Кошка, мурлыкающая на коленях; собака, сладко вытянувшаяся у ног; воробей, притихший под солнышком...
Что чувствуют эти существа? Думают ли о чем-нибудь?..
Сообщить они могут нам лишь о своем Блаженстве, Оно так физически ощутимо, что не требует перевода, излучается волнами, проникающими и в самую мрачную душу... Не спят, нет, и звериной сторожкости не теряют. В любой миг — готовность к самым решительным действиям. Но пока все спокойно — верят Покою, предаются ему. Знают свой Покой назубок, как богомольцы Библию.
Страницы этих повествований читаются без конца и никогда не кажутся повторением.
...Ну а о чем можем сообщить им мы, задержавшись на минутку-другую в неприбранной комнатенке — прихожей своего ежедневного сна?..
О том, что тут темновато и не шибко уютно, хотя и можно иной раз по нечаянности всхрапнуть; о том, что нету здесь ничего удивительного, никакой такой особой поэзии. Хотя и вспоминается иногда, что во времена оны сюда залетывали Мечты... заплывали Грезы... но когда это было... и стоит ли вспоминать...
Предбанник дремоты, всего и только. А теперь вот доктор рекомендует для здоровья души и тела. Приглашает здесь осмотреться, повольготнее расположиться. Тут, говорит, объявлена зона мира с самим собой. Здесь, растолковывает, могут встретиться Сознание с Подсознанием, пожать друг дружке лапки и подписать договор о дружбе до гробовой доски.
Нужно, говорит, только найти дырочку между ними. Если попадешь, будет чудо: окажешься в нежных сумерках Вечной Зари...
Там, там, если вглядеться внимательнее, можно увидеть Скрюченного Человечка, своего двойнички, совсем маленького. Посмотреть, чем он занят, понаблю дать, чем живет. Когда на фокус наведешь, видно, что Человечек, умываясь Покоем, постепенно раскрючивается... Расправляет тельце... А потом начинает плавать в Свободе и расти, и даже летать... Просторно ему! Комнатенка тоже растет вместе с ним, беспредельно... Захочет-— сможет вздохнуть и выйти...
Но какая, спрашивается, гарантия, что, очутившись снаружи, совсем голенький (никакая одежка души не согреет) — какая гарантия в диком холоде жизни, в свирепствующей пустоте — что опять не скрючится, не уменьшится до ничтожной козявки?
Гарантии никакой.
Блажен покой, когда, закрыв окно в ненастный день, мы остаемся дома... В ком нет металла, тем и суждено пожаловать на склад металлолома, тех гнут, и мнут, и плавят, как хотят, пока не отольют искомой формы. О, сколько нас, уступчивых котят, пошло на шапки за доступность корма. А в ком металл — тех можно изломать, но не согнуть. Пока в избытке глупость, легко все положенья принимать и засыпать — но действует упругость. ...Я погибал. Мне выгодный позор знаком до тонкостей, я им проникся еще с дошкольных лет, когда позер во мне уже утюжился и стригся, успешно выступал во всех ролях, какие по сценарию давались. Но зрела тошнота, и на полях заметки кой-какие появлялись...