Наиболее важным умением, которым должен обладать психоаналитик, является его способность соотносить сознательные мысли, чувства, фантазии, импульсы и поведение с их бессознательными предшественниками. Он должен быть способен чувствовать, что лежит за различными темами, о которых говорит его пациент во время аналитической сессии. Он должен вслушиваться в явную мелодию, но слышать также скрытые (бессознательные) темы «левой руки», контрапункт. Он должен, посмотрев на фрагментарные картины, нарисованные пациентом, быть способным перевести их обратно в первоначальную и бессознательную форму. Позвольте мне привести типичный и простой пример.
Молодой человек говорит о своем гневе и отвращении, которые вызывают у него туалетные привычки его старшей сестры. Она оставляет дверь слегка приоткрытой, так что он случайно может увидеть ее безобразные обнаженные груди. Он может даже слышать различные звуки в туалете, и они отвратительны. Когда он после этого входит в ванную комнату, он старается не дышать, но все же может чувствовать запахи ее тела и ее пудры. Ее волосы на ванне вызывают у него позывы к рвоте. Несмотря на бросающиеся в глаза сознательный гнев и отвращение, довольно легко уловить на заднем плане сексуальный интерес молодого человека к телесным отправлениям сестры. Его бессознательные фантазии о том, что он берет различные части ее тела itrrt; в рот, заставляют его чувствовать отвращение и тошноту. Он не злится на нее за то, что она уродлива, наоборот, он злится на нее за то, что она возбуждает его.
Как аналитик может прийти к такой интерпретации? Тот, кто преодолел детскую амнезию, может вспомнить или легко представить себе, что туалет был местом чувственных удовольствий в детстве и что подглядывание также приносило удовольствие. Сестры или матери были сексуально привлекательны, прежде чем был возведен барьер отвращения в качестве защиты. Никто не заглядывает «случайно» за слегка приоткрытую дверь, если не хочет этого. Запретное или недоступное может восприниматься как чрезвычайно привлекательное или безобразное, противоположности очень близки друг другу. Никто не будет стоять и слушать шумы, доносящиеся из туалета, если он не получает от этого удовольствия, что и делают обычно дети сознательно, а взрослые — бессознательно. Вид волос на ванне, возможно, вызывает фантазии о других частях тела, покрытых волосами, и позывы к рвоте могут появиться только тогда, когда кажется, что нечто отвратительное попало в рот.
Вообще говоря, отвращение является реакцией на чувство или представление о чем-то отвратительном, что вступило в контакт с телом. Дети и взрослые имеют сильные влечения брать приятные, любимые или возбуждающие объекты в рот. Все дети делают это открыто и сознательно, взрослые — более сдержанно или бессознательно. Неуместное отвращение говорит о вытесненном желании коснуться или положить в рот что-то, что сознательно считается « грязным ».
Если аналитик проработал эти проблемы внутри себя, то для него не будет трудно слушать этого молодого человека, ассоциировать по отношению к его материалу и перемещаться в прошлое к родственным этому материалу латентным воспоминаниям или фантазиям. В таком случае аналитику не нужно проделывать большую интеллектуальную работу. Собственные ассоциации аналитика, возникшие по отношению к сестрам, туалетным сценам и звукам, собственные реакции отвращения, имевшие место в прошлом в сходных ситуациях, очень быстро приведут его к скрытым импульсам и фантазиям. Для того чтобы аналитик мог определить, соответствуют ли его ассоциации ситуации пациента, ему следует перейти с позиции участника на позицию наблюдателя, от эмпатии к интроспекции, от мышления, ориентированного на решение проблем, к интуиции, от более вовлеченной к более отстраненной позиции.
Для облегчения таких перемещений аналитику следует слушать пациента с равномерно распределенным вниманием (Freud, 1912b). Аналитик пользуется как отстраненной точк^1 зрения, так и вовлеченной, он готов перемещаться туда и обратно в зависимости от того, чего требует ситуация. Эта способность колебаться между положением наблюдателя и участника описана Ференци (Ferenczi, 1928b), Штербой (Sterba, 1929), Шарп (Sharpe, 1930), Райхом (Reich, 1948) и Флиссом (Fliess, 1953).
В случае, материал которого приведен выше, я слушал все то, что говорит пациент, и следовал своим собственным ассоциациям до тех пор, пока не почувствовал, что я уловил бессознательное значение этого материала для пациента. Теперь я хотел бы описать ситуацию, в которой должна быть использована более сложная группа психологических процессов.
