количестве скота, способах выпаса, социальном и материальном положении населения, ступенях образования; есть интересные замечания о фонетических особенностях чахарского, халхаского, ордоского диалектов. Есть указания на проведение топографической съемки; имеются сведения о многих бытовых реалиях жизни бурят, монголов и китайцев того времени: об отшельничестве, монастырском образовании, караванной торговле.

Так, на первых страницах дневника описывается интересный вид отшельничества: члены Миссии встречаются с Лодон Цэдэном, одним из четырех отшельников подобного типа в Монголии. Он четыре года живет в пещере, вдали от людей, питается подаянием, занимается чтением молитв, не имеет личной собственности, развивает дар предсказателя, молится ночи напролет и почитает выше всех добродетелей служение Будде. Он ведет аскетический образ жизни и закалил свое тело настолько, что при недостатке воды и еды питается песком, травой и собственной уриной.

Покинув Халхаские кочевья и войдя в Сунитские, путешественники увидели многочисленные стада богдо-гегена. О.М. Ковалевский подробно описывает форму контроля чиновников за приплодом, размеры материального поощрения и наказания пастухов.

Несомненный интерес представляют записи, содержащие сведения, почерпнутые из разговоров с местным населением или с людьми, бывав­шими в этих местах. Например, он скрупулезно фиксирует, что «в Урге при кумирнях печатается много книг, тибетских и монгольских, не токмо богословского содержания, но и медицинского и повествовательного»; записывает полученные им данные о жаловании главы западных сунитов, которое составляет 120 лан, для пастухов – 12 лан; заносит в дневник устный рассказ кочевника, что «во время войны сперва вы­двигается вперед противу врагов белое знамя, после – зеленое, далее – черное, а если и те будут побеждены, тогда <...> желтое, храбрейшее».

Им получены также интересные сведения об обычном праве, такие, как: «многоженство в обыкновении»; «...потеря невинности не считается пороком девицы»; «воровство есть не порок во мнении у цахар, а арга – хитрость, сноровка, ум»; «китайский двор старается монголь­ских чиновников привязать к себе родством»; «звания есть такие: цзанчин, сомуну цзанчин, кундуй, чжуньда, бошко, байра»; «Цахары
находятся на особом положении, с 5-летнего возраста причисляются к рядовому, получают жалованье»; «Духовенство находится в непосредственном ведении Палаты внешних сношений, приписаны к кумирням»; «Каждому пастуху в Зуунсунитских кочевьях: 1200 баранов, 4509 лошадей, 300 верблюдов».

Наиболее ценны тщательные описания собственных наблюдений Ковалевского за жизнью народа, в частности об образовании. Так, в Южной Монголии он выделяет четыре ступени образования: 1. училище при кумирне Хангир Обо в урочище Цзамейн Усу, где учатся семь лет тибетскому языку; 2. училище при кумирне Бадагар Чойлан-сумэ в урочище Ордос, где учатся 10 лет и по окончании дается степень гыбшик; 3. училище при Гомбо-сумэ в Тибете, где обучение длится 2–3 года, и по окончании дается степень рапчжамбы, за ней «получают звание хамбу и выше»; 4. монастырь Мунку Чжу в Тибете у Далай-ламы. Обучение длится 20 лет. По его окончании дается степень сарамба.

Приводит Ковалевский сведения и о том, как проходит обучение в Китае: свою первую книгу китаец читает в восемь лет, затем читают книгу «Цянь-цзы-вэнь» (1000 кратких изречений), которые следует выучить наизусть. Здесь же он говорит о месте университетов в системе образования Китая и о принципе раздачи должностей.

В дневник включены сведения об истории христианства в Китае и о роли указа 1786 г. в годы правления Цянлуна, приведен указ о свободе действий в Китае Русской православной духовной миссии.

Интересна оригинальная этимологическая трактовка слова «Япония». В китайской историографии, пишет О.М. Ковалевский, историческое название Восточнейшего государства, или Японии, – Жи Бень. Европейцы восточную литеру жи произносят как и, потому европейцы сперва назвали Ибения, а после – Япония.

Попадают в дневник беглые зарисовки самого разнообразного характера: от замечаний о быте, обычаях до лингвистических наблюдений. Например: «Монголы используют здесь полынь вместо дров»; «На дороге попадались сердолики, халцедоны, разноцветная яшма и куски белого мрамора»; «Проводник... троекратно поворотив вокруг себя верблюдов, отправился в путь»; «Сульчир (род осоки), высушив на солнце... употребляют на хлебы»; «...мы нигде не видели такого числа юрт... как у цахаров»; «Другой караван на 100 верблюдов вез грибы... до Калгана <...> и... оттуда в Кяхту»; «Только у цахар видели... дорогие жертвенные приборы перед бурханами, много маржана и серебра в женских косичках»; «Дорога ровна... не уступает нашим дорогим шоссе»; «После пустой и дикой Монголии так приятно смотреть на китайских трудолюбивых крестьян»; «Гоби не заселена, но есть растения. Они кормят жирный скот, и кони [здесь] лучшие в Монголии»; «Суниты говорят скоро и не так чисто и понятно, как халхасы. Они переменили произношение некоторых букв, например вместо «т» часто выговаривают «ч» (тымэ - чимэ, тэгээт - чэгээт)»; «Монголы стараются скрывать свое знание перед иностранцами»; «На... равнине около дерева с лоскутками, сожженным аргалом лежал труп одного ламы, растерзанный хищными зверями; остатки его делились паствою воронов. На голове трупа осталась часть кожи с волосами, конец одной ноги съеден, другой ноги вовсе не нашли мы. Ужасное для иностранца зрелище»; «Мест­ные растения вредны для иноземных лошадей»; «Хлебопашество никогда здесь не укоренится»; «Гоби есть углубленный бассейн… дно бассейна ровное и покрытое сеткой гор...».

Дневник подробно описывает места, по которым проходил путь Духовной миссии: стоянки, кумирни, монастыри, города, крепости, урочища, а также содержит описание посещений Русского подворья несколькими высокопоставленными китайскими особами, такими, как Минжур геген – племянник Хамба-ламы; ответные визиты миссионеров; посещение католического священника из Португалии.

Прожив в Пекине семь месяцев, О.М. Ковалевский вернулся в Россию с предыдущим, десятым, составом Российской духовной миссии, путь которой пролегал по той же самой Дарханско-Аргалинской дороге. На обратном пути из Пекина в Кяхту, который продолжался с 6 июня до 3 сентября 1831 г., он также вел дневник.

