...Как-то в голову мне взбрела не совсем бредовая, как показалось, идея. Составить научно-художественную биографическую энциклопедию Великих Алкоголиков и Наркоманов, Гениальных Самоубийц...
Куда там. Сколько лет пришлось бы потратить (если не жизней) на одно лишь составление поименного списка. Скольких не знаем ни из ушедших, ни нынешних, ни тем менее будущих...
Говорил уже: не только химия налаживает пристрастия. Пушкинское картежничество — это было серьезно; на нем заквашивались и безвылазные денежные заботы, и чувство вины перед ближними и перед Музой... Достоевский перестрадал тем же. Гоголь строго не пил, не курил, не играл, к дамам не прикасался, но, по темным слухам, что-то такое нюхал... Набоков долго, по-черному курил турецкие папиросы, потом развилась бабочкомания, эта изысканная, научно полезная, жестоко сентиментальная страсть, не без помощи коей и «Лолита», и ... А у Вагнера страсть была к ярким шелковым и бархатным тканям: нужно было ему не просто их созерцать, но трогать, щупать, ласкать нежно и бешено, до опьянения — потом вдохновение...
Ну довольно экзотики, продолжим о нас, сереньких и полулиловых.
В первый раз я попытался спиться по нынешним школьным меркам почти старичком, где-то около 14, с помощью папиного всегда легкомысленно открытого бара. Пижонски сказано. Бар этот был всего лишь от-деленьицем с дверкой в обычной трехшкафной библиотечной стенке, только и бывало там иногда, что слегка початая бутылка «Московской» да что-либо красненькое вроде кагора. Для захожих гостей, не более. Но я был | с рождения субъект любознательный и находчивый и не преминул заметить, что после глотка-другого (или чуть-чуть в чай) в голове появляется много мух... Опечатка, следует читать много музыки.
А еще дядюшка был, дядюшка-алкаш, вполне убежденный. Человек значительный и чудесный. Военный, бывший морской разведчик с двумя невынутыми осколками. Мастер на все, страстный охотник и рыболов, тонкий знаток природы, обожатель собак и детей, обладатель прекрасного тенора, абсолютный слух... Художественная душа, дядя Миша, любимый мой дядя Миша (храню его кортик), алкаш дядя Миша и научил, посвятил. Преподнес первую и не где-либо, а в лесу, ночью, возле костра... Поперхнулся, ожегся, чуть не вывернуло, но стерпел, тут же занюхать черняшкой дал, как полагается. А потом так тепло... Ночь высидели, а на утро под его руководством поймал первого и, кажется, последнего в жизни серебристого окунька... Это лето мы провели вместе — у него отпуск, а у меня каникулы. Без прозрачненькой дядя Миша никогда за обед не садился.
Опускаю множество неинтересных подробностей. Спиться в школе, несмотря на содействие приятелей, не удалось. Поступление в институт, вспыхнувшее вдруг неуместное пристрастие к самообразованию, к языкам, к музыке... Любови, еще любови...
Пронесло, отнесло. Но другое возникло. В мединституте. В морге.
При вскрытии трупов табачный дым кажется амброзией. Там, в морге, многие из нас, юных эскулапчиков, и начинали эту забаву (если не раньше), ну а после уже... Кто как привяжется, так и отвяжется.
Еще из ранних заметок о себе, позже приведенных к некоему общему знаменателю.
Третий курс. После возвращения с целины (1957) — гнойный аппендицит. Срочная операция. Делали под местной, и вдруг непереносимость к новокаину. Шок. Там, на операционном столе, чуть было не переправился... Ввели быстренько промедол — болеутоляющее, еще и наркотиком тогда не считавшееся. Доделали благополучно. Послеоперационный период — боли, некоторый дискомфорт, все как положено. Терпеть можно, сознание ясное, настроение наилучшее. Но...
Что-то во мне сразу запомнило тот спасительный симпатичный укол. И как-то тихонько попросило еще. Первые два дня кололи еще на ночь по показаниям, А потом хватит, болеть уже не должно. А у меня... Нет, не болело. Но что-то... где-то... тянуло, нехорошо что-то напрягалось, что ли... Хотелось, хотелось еще этого про-медола... Или чего-нибудь, чтобы... Чтобы чуть-чуть легче стало там где-то... ну и в животе заодно... Еще просил — не давали, и слава Богу.