Пациентка на сессии рассказывает о не принесшем удовлетворения сексуальном переживании, которое она испытала со своим мужем прошлой ночью. У нее было сексуальное желание, но в ходе коитуса что-то блокировало ее способность пережить оргазм. Она не уверена, что было этим помешавшим событием, в сексуальной игре не было ничего необычного, но именно тогда появились затруднения. Муж ' целовал ее влюбленно, касался кожи руками и ртом, ласкал груди и т. д., но ее возбуждение исчезло. Описывая свои затруднения, пациентка говорила несколько раздраженно, но вместе с тем печально. Ее ассоциации привели к недавнему званому обеду, но печаль ее все ш возрастала, ассоциации исчезли, и пациентка замолчала.
Я не понимал ее молчания и ее печали и поэтому попросил ее вернуться к сексуальному переживанию и позволить своим мыслям течь свободно. Она печально сказала, что в этом нет ничего нового, это не вина ее мужа, он был внимателен, страстен, нежен, всеми этими качествами она обычно наслаждалась. «Он был даже гладко выбрит», — сказала она с улыбкой, вздохнула и слезы потекли по ее лицу. Я был поставлен в тупик. Я быстро еще раз обдумал то, что она мне рассказала, но мои ассоциации не дали мне ни одного ключа. Я подумал о прошлой сессии, но это также не помогло мне. Я думал, что был в хорошем контакте с нею на этой сессии, но теперь чувствовал, что «потерял» ее.
Тогда я изменил способ, которым слушал ее. Я перешел с позиции внешнего слушателя на позицию слушания изнутри нее. Я должен был представить, что какая-то часть меня стала пациенткой, и пройти через ее переживание так, как будто я — это она, и с помощью самонаблюдения понять, что будет происходить внутри меня. То, что я сейчас пытаюсь описать, — это те процессы, которые происходят, когда аналитик чувствует эмпатию к пациенту (см. Fliess, 1953; Schafer, 1959; Greenson, 1960). Я позволил себе пережить те события, которые описывала пациентка, я также позволил себе пережить эту аналитическую сессию, ее ассоциации и ее аффекты так, как она, вероятно, проходила через все это на сессии. Я вернулся к словам пациентки и трансформировал их в картины и чувства в соответствии с ее личностными чертами. Я позволил себе ассоциировать к этим картинам с точки зрения ее жизненного опыта, ее воспоминаний, ее фантазий. Поскольку я работал с этой пациенткой несколько лет, я построил рабочую модель пациентки, состоящую из ее физической внешности, ее поведения, ее манеры двигаться, ее желаний, чувств, защит, ценностей, отношений и т. д. Именно эту рабочую модель пациентки я поместил на передний план, когда пытался уловить, что она переживает. Все остальное мое «Я» было на то время изолировано и помещено на задний план.
По мере того как я просматривал те события, которые пациентка описала (на этот раз как если бы я был пациенткой), появилось несколько новых идей. Ее муж, как сказала пациентка, «осыпал»1 ее поцелуями. Когда я был наблюдателем, это не вызвало во мне никакого особенного образа. Однако, когда я стал пациенткой, на ум пришла сцена из детства — когда она принимала душ вместе с отцом. Это было одно из немногих приятных воспоминаний о ее обычно сердитом отце. Один элемент воспоминания особенно запечатлелся: ее отец был очень волосат. Из-за этого он казался чувственным, но также и пугающим. Она помнила наиболее живо его щетинистую бороду, когда он целовал ее. В этот момент последнее замечание пациентки вернуло меня назад, в меня-аналитика: «Он был даже гладко выбрит». Сначала я думал, что это относилось к ее матери. Теперь я понял, что гладко выбритый, любящий и внимательный муж вызвал контрастирующую картину ее вытесненных сексуальных желаний к ее чувственному и садистическому отцу. Когда эти мысли пришли мне в голову, пациентка снова начала говорить о званом обеде, о том, что ее партнер по обеду жевал пищу с открытым ртом — то, что вызывало у нее отвращение в отце. Теперь я был убежден, что моя эмпатия помогла мне раскрыть бессознательное беспокойство, касающееся сексуального переживания пациентки. Ее муж вызвал воспоминания о бессознательно любимом отце, поэтому она не могла достичь оргазма и поэтому с такой печалью оплакивала его гладкое лицо.
Этот клинический пример иллюстрирует ценный метод для понимания трудноуловимых и сложных скрытых эмоций другого человека. Эмпатия подразумевает разделение и переживание чувств другого человека. Аналитик разделяет эти чувства с пациентом на качественном уровне, но переживает их с иной интенсивностью. Его мотивом в психоанализе является поиск понимания, а не использование этого переживания для замещающего удовольствия. В сущности, это предсознательное явление; оно может быть сознательно инициировано или прервано; оно может происходить молча и автоматически,
Осыпать — to shov/ет^Ьнгл.) = принимать душ (Примечание переводчиков). сочетаясь с другими формами отношения к людям. Основной механизм состоит в частичной и временной идентификации с пациентом на основе его рабочей модели, которую аналитик сформировал во время работы с ним.