В данном издании мы и предлагаем этот дневник. Он представляет собой не отдельную тетрадь: путевые заметки входят в нее составной частью, а сам он имеет вид толстого тома, озаглавленного О.М. Ковалев­с­ким по-польски: Dziennik zatrudnien. 1830–1831, что означает «Дневник занятий». В настоящее время он хранится в Национальном архиве Респуб­ли­ки Татарстан (ф.10, оп.5, д. 843 а) в переплете формата
20,5 ´ 16,5 см, где описание непосредственно путешествия из Пекина в Кяхту занимает со 133-й по 225-ю страницы. Это автограф на польском, русском, французском, английском, немецком и старомонгольском языках, объемом 161 л., объединяющий разнородный материал, среди которого, кроме путевых заметок, предлагаемых в данном издании, имеются записи периода пребывания ученого в Пекине до 6 июня 1831 г., дневниковые наброски, сделанные им с сентября 1831 г. вплоть до января 1832-го, т.е. по возвращении в Забайкалье. В нем излагаются также его собственные научные теории, догадки, соображения по поводу различных филологических проблем монголоведения и тибетологии, например о «монгольских письменах» (л. 140–142 об.); о буддийском сочинении «Мани Гамбу» (л. 143); выписки из журнала «Северная пчела» за 1832 г. о кяхтинской торговле, из европейских сочинений по Китаю (л. 157–158 об.); заметки о самих путешественниках (л. 144–148); приведены слова песен, записанных им во владениях Цэцэн-хана 10 августа 1831 г. и в халхаских владениях Ноин-хутухту 5 августа 1831 г.
(л. 155–155 об.).

Дневник «Dziennik zatrudnien. 1830–1831», который вел О.М. Ковалевский на обратном пути, возвращаясь домой с Х Российской духовной миссией, отличается большей краткостью, чем первый – по дороге в Пекин. О начале обратного пути он написал так: «Около полудня Миссия, при стечении многочисленного народа, двинулась с места в приличном порядке по большим улицам чрез восточные городские ворота Ань-динь-мынь в северной стене столицы...». Последний день путешествия Миссии О.М. Ковалевский отметил такими словами: «Поутру пограничный начальник с отрядом казаков, с атаманами бурятских полков, знатнейшими ламами, чиновниками, кяхтинским купечеством, сверх сего около 30 вооруженных монголов со стороны дзаргучия, прибыли в наш стан. Торжественная сия встреча весьма трогательна после долговременной разлуки с родною землею».

В дневниках путешествия из Пекина в Кяхту мы так же, как и в дневниках из Кяхты в Пекин, находим самые разнообразные географические, административные, политические, социальные, хозяйственные и историко-культурные сведения о Китае и Монголии.

В период с 6 июня по 12 июля 1831 г. Миссия шла по территории Китая. 13 июля 1831 г. Ковалевский записал: «…мы оставили Калган, последнюю уже китайскую заставу». И здесь, находясь на рубеже двух цивилизаций, размышляя об их различиях, он отметил в своем дневнике: «…любовался я видом Китая и Монголии, в совершенной с собою противоположности находящихся. Там – вершины гор касаются облаков, здесь – необозримая равнина у ног путешественника расстилается, там – многолюдство и теснота подавляют силу воображения, здесь – пустота неимоверная не имеет пределов, там движение промышленно­сти и торговли поражает понятие, здесь – только местами мелькают стада овец, табуны лошадей, там – рад бы скрыться от толпы народа, здесь – напрасно ищешь человека, с которым можно бы поговорить. После смрадного и пыльного Пекина воздух чистый монгольский чрезвычайно приятен». И далее: «В первой монгольской юрте монгол, знающий китайский и маньчжурский языки, по врожденному степным жителям гостеприимству, потчевал нас молоком, которое, после 8 месяцев, показалось нам вкуснее всех искусных приправ нашего стола».

Дневники О.М. Ковалевского являются ценным документом по географии, истории и культуре Монголии и Китая первой половины ХIХ в., а также важным источником отечественных географических, этнографических, исторических, лингвистических и культурологических cведений о народах Центральной и Восточной Азии.

Публикация дневников даст возможность сравнить его с материалами других путешественников и ученых, совершивших поездки по Монголии и Китаю в разное время и с разными целями.

Издание текста дневников осуществлено по правилам, принятым в современном востоковедном источниковедении:

– непонятные места заключены в квадратные скобки или заменены отточиями;

– восстановленное написание сокращенных слов, а также дополненные слова, необходимые для понимания смысла, заключены в квадратные скобки;

– отточиями без скобок помечены пропуски в тексте, сделанные самим автором;

– в круглые скобки помещены нумерация страниц рукописей, вставки, авторские изъяснения слов, терминов, сделанные на полях или в тексте;

– в угловые скобки заключен текст, не нужный, по мнению издателей, с точки зрения смысла и стиля.

При передаче текста сохранены его стилистические особенности. Орфография и пунктуация – современные, за исключением тех, свойственных автору, слов, которые придают неповторимый колорит повествованию, как-то: влеве, вправе, думы, жбры, снабдевать, рыза, кыргиз и некоторые другие. Следует указать и на характерное для О.М. Ковалевского применение термина «скотоводство» не только в прямом значении, но и в смысле «стада домашних животных, скот».

Собственные имена, географические и этнические названия, термины, имеющие в тексте разновариантное написание, в указателе унифицированы по принятому в современной и устоявшемуся в научной литературе написанию. Например, написание «дзаругчи», «дзаргучи», «дзарукчи», «дзарукчий» унифицировано по современному переводу на русский язык монгольского слова «заругчи», которое принято писать как «дзарукчи».

Затекстовые комментарии, подготовленные издателями и содержащие толкование реалий, понятий, имена людей, помещены после текста обоих дневников. Они имеют сквозную нумерацию. Издание снабжено указателем собственных имен, географических названий и терминов с указанием страниц, на которых они встречаются.

Подготовку к изданию путевых дневников, потребовавшую большой, кропотливой работы, осуществили И.В. Кульганек (первый дневник) и Р.М. Валеев (второй дневник).

Авторский коллектив благодарит сотрудников Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге и Национального архива Республики Татарстан в Казани за предоставление рукописей для работы над текстами и публикации дневников.

Издатели надеются, что предлагаемые материалы, содержащие ценные сведения об общественно-политической обстановке, состоянии культуры и хозяйства Монголии и Китая первой половины XIX в., привлекут должное внимание не только востоковедов-историков, но и широкого читателя, кому интересна духовная жизнь России прошлых веков, а также история российско-монгольских и российско-китайских отношений.

Примечания

1 См.: Талько-Грынцевич Ю. К 100-летию рождения О.М. Ковалевского. Иркутск, 1902; Шамов Г.Ф. Профессор О.М. Ковалевский: Очерк жизни и научной деятельности. Казань, 1983; История отечественного востоковедения до середины ХIХ века. М.,1990. С.118–139, С.274–284; Наследие монголоведа О.М. Ко­ва­левского и современность: Доклады и сообщения международной научной конфе­ренции. 21–24 июня 2001 г. Казань, 2002; Полянская О.Н. Профессор О.М. Ковалевский и Бурятия: (Первая половина ХIХ века). Улан-Удэ, 2001; Монголовед О.М. Ковалевский: Биография и наследие (1801–1878). Казань, 2004.

2См.: Любимов А. О неизданных трудах о. Иакинфа и рукописях проф. Ковалевского, хранящихся в библиотеке Казанской духовной академии // Записки восточного отделения Императорского Русского археологического общества. Т. 18. СПб., 1908. С.061–064; Петров А.А. Рукописи по китаеведению и монголоведению, хранящиеся в Центральном архиве АТССР и в библиотеке Казанского университета // Библиография Востока. Вып.10 (1936). М., 1937. С.139–155; Румянцев Г.Н. Неизвестная рукопись О.М. Ковалевского // Записки Бурят-Монгольского государственного научно-исследовательского института культуры и экономики. VII. Улан-Удэ, 1947. C.139–142; Чимитдоржиев Ш.Б. Фонд О.М. Ковалевского в библиотеке Вильнюсского университета // Народы Азии и Африки, 1990. № 2. С.137–140; Чугуевский Л.И. Архив востоковедов // Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока: Материалы по истории отечественного востоковедения. Ч.III. М., 1990. С.41–42 и др.

3 Национальный архив Республики Татарстан. Ф.977, оп. ифф, д.147, л.4.

4 Россия содержала в Пекине Русскую духовную миссию на основании Кяхтинского договора 1727 г. для религиозного обслуживания православных, являющихся, главным образом, потомками албазинцев, которые были в 1685–1688 гг. увезены в плен маньчжурами во время осады русского острога Албазина и поселены в Пекине. Миссии отправлялись сроком на 10 лет, состояли из 10 человек, духовных и светских, которые могли изучать китайский, маньчжурский, тибетский и другие языки, а также приобретать в стране необходимую литературу. Местопребыванием Миссии было так называемое Русское подворье.

5 Михаил Васильевич Ладыженский (1803–1875) – участник Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. В сентябре 1829-го произведен в чин подполковника.

6 В 1829 г. были опубликованы его отчеты о поездке в Ургу в январе 1829 г., куда он был отправлен с подарками для чиновников и с письмами от Сената и Синода об изменениях в составе новой Духовной миссии в Пекине. Письма были переправлены затем в Палату внешних сношений в Пекине – Лифанюань. См.: Казанский вестник. 1829. Ч. 25. Кн. V–VI. Всего за время пребывания О.М. Ковалевского в Забайкалье было написано более 10 отчетов. См.: Казанский вестник. 1829: Ч. 26. Кн. VII; Ч. 27. Кн. XI–XII; Ч. 28. Кн. I–II.

7 В составе Духовной миссии кроме духовных лиц находились: ботаник А.А. Бунге, астроном Е.Н. Фус, горный инженер А.И. Кованько, врач П.Е. Кириллов, художник А.М. Пегашев.

8 О подобном обращении известно из письма в Академию наук К.К. Родофиникина от 29 декабря 1830 г., в котором он, в частности, писал: «…Азиатский Департамент... долгом поставляет просить Конференцию Имп. Академии Наук учинить распоряжение о непомещении сей статьи в «Немецких ведомостях»». См.: Хохлов А.Н. О.М. Ковалевский: Поездка в Пекин в 1830 г. и связи с российскими востоковедами // Наследие монголоведа О.М. Ковалевского и современность: Доклады и сообщения Международной научной конференции. Казань: Издательство Казанского университета, 2002. С. 114.

9 Из письма к К.А. Ливену: «Донесение Ковалевского к своему начальству простительно, хотя оно и противозаконно, ибо мимо пристава, на коем лежит вся ответственность, никакая переписка существовать не должна, а публиковать оную еще более неосторожно». См.: Хохлов А.Н. Указ.соч. С. 115.

10 См.: Бантыш-Каменский Н. Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 год. Казань, 1882; Идес И., Бранд А. Записки о русском посольстве в Китай (1692–1695). М., 1967; Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1607–1636 гг. М., 1959; Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1636–1654 гг. М., 1974; Петлин И. Роспись Китайскому государству // Сибирский вестник. 1818. Кн. 2; Русско-китай­ские отношения. 1689–1916: Официальные документы. М., 1958; Русско-китай­ские отношения в ХVII веке: Материалы и документы. Т.1. 1608–1683. М., 1969; Русско-китайские отношения в ХVII веке: Материалы и документы. Т.2. 1686–1691. М., 1972; Русско-китайские отношения в ХVII веке: Материалы и документы. Т.1. 1700–1725. М., 1978; Шафрановская Т.К. Путешествие Лоренца Ланга в Пекин и его дневники // Страны и народы Востока. Вып.1. М., 1961, и др.

 

Список сокращений

АВПРИ – Архив внешней политики Российской империи, Москва

АВ при СПБф ИВ РАН – Архив востоковедов при Санкт-Петербургском филиале Института востоковедения РАН

НАРТ – Национальный архив Республики Татарстан, Казань

РНБ – Российская национальная библиотека (бывш. Государственная публичная библиотека им М.Е. Салтыкова-Щедрина), Санкт-Петербург

ЦГА ТАССР – Центральный государственный архив ТАССР, г. Казань

I. монголия – Китай

Ф.1000, оп. 2, № 612

Собрание отдельных поступлений

Ковалевский Осип Михайлович

Дневник, веденный во время путешествия с XI Миссией в Китай

9 окт. – 11 дек. 1830 г.

Описание виденных мест и китайских обычаев. Автограф 76 л.

 

(1-а) 1830 г., октябрь

9-го1. В 9 час. утра Миссия отправилась в путь. Около 8-ми миль ехали мы по равнине Цзэмэин Гашун до большой поперечной высоты Ширгун, за которою в глинистом овраге по правую сторону от дороги нашей находится Красное озеро, Улан-нор. Влеве оставив гору Ургун-нуру, а вправе Цаган Цзан, поднимались мы на следующие высоты, пересекаемые долинами узкими, Улан Турум называемыми, где находятся еще озера, ныне покрывшиеся толстым льдом. В левой стороне от дороги приметны несколько хороших юрт – жилище одного молодого хубилгана2, весьма уважаемого монголами. Он не ездит верхом: имеет особую для себя одноколку, для которой ламы желали купить у наших казаков хорошую, смирную и к упряжи привыкшую лошадь. Старший брат3с тремя красивыми, при нем находящимися, девицами исполняет обязанности благоговейного слуги при сем перерожденце.

Значительное стадо овец и табуны лошадей пасутся в окрестных долинах. От последнего подъема Кутула, направо, тянется длинная цепь гор – Цаган Дала. Сегодня, подавшись (1-б) вперед на 23 версты, остановились мы в урочище Дурбан Дэрэту, на долине, на коей находится глубокий колодец хорошей воды. Почва земли состоит из щебня. На дороге попадались сердолики, халцедоны, разноцветная яшма и куски белого мрамора. Трава здесь гораздо лучше прежней. От урочища Дэрэсун Усу лежит во многих местах полосами песчаниковая щетка.

На сем же переезде, у дороги, нашли мы череп монгольский. По сему случаю спрашивал я провожатых монголов о похоронах. Теперь, по словам их, умерших, обернув войлоками, оставляют на земле и делают оных жертвою собак и волков. Родственники же покойника, смотря по состоянию, приглашают лам для чтения молитв в продолжение некоторого времени 4. Обыкновение зарывать труп<ов>[ы] в землю более не существует в Монголии 5.

На сем переезде кочует тайджи Чжикчжид, бывший пристав Русского подворья в Урге6. Он привез утешительное для здешних жителей известие, что землетрясение, по словам боготворимого хутухту-гегена, не принесет ни малейшего вреда ни людям, ни скоту. Одно слово ургинского первосвященника освобождает от ужаса поклонников Шигемуни. (Вставка: Трещина в горе к СЗ от нашего стана открылась на 3 аршина ширины и вершков на 15 в длину.)

10-го. Близ нашего стана на холме заметил я еще 6 древних могил, обложенных камнями в виде продолговатого четырехугольника. Прохожий монгол Шабинского ведомства рассказывал мне, что на берегах Селенги по сю сторону границы находится очень много таких же могил, принадлежащих (2-а), по местных преданиям, киргизскому народу 7, у которого было обыкновение вместе с покойником зарывать в землю и все оных имущество, в особенности же любимые ими вещи, как-то: верблюдов, лошадей, седла, посуду и пр. Из сего, заключал он, что и здешние могилы были остатками киргизскими в странах Монголии 8.

Со станции, проехав небольшую долину, поднялись мы на значительную высоту Хамарэин Улан Обо, с которой открылся прелестнейший вид на синеющие вдали Аргалинские горы, на долины, с торчащими на них холмами, на кряжи скалистых гор, будто лесом покрытые.

В скудной и единообразной степи, по которой Миссия медленно по­двигается, нельзя не восхищаться произведениями дикой природы, игрою предметов, развлекающих зрение путешественника. С неизреченным удовольствием рассматривает он местоположение в чужой стране, на<д>поминающее родину со всеми очаровательными ея прелестями. Прекраснейшее, теплое время усугубляло наши приятные мечтания о прошедшем, и мы нечувствительно приблизились к скалистой цепи гор, пресекающих дорогу. У подошвы одного (2-б) влеве холма нашли мы весьма красивые куски голубого халцедона. С востока на запад тянется цепь гор, из известкового камня состоящих. С севера на юг между двумя высокими утесами, отстоящими один от другого не далее десяти сажень, положена дорога, осененная расторженными [так!] огромными скалами. Сии пустынные естественные врата, через которые пробирались мы в собственную монгольскую степь, известную под именем Гоби, или Шамо, называются Ару Удэ северными.

Между тем, как я с <др.>доктором Бунге рассматривал камни у подошвы утесов, вдруг раздался пронзительный голос с вершины скалы, висящей над нашими головами: «Отправляйтесь вперед прямой дорогой, здесь священное место (маниин гацзар), не приближайтесь <его> к нему». И мы увидели ламу (вставка: в красном платье, в очках, с остроконечной высокой шапкой на главе. Имя его Лодон Цэдэн), который, как мы после узнали, думал, что мы намерены бросить в него камнями, испугавшись, хотел криком от сего устранить[ся]. Из слов его заметил я, что он около 4-х лет уже обитает в здешних скалах, питается только подаяниями от соседственных жителей и занимается (3-а) чтением молитв о спасении себя и сострадательных к нему людей. Поворотив налево, в овраг, между утесов заметили мы в скале длинную пещеру, жилище отшельника. Испуганный лама едущим за нами дорогою монголам с трепетом указывал лощину, в которой мы находились. Прибыв в наш стан, мы пешком вторично отправились в упомянутую лощину, откуда заметна была пещера. По острым обломкам камней мы взбирались на утес. Отшельника уже здесь не было, а в его логовище нашли мы только пшено в мешочке и чугунную чашу. Лама был в нашей юрте, читал молитвы, делал все движения, свойственные шигемунианскому закону, воздевал руки, вертел одну около другой, перебирал четки, кривлял самым странным образом губы и глаза. Потом, выпив две рюмки крепкого вина, рассказал, что он имеет от роду 49 лет, на 29[-м] году жизни удалился совершенно от людей (прежде жил в Тибете, а после, около 15 лет, – в Монголии). Один раз в день принимает пищу и, читая беспрестанно молитвы, предается высшим размышлениям. (3-б) Потом показал нам череп человеческий, употребляемый им вместо обыкновенной чашки ламской. Когда ему [было] предложено взять с собой немножко сухарей, он, приняв оные, сейчас роздал присутствующим монголам. «Я один раз в день, – прибавил он, – обедаю и не должен ничего у себя для следующего дня оставлять».

Наконец, выпросив еще рюмку вина, выпил, простился с нами, пожелав нам благополучного пути. Отправился в юрту тусалакчия, где ему замечено [было] лишнее употребление вина и что бурхан от него удалится. «Правда, – сказал отшельник, – вино и табак мои любимые вещи. Вина выпивал я по пяти фляг; и никогда не был пьяным. Мой бог никогда от меня не удалится». Сказал и ушел в свою пещеру.

Сегодня мы подвинулись на 18 верст. Станция называется Удэ. По наблюдениям барометрическим, от станции Чжиргаланту мы начали спускаться с высоты, на которой уже находились. Подъемы и спуски с гор по дороге весьма нечувствительны. Потому, кажется, Гоби есть в виде бассейна, чрезвычайно возвышенного, в котором нет рек значительных, и воду находим только в маленьких ручейках, колодцах, не очень глубоких и во время засухи иссыхающих. (4-а) В 7 часов вечера мы посетили отшельника в его жилище. Взяв несколько человек из монголов, при мелькающем блеске фонаря шли мы по каменистым оврагам, ведущим к скале. Неимоверная тишина господствовала в нашем стане и окружающих его горах. Луна и звезды сияли на небе. Издали слышали мы звук колокольчика и бубенчика. В скале блестела звездочка. Это пещера, где отшельник при теплющейся лампадке читал молитвы, звонил в колокольчик и бил в бубенчик – принадлежности гелуна.

На наши приветственные слова отвечал безбоязненно вежливостью и, пригласив нас в пещеру, продолжал молебствие. Истинно отшельническое, самой природой образованное жилище! Войлок и тулуп – вот его постель и защита от холода; маленький чугунный котлик и череп человеческий – вся посуда; мешочек с пшеном и пузырек с маслом – для пищи; несколько медных статуй бурханов и портрет Далай-ламы – предметы обожания; круглый небольшой чемоданчик – хранилище двух рыз (намчжир и чжакче), колокольчика и бубенчика (дамара), присвоенных духовной степени гелуна, и шапки, какую носят (4-б) Далай-лама и хутухты. Лодон Цэдэн, попотчевав нас коровьим маслом, хранимым в пузырьке, по нашей просьбе вышел из своего убежища и сел у каменного уступа на покатости горы. Члены Миссии поместились несколько ниже, вокруг отшельника, а монголы и казаки, бывшие при нас, – на обломках скалы. Следуя азиатскому обыкновению, поднесено ему было: белая бумага и карандаш, несколько табаку курительного, восковая свеча, зеркальце и бритва. Долго наш отшельник не соглашался на принятие сих безделок, ссылаясь на монголов, хорошо знающих, что живет он в крайней бедности, ничего от них, кроме подаяния, не ожидает и не может ничем нас отдарить. Наконец, приняв подарки, прочел благодарственную молитву, по окончании которой сказал, что он, вероятно, сделался достойным такого приношения. «Десять человек едет теперь в Пекин, но двое студентов непременно возвратятся в отечество, ибо земля и вода тамошняя им не понравится (гацзар усу цзохиху укгэй)»10. Потом, рассматривая наши ладони, предсказал лекарю Кирилову жить 83 года, о.Аввакуму – 70 и пр. Из черт моей руки заключил, (5-а) что я не имею ни скота, ни денег, т.е. беден (мал мункгу укгэй)11. (Вставка: Но останусь жить в Пекине 10 лет.) Конвойному офицеру Черепанову советовал утешаться душевно и не скучать более о семействе своем, ибо оно здравствует. Все члены Миссии через 10 лет благополучно возвратятся в Россию и еще с ним увидятся. После сего начал чертить на бумаге слова на тиб[етском], кит[айском], маньчжур[ском] и монг[ольском] языках. Надев свои рызы, читал молитвы при звуке колокольчика и бубенчика. Оригинальная картина! Степной жрец Шигемуни<я> в полном своем облачении, среди двух свеч горящих, у огромной скалы, под голым небом, освещаемым луною, окруженный русскими путешественниками, в Гобийских вратах, произносит священные тибетские слова, воссылая теплые молитвы своим бурханам о ниспослании благополучного успеха и сохранении нас в предпринятом пути! Истинно редкое явление, достойное кисти искусного живописца! Г[осподин] Кирилов спросил отшельника, не согласится ли он отдать ему свою чашку из черепа на память? «Ни под каким предлогом не могу удовлетворить Вашему желанию, – отвечал жрец. – Сия чашка дана мне в Тибете, (5-б) с нею я всегда сыт и здоров. В продолжение ночи занимаюсь я богослужением, на рассвете засыпаю. Пища моя умеренна, я в недостатке, но кормлюсь песком, травою и собственными своими испражнениями». Вдруг, схватив горсть песка и травы (степной малины) и наполнив оными рот, проглотил. Потом испустил урину в чашку, всем нам показал и выпил, и вылизал сосуд. «После сего что станешь делать с сим сосудом, лишив меня оного? Не сердись, лекарь!» – говорил отшельник. Еще долго читал молитвы и наконец прибавил сии слова: «Возвратитесь в ваши юрты, уже пора мне удалиться в пещеру и там продолжать обыкновенное богослужение». Простившись с отшельником, прежними оврагами отправились в наш стан. В окне пещеры мелькал огонь, а пение жреца и звук его священных музыкальных инструментов долго раздавался между ближайшими утесами.

11-го поутру Лодон Цэдэн посетил нас. Вина не пил, потому что нынешний день намерен [был] провести на молитве. (6-а) Любовался он черносливом, миндалем, предложенными на тарелке. «В ваших странах, – говорил он, – духовенству в постные дни запрещено употреблять чай с молоком и мясо и табак курить, но разрешено питаться сухими овощами». На вопрос наш: сколько подобных ему отшельников считается в Тибете? – «Не более четырех, – отвечал он, – и те вносятся в списки как особы, известные правительству. Я как тибетец живу между монголами, должен вести себя весьма осторожно: законы здесь строги. Неоднократно желал я отсель удалиться в Россию, но монголы сего не дозволяют. Надеюсь с вами еще увидеться в моей уединенной пещере. Прощайте...».

Вместе с г. приставом отправились мы к отшельнику, который, встретив нас на половине дороги, подарил приставу маленький медный позолоченный истукан Шигемуни<я> с тем, чтобы никому из монголов не показывал его. В пещере прочел молитву, предсказывал г. приставу, что он непременно будет представлен бокдохану и пр. Наконец дозволил г. Легашеву списать с себя портрет и для того в полном (6-б) облачении сидел неподвижно в отверстии пещеры, пока наш живописец не окончил своей работы. Г. пристав оставил отшельнику бутылку вина, тарелку фруктов, ножницы и ножик. Простившись с Лодон Цэдэном, отправились мы в подлежащий путь до урочища Эрги, отстоящего на 16 1/2верст от Удэ. Дорога лежит равниною в ЮВ, покрытою дресвой, но изобилующей травою. (Вставка: На следующей станции получили мы несколько песку от отшельника, с тем, дабы, въезжая в город в ворота великой страны, рассыпать его на две стороны. Таинственную молитву совершил он над сим песком. Близ станции в долине – колодец с хорошей водою.)

Вдали синеется хребет Аргали, отделяющий Халхаские кочевья от Сунитских. В левой стороне видна гора Нарада, близ которой пасутся стада бокдохановых верблюдов. Пастухи при них цахары. Несметное число верблюдов, баранов и лошадей, принадлежащих китайскому импе­ратору, собирается в виде подати, весьма дорого стоящей пекинскому двору, с владельцев в Халхе и Сунитских кочевьях. В хошуне Мэргэн-вана 8 семейств [смотрят за] сими стадами под руководством одного старшины (даргуя). Это их служба, освобождающая от прочих повинностей казенных. В награду своих трудов каждый пастух получает ежегодно 12 лан[а] серебра жалованья. (7-а) Старшина их – 24 лан[а], все пользуются шерстью от верблюдов и баранов, вверенных их попечению, на лошадях ездят. Около 10 000 семейств цахарских, по словам одного пастуха, кочующего близ нашей станции, занимается сим делом. В урочищах Дари и Ганга также пасутся многие табуны бокдоханские, где имеет свое пребывание и особый амбань, надзирающий за пастухами, получая в год жалованья 150 лан серебра. За значительный приплод в стадах все чиновники и пастухи удостоиваются по представлению Палаты внешних сношений Высочайшего награждения – шелковыми материями, напротив, – за урон и недосмотрение подвергаются наказанию вычетом из жалованья, возвращением натурою потерянного скота, а бедные бывают и плетьми сечены. Общий надзор за пастухами возлагается на гусай амбаня, имеющего пребывание в городе Калкане. Он ежегодно сам осматривает стада, поверяет количество оных. Из Монг[ольского] уложения известно, что по реке Далинхо пасущиеся казенные ханские табуны (7-б) поверяются через три года и Палата внеш­них сношений получает донесения о приплоде и убыли в скоте, ходит с докладом к А.В.12Если приплод будет составлять как 2 или 3 к 10, то начальнику цзасака делается прибавка к окладу, а его помощникам жалуется каждому по пяти голов из казенного скота. Напротив, если по­следует урон в скоте, как 1 к 10, тогда цзасак лишается полугодичного жалованья, а помощники его отдают в казенный табун по пяти скотин. Когда же урон окажется значительным, как 2 к 10, то цзасак лишается годичного жалованья, а помощники отдают по 9 скотин, и пр.

Равным образом и в городе Улясутае пасутся казенные табуны лошадей и верблюдов, которые [о]свидетельствуют через каждые три года.

Если по истечении указанного времени от каждых 10 верблюжьих маток окажется в приплоде 6 верблюжонков, а от 10 кобылиц пять жеребят, то князья и тайджи, имеющие главное смотрение за табунами, получают двойную прибавку к жалованью, чиновники – по куску шелковой материи, а пастухи – по 2 куска китайки, по 2 кирпича чаю и по
5 картузов курительного табаку. Напротив, (8-а) за урон [виновный] обязан отдать в казенный табун павшее число скота.

12-го. Дневка. Отправил я донесение г. попечителю за № 61. От Урги до сего места пришли мы в 21[-й] день, сделав 18 станций и 3 дневки. От Кяхты до Эрги считается 724,5 верст[ы].

13-го. Как следующая станция Убур Удэ расположена гораздо далее против прежних, то Миссия в половине 9-го часа двинулась в путь в сопровождении чиновников еще халхаского ведомства, которые, по приказанию своего начальства, обязаны были наш обоз и табун сдать в целости сунитским чиновникам и от них получить в том расписку. Сначала, около 12 верст, шли мы ровною степью, местами только прерываемою песчаными полосами. Травы здесь особенно мало, и та была последствием дождей, шедших сего лета, чему доказательством служат ручьи, отличающиеся мелким песком, полосою расположенным между небольшими холмами.

Переехав небольшой замерзший ключ Чинчик, близ которого находились несколько юрт, обитаемых пастухами, имеющими смотрение за табуном (8-б) богдохана, спустились мы на долину песчаную, а потом начали подниматься на хребет, за которым в лощине находится колодец Модо Шарден и вдали стадо овец. Дорога до самой станции лежит кремнистыми холмами. Наконец, поворотив с ней влеве, за горою, нашли мы и наши юрты в урочище Убур Удэ (Южные Ворота, соответствующие прежним Северным – Ару Удэ, отстоящим на 33 версты от Эрги). Почти на половине перехода встретили нас кебей с низшими чиновниками, въехавшими для приятия казенного обоза. Почти от Эрги вместе с нами ехал лама, знающий медицину и везший с собой лекарства, или, лучше сказать, материалы для своих больных. Он был в Урге и возвращался в свое кочевье, отселе на 2 дня дороги отстоящее. Из слов его заметили мы, что в Урге при кумирнях13печатается много книг, тибет­ских и монгольских, не токмо богословского содержания, но и медицинского и повествовательного. Венерические болезни, по общему мнению, перешли в Монголию из Китая и (9-а) потому получили название китайской коросты, китат яра14. Излечиваются они вообще посредством демонов, а иногда и мазей. О прививании оспы15, сказал он, что оспа получается из Тибета и в порошке дается для нюхания мужчинам – в правую ноздрю, а женщинам – в левую. После сего на больных является сыпь по всему телу, но без вреда. По прибытии нашем на станцию немедленно явился к г. приставу тус[алагчи] Лосорончжав с тайчжием Намчжилдорчжием с уведомлением, что он по своей обязанности сдал все на руки сунитским чиновникам и, следуя монгольскому обыкновению, поднес хадак на память знакомства, а, прощаясь, потчевал табаком. Сие последнее употребляется в здешней стране не токмо при первом знакомстве и прощании, но и в случае таковом, когда виноватый просит извинения у обиженного. Следовательно, потчевание табаком служит знаком взаимного согласия и дружбы. Мы были свидетелями, как служитель (Норба) битхэши, обидел чиновника, приставленного к Русскому (9-б) подворью от духовного ведомства. Обиженный, уходя с Подворья, объявил халгачию Соном Чжапу, что он намерен принести начальству жалобу на наглого Норбу. Битхэши, предвидя неприятные от сего последствия, старался помирить своего служителя с чиновником гегенова ведомства. И приказал Норбе: «Поклонись чиновнику и поднеси ему табаку!» [Эти слова подчеркнуты.] Этот пример доказывает прежде мною сказанное о потчевании табаком в Монголии и Китае. (Вставка: При прощании говорят: «Позвольте Вам поднести табаку», вместо «Прощайте» (тамахи (дамага) бариху16.)

К В от нашего стана, в глубоком овраге, находится колодец, но для нашего употребления привозили лед с ближайшего озера. 14-го поутру оказалось, что суниты ночью украли у казаков шапку и шелковый кушак. Русские путешественники неоднократно уже замечали по опыту, что здешние жители отличаются в воровстве: к несчастью, и мы то же обязаны повторить.

Цзун-ван, управляющий сунитами, назначил тайчжи<я>, 4-й степени кебея, для сопровождения Миссии по ведомству восточных (цзун17) сунитов, в котором 8 станций учреждены.

(10-а) За первою высотою от станции открылся вид на необозримую степь, пересекаемую холмами, которыми лежит наша дорога. Но, как вчера от половины станций мы постоянно поднимались в гору, так сегодня, пробираясь медленно через холмистую степь, спускались под гору. На сем утомительном для глаз и духа переезде заметили мы три озера, из коих два первые называются Уит, и два колодца, близ которых паслись небольшие стада овец и несколько лошадей.

У первого колодца, на прилегающем холмике, стоят три небольших камня с тибетскими надписями, содержащими в себе, по уверениям наших провожатых, молитвы. Нынешняя станция, называющаяся Гашун (вставка: сия станция находится на 1 версте над поверхностью моря), отстоит от Убур Удэ на 91 версту. Воду черпали из колодца. Травы весьма скудны.

Суниты разделяются на восточных – цзун [-сунит] и западных барун18-сунит и составляют два хошуна, в первом из них считается
20 эскадронов, во втором – 13. (10-б) Итого: 33 эскадрона военных монголов. (Вcтавка: В хошуне Цзун-вана находятся 2 тусалакчи, из коих каждый управляет 10-ю эскадронами, 4 цзахиракчи, [каждый из которых] заведывает 5-ю эскадронами, 2 мейрена – помощников при тусалакчи и 2 цзалана – помощников цзахиракчей.)

Верховным из них начальником их главного сейма есть Цзун-ван или Да-ван, кочующий при Шилин-гол. Сверх сунитов подчинены ему еще 8 хошунов (2 – хочит и 2 абагай, 2 абаханар, 2 – узум<у>чин). Начальником каждого хошуна есть цзанчин, под ним каждыми пятью эскадрона­ми заведывает 1 цзалан. Эскадроном командует сумун-цзанги и имеет в своем распоряжении 2 кундуев, каждый из них надзирает за 75 человеками. Бошко же – 20-ю только. Даргун – 10-ю. Кундуи и бошки не имеют никаких шариков. Смотря по надобности и степени дел, собирается сейм или совет, под предводительством Цзун-вана, состоящий из чиновников хошуна. Постоянное же, законом определенное, собрание бывает через каждые три года для переписи народа. Один только Цзун-ван получает жалованье 1200 лан серебра и некоторое количество шелковых тканей. При нем должность секретаря исправляет кебей, который, равно как и прочие низшие чиновники, служит без возмездия.

(11-а) Смотря по вышесказанному разделению сунитов на 33 эскадрона, считать у них надобно 4950 военных семейств.

15-го. В Ю от нашего стана, на вершине холма, сложен из камней огромный обо в виде квадрата, имеющий в вышину 1 сажень и по 2 сажени продольных, в каждом из 4 боков. Наверху его сделана каменная насыпь, на которой торчит длинный шест, выкрашенный, с позолоченною головкою.

Сверх сего, с каждой стороны, водружено по 1 шесту выкрашенному.

На них и на веревке, окружающей все обо, овечья шерсть и разноцветные хадаки с тибетскими надписями. Место сие называется Цаган Обо (Белый Обо). Дорога наша лежит сперва небольшими возвышениями, с которых мы спускались на долины. На одной из них под именем Делдгер Цанзц видели мы 8 юрт, раскинутых: в них помещаются кумирня и люди, имеющие за нею смотрение. В узаконенное время собираются здесь ламы на богослужение, и для сего сделана из камня и глины печь с трубами (11-б) и 4 чугунными чашами, в коих приготовляется пища для духовенства.

Вокруг сей кухни лежат пучки полыни, употребляемой вместо дров. По кремнистым увалам и песчаным оврагам спустились мы к колодцу с хорошей водою в урочище Харатуин Сучжи, где в 1820 г. наша Миссия останавливалась. Отсель несколько верст мы еще проехали по Долоннорской дороге, поворотили направо в лощину, частью дресвою, частью песком покрытою, а после, за двумя холмами, нашли в урочище Болон Сучжи, или Онгоца, приготовленные для нас юрты близ солонечного озера, отстоящего на 3 версты от Гашуна. В сунитском хошуне юрты для нас были перевозимы с одной станции на другую, так что сегодня помещались в тех же юртах, в коих мы ночевали 13-го числа, и найдем послезавтра, ибо на две смены заготовлены. Отнимали чиновники юрты у жителей, кочующих в окрестностях нашей дороги: имеющий две должен был одну отдать для помещения нашей Миссии. Определенное даже число баранов для (12-а) провожающих нас чиновников надлежало гнать от самой границы сунитской, с одной станции на следующую. Сие происходит от ненаселенности проезжаемого нами места. Степь Гоби, лишенная травы и воды, осталась бы всегда пустою, необитаемой страной, юдолью сетования, если бы летние дожди не приодевали зеленью наготы необозримых ее равнин и вода глубоко скрывалась под поверхностью земною.

Но Гоби, изобилующая горькой солью и некоторыми свойственными ей растениями, прокармливает множество верблюдов, которые считаются лучшими во всей Монголии.

Лошади же сунитские не величиною, но крепостью славятся в Монголии. Бараны жирны.

Суниты говорят скоро и не так чисто и понятно, как халхасы. Они переменили произношение некоторых букв, например вместо «т» часто выговаривают «ч», тымэ19= чимэ, тэгээт20= чэгээт: вместо «тамахи» (табак) говорят «дамага» вместо «хутага»21говорят «отого» и пр.

Суниты избытки от своего скотоводства доставляют в Ургу, Долоннор, Калган, Хуху-хот, Куюха, откуда получают и вещи, в кочевом состоянии необходимые. (Вставка: Но они принуждены там сперва скот продавать и за серебро покупать вещи у китайцев.) Долоннор, на 3 или 4 дня езды отстоящий от Калгана, город довольно обширен, но менее сего, последнего (12-б), заключает в себе 2 храма, посвященных имени богдо-хана, и много зданий глиняных или китайских мазанок. (Вставка: В 3 верстах за городом есть еще два храма монгольских, где имеет пребывание хутухту.) Во время торговое стечение народа бывает здесь чрезвычайное, особенно монголов, которые частью помещаются в самом городе, отчасти же в своих привезенных кибитках. Главноуправля­ющий туньчжи назначается императором и имеет при себе значительное число войска маньчжурского. Дорога от Долоннора до нашей границы, по общим отзывам, гораздо короче и выгоднее нашей нынешней, от Кяхты до Калгана: травы и воды – обильнее, а местами – и хороший лес находится. Монголы уверяют, что очень много обозов с китайскими товарами по ней проходит к русской границе. Со стороны монгольской, при каждом маяке (обо) или карауле пограничном, наряжается 90 человек рядовых, кундуй и цзанчин. Рядовые, обыкновенно избираемые из бедных семейств, от своих родов снабжаются каждый по 4 лоша­ди и 12 баранов, из казны получают ежегодно жалованья по 12 лан серебра, кундуи – по 24 лан[a], (13-а) цзанчины – по 48 лан. Каждыми 5-ю караулами заведывает один цзалан. На половине расстояния между караулами находится свежий маяк, при котором постоянно живут по 10 рядовых, высылаемых по 5 от ближайших караулов. Ежедневно, осмотрев границу, они обязаны о состоянии оной доносить начальству, не оставляя без внимания ни малейшего следа, через черту встретившегося. С нашей же стороны на свежем маяке нет постоянно живущих казаков, но они, высланные от противоположных караулов, увидевшись при оном, размениваются печатями, для доставления оных своим начальникам. На наших караулах, начиная от Амура, живут по 10 казаков, в числе коих 5 тунгусов.

16-го. До восхождения солнца мороз доходил до 5 [градусов] по Реомюру. (Вставка: И в 3-м часу пополудни было тепла 15 [градусов])22. День прекраснейший, теплый, единственный в нашем путешествии.

Проехав небольшой холм, спустились мы в лощину, широтой почти на 3 версты, с озером по левой стороне, с которой мы опять поднялись на хребет гор, покрытый огромными массами гранита, подобный несколько выше описанному Бусэйн Чоло. Далее открывается вид (13-б) на запад, где очень приметны горы Баин и Дархан, к коим прилегает покатость горы, где мы находились. Остальная часть нашей дороги ровна, усеяна камнями, песком до самой станции Цзун Сучжи, отстоящей на 23 версты от предыдущего ночлега. Ближайшее озеро, близ колодца, находящегося в лощине, доставляло нам хорошую воду.

17-го. Тайчжи 4-й степени Гуландарь, письмоводитель сунитского Цзун-вана, в 10 верстах кочующий от нашего стана, из одного любопытства нарочно приехал посмотреть русских путешественников, дабы, как сознавался, явившись к своему начальнику, мог что-нибудь ему о нас сообщить. С приметною жадностью делал он вопросы о состоянии русских войск, произведениях и пр. Когда было удовлетворено его любопытство, он, с видом чистосердечия, сказал: «Прежде нас уверяли, что все русское гораздо ниже китайского, но мы в течение некоторого времени довольно узнали превосходство русского». Испытывая наши сведения о событиях в Китае, спрашивал нас: известно ли в России, что пять лет тому, как (14-а) чжунгары, не получив прежнего жалованья от пекинского двора, взбунтовались против бодго-хана и что солонское войско белого знамени усмирило мятежников, что хан чжунгарский взят в плен, увезен в Пекин и там убит, что чжунгаров немного уже осталось в своей земле, и пр. При сем случае упомянул, что во время войны сперва выдвигается вперед противу врагов белое знамя, после – зеленое, далее – черное, а если и те будут побеждены, тогда к решительному сражению выступает желтое, храбрейшее. Г. пристав, отвечая на вопросы тайчжи, прибавил, что русские любят беседовать о своем отечестве и охотно сообщают все сведения иноземцам, напротив, монголы и маньчжуры стараются скрывать свое пред иностранцами. «Но чему удивляться, – сказал тайчжи, – мы гораздо откровеннее маньчжуров. Между тем, если спрашиваешь несведущего, он ничего не может сообщить, сведущие же своих рассказов опасаются, чтобы чего-либо лишнего не сказать». Потом еще спрашивал: «Русский император родился ли (14-б) в России, или в чужой земле и пришел царствовать в вашу столицу, ибо наши богдо-ханы прежде жили в городе маньчжурском Мукдене23, но пренебрегли сво<е>[им] отечество[м] и переселились в Пекин».

Суниты весьма любопытствуют о состоянии России, но почти ничего не могут сообщить иноземному путешественнику о своем государстве. Места, через которые Миссия ездит в Пекин, не населены. Провожатые чиновники, по своей важности и лишней в обращении осторожности, большею частью на наши вопросы отвечают неудовлетворительно, отрывисто и иногда стараются чрезмерно увеличивать все предметы для показания перед нами силы и могущества Дайцинской империи. Простые же монголы, вызванные от отдаленных кочевий, не в состоянии даже сказать название какого-либо премечательного места. Между тем известно, что в землях, занимаемых кочевым народом, каждое малей­шее место имеет издревле свое собственное название, но более знакомое ближайшим жителям. Исторические (15-а) происшествия в преданиях изустных со временем подвергаются неимоверным изменениям, пока, наконец, [не] иcчезнут совершенно. И потому путешественник в своих записках, полагаясь единственно на ответы окружавших его лиц, без сомнения, передает часто собранные им сведения весьма сбивчиво и ошибочно.

Дорога наша от Цзун Сучжи сперва лежит каменистыми увалами около 10 верст, идущими с востока на запад, до подошвы хребта Дарха­на, возвышающегося вдали, по правую сторону, и затрудняющими переход наших телег. Мне сие едущий с нами тайчжи назвал Дэл. Спустившись с утомительного каменного хребта, ехали мы по песчаной равнине, от коей по таким же увалам пробирались <мы> до урочища Батхай, в
22 верстах от ночлега. В лощинах, пересекающих холмы, насчитали мы до 8 озер, коих берега по большей части покрыты хучжиром. Вода в них осталась от дождей, шедших с<его>[им] лет<а>[ом]. В засухи, гово­рят, жители терпят здесь крайний недостаток в воде и потому откочевывают от сей дороги (15-б) далеко в сторону, выгоднейшую для своего скотоводства. В колодце близ нашей станции вода желтоватая, с червями. Мы были принуждены брать воду для употребления в пищу из озера солончаного. Еще надобно заметить, что сегодняшний наш стан, хотя и расположен на песчаном бугре, но он лежит ниже вчерашнего. От Эрги очень приметно мы опять стали подниматься на высоту.

18-го. Дневали. Станционный тайчжи объяснял свою молитву: «Ом ма ни пад ме хум» по-монгольски следующими словами: «чжиргоган цзуйлун хамук амитан амур болтоггай»24. 1) Да будет спокойствие всем животным шести родов. 2) Светский монгол, получив тахил, переменяет имя и носит красный пояс.

19-го. Поутру мороз 13 [градусов] по Реомюру. От станции дорога лежит в направлении к Ю по каменистым увалам, потом к ЮВ около 20 верст равниною, с обеих сторон окруженною хребтами, из коих по левой руке имеется [равнина под] название[м] Курдэту, а под конец – Собок.

Далее открылась пространная равнина, несколько покатая к Ю. Поч­ва земли песчаная, травы мало, местами только (16-а) встречались озера и небольшие долины, хучжиром покрытые.

Наконец достигли мы станции Олон Хутуг (Много Колодцев), в
38 верстах от ночлега. Здесь два колодца и 4 озера с солонцеватою водою. На семи перевалах встречали мы довольно [много] юрт и около них незначительные стада овец и рогатого скота.

На упомянутой равнине, окруженной горами, по левой руке видели мы два шестка с привешенными лоскутками красного и желтого цвета, на которых напечатаны тибетские слова, вокруг разбросаны дощечки с молитвою «Ом ма ни пад ме хум» и буквами тарни, далее пепел от сожженного аргала и земля, исцарапанная хищными зверями.

Надобно было предполагать, что здесь совершилось погребение какого-либо монгола. В самом деле, в 30 шагах к западу лежал труп одного ламы, растерзанный хищными зверями: остатки его делились паствою25воронов. На голове трупа осталась часть кожи с волосами, конец одной ноги съеден, другой ноги вовсе не нашли мы. Ужасное для иностранца зрелище (16-б). По словам одного ламы, богатых умерших со всеми обрядами сжигают монголы, читают молитвы, делают поминки и пр., бедных же, не оставивших ничего на покупку дерева, на приглашение и угощение духовенства, бросают в поле, иногда только завернув в войлок или ветхое платье.

В 1/2версте на север от нашего стана построены на каменном фундаменте из кирпича кумирни по правилам тибетской архитектуры мастеровыми, из Долоннора выписанными, стóящими около лана серебра. Название оных по-монг[ольски:] Тэгус баясхоланту номлан бутгэкчи кит 26. Обнесены каменною стеною, оштукатуренной, в виде четырех­угольника. Главная кумирня еще не имеет полного внутреннего прибора. Напротив дверей, в углублении капища, близ северной стены, стоит стул с 3 подушками, на котором восседает хубилган – лама, основатель кумир­ни, во время молебствия. Перед ним две скамейки и войлоки на полу для лам, собравшихся на богослужение. За стулом хубилгана в стене дверь для выхода на двор, где на каменном пьедестале помещена курильница (пакбур). Далее [находится] еще капище, но (17-а) не столь обширное, как первое, где на жертвенник[е] расставлены статуи бурханов, весьма искусно и красиво, частью в Долонноре, частью же в Пеки­не, литые Шигемуния, Майдария, Хоншим бодисатва, Аюшри и пр. С левой стороны у дверей кресло для хубилгана, желтого материала, обтянутое, перед ним, на столике, колокольчик, бубенчик, в углу помещены танг[утские] и монг[ольские] книги, у восточной стены на столике медная, позолоченная и со вкусом отделанная коштом нынешнего хубилгана субурга, а возле <ея>[нее] изображение деревянное Далай-ламы, обвернутое в рызу желтого цвета, употребляемую высшим шигемуниан­ским духовенством во время богослужения, и небольшая статуя Шигемуния, с правой стороны у западной стены медное изображение Оточи<я>, окруженного 8 высшими и 54 низшими божествами, в углу на столике набожные книги. Перед главным жертвенником стоят большая курдэ и музыкальные инструменты.

Не распространяясь с исчислением подробностей убранства сей кумирни, вообще сказать можно, что она заслуживает внимания путешественника (17-б) во всех отношениях как редкое здание по своей архитектуре и внутренним украшениям.

Хубилган лама по имени Лобсан, сын одного монг[ольского] воина (хуик кун), основатель с