Наркоманическая расположенность.
Четырем колют или в рот суют что-то, раз десяток и более — и ничего. Не привыкают, не прилипают. Хотя может им быть от этого и приятно, и хорошо, и боли уходят, и тоска утихает. Перестают принимать — порядок, как ни в чем не бывало.
А пятый уже с первого или второго захода... Уже тянет. Уже без тяжело или как-то пусто... Это может быть (и иногда так) некое особое совпадение свойств дан ного наркореципиента с данным наркоагентом, что-то вроде взаимной любви с первого взгляда, любви роковой, предусмотренной звездными расписаниями. Или сравнение поземней — такое же химсовпадение, от которого данный таракан дохнет, нюхнув данную порцию борной кислоты, а другому вкусно.
Но чаще, гораздо чаще с этим вот пятым дела иные. Не к этому, так к другому. Так и норовит, так и клонит к чему-нибудь да прилипнуть. Да еще и не к одному чему-то, а и к тому, и к другому, и к третьему... Такая широкая увлекающаяся натура. Такой способный, многогранный наркореципиент.
Теперь я их узнаю и предузнаю еще маленькими, еще и ничего попробовать не успевшими, кроме соски или собственного пальчика... По выражению глаз, по мимике, по реакциям на неожиданности, по чему-то еще... Кожа у них обычно тоньше, чем у других. Не обязательно наружная, нет. Но внутренняя — защитный покров души — тоньше или вообще отсутствует. И никто об этом не догадывается, они сами менее всех. Или слишком поздно...
Что-то внутри ищет, ищет вслепую, на ощупь, какой-то защиты или поддержки. Какого-то Успокоителя или Вдохновителя.., А кто ищет, тот, как известно, найдет.
Когда же я осознал, что и сам?..
Нет, еще не тогда, когда на два года решительно бросил' курить и все эти два года прожил в ледяной, никому, кроме меня, не заметной бездне, а закурил (и сразу написал «Я и Мы», книжку грустную, но веселую.
Вот когда — когда спился по второму заходу.
Второй этот заход начался где-то около 30 — как раз после «Я и Мы» и ее успеха,
А кончился ровно на следующий день после ухода из жизни человека, памяти которого посвящена эта книга
Если бы я был трезв накануне, знаю, я бы его не упустил. Я бы что-то сделал или хотя бы присутствовал. Мог он жить еще, жить плодотворно.
До сих пор это знал только я, эту вину вина. Мою, только мою.
Я не понимал, что спиваюсь, хотя прекрасно уже знал, как и почему это получается у других, и многим уже успешно помогал останавливаться, возрождаться..,
Не завязал, нет, просто кончилось. Отпустило, отлипло от меня это щупальце сатаны сразу, в один миг.
С мига этого я свободен не пить — и...
Свободен пить.
Осторожно, прошу особенного внимания. Для натуры моего типа — редкость, почти исключение. Ибо в стадии, до которой я преуспел допиться, обычно первая же пропущенная «только одна» запускает весь механизм по новой и еще злее, еще глубже... А я, не для примера, просто научный казус — пропускаю теперь к случаю, с удовольствием одну, даже две, две с половиной — и все. На третьей уже твердый заслон. Не противно, не страшно. Просто больше не хочется.
Внимание, очень серьезно. Никакой заслуги в этом освобождении самому себе я не приписываю, потому что ее и нет. Мечников вырвался из морфиномании сам, поэт М.— тоже собственным, отчаяннейшим рывком из настоящей, клинической наркомании. Но я — нет, я не из этих Гераклов духа, хотя и немалую дозу боли перетерпеть могу, знаю... У каждого свой предел. Нешуточно полагаю, что меня спас некий Ангел-хранитель ценою, правда, чересчур дорогой. Так у меня получилось, понятно ли?.. А у вас... У вас именно, слышите?.. Скорее всего не получится. Фокус «только одну» не удастся.
Следовательно, держитесь.
...Ну вот, а теперь