Помещая рабочую модель пациентки на передний план и отодвигая все, что есть во мне личного или уникального, на задний, я позволил словам и чувствам пациентки войти в меня. Модель реагировала идеями, чувствами, воспоминаниями, фантазиями и т. д. В приведенном выше примере слово «осыпал» вызвало ключевую ассоциацию модели — воспоминание о душе с отцом, которое привело к ассоциациям о волосатости и бороде — к «ага»-пе-реживанию. «Ага» показывает, что рабочая модель моего участвующего Эго привлекла внимание моего анализирующего Эго — наблюдателя. Теперь моему анализирующему Эго следовало определить, какое значение имеет данный бессознательный материал.
Это приводит нас к использованию интуиции, которая тесно связана с эмпатией. Эмпатия и интуиция являются способами достижения быстрого и глубокого понимания. Эмпатия является методом установления тесного контакта на языке эмоций и импульсов. Интуиция делает то же самое в отношении идей. Эмпатия ведет к чувствам и картинам. Интуиция ведет к «ага»-реакции, которая показывает, что вы попали в цель, или к «ой»-реак-ции, которая указывает на то, что вы потерпели неудачу.
В последнем клиническом примере эмпатия заставила меня почувствовать потерю контакта, эмпатия привела от образа «быть осыпанным поцелуями» к образу «душа вместе с отцом». Интуиция подсказала мне, что я на верном пути, и быстро связала «волосатость», «щетинистую бороду», «гладко выбритое лицо» и ее «плач», последовавший за этим. Моя эмпатия к пациентке вызвала во мне ощущение справедливости этой связи.
Эмпатия является функцией переживающего Эго, тогда как интуиция, по-видимому, является функцией наблюдающего Эго. Два этих феномена могут приводить друг к другу и смешиваться друг с другом различными способами. Но эмпатия более требовательна с точки зрения эмоций, она представляет собой эмоциональную вовлеченность и требует способности к контролируемым и обратимым регрессиям не только функций Эго, но и объектных отношений. Это сходно с творческим переживанием художника, которое описал Крис (Kris, 1950). Интуиция эмоционально менее требовательна, в сущности, это процесс мышления, хотя и регрессивный.
Эмпатия и интуиция являются основой таланта постигать бессознательные значения, стоящие за сознательным материалом; лучшие терапевты обладают в достаточной степени и тем, и другим. Способность к эмпатии является основным требованием, при ее отсутствии едва ли возможно проведение эффективной вскрывающей терапии. Способность к интуиции дает сноровку, но без эмпатии она может вести к заблуждению и быть ненадежной.
До сих пор те стороны искусства психоаналитика, которые я описывал, относились к использованию предсознательных и бессознательных процессов. Вопрос, который теперь возникает, состоит в том, какую роль играет интеллектуальное знание психоаналитической теории и практики в психоаналитической ситуации. Хотя хорошее знакомство с собственным бессознательным и его доступность являются для аналитика самыми важными условиями для осуществления психоанализа, знание теории психоанализа, конечно же, также является необходимым. Ставшее клише утверждение, что никто не может быть полностью или совершенно проанализированным, означает, что у каждого есть области, куда его сознательное Эго не может проникнуть. Более того, существуют еще и флуктуации, изменения в инстинктивно-защитном балансе, в функционировании Эго, в равновесии контрпереноса и рабочего альянса, все это может временно уменьшить доступность бессознательного или возможность положиться на него.
В таких случаях особенно важно иметь на вооружении знание теории психоанализа. Даже при идеальных условиях клинические и теоретические знания могут быть необходимыми для того, чтобы объяснить аналитику значение данных, которые были получены с помощью эмпатии. Например, давайте вернемся к последнему клиническому примеру женщины с сексуальной фрустрацией и слезами. Эмпатия и интуиция позволили получить данные о том, что ее сексуальное возбуждение было заблокировано, потому что ее мысли об отце грозили стать осознанными. Это потребовало привлечения дополнительных клинических знаний для того, чтобы понять, что инцестуозные влечения обычно вызывают сильное чувство вины, которое мешает сексуальному возбуждению. Теоретическое знание о принципах формирования симптомов поможет аналитику понять, что слезы пациентки во время сессии, после того как она сказала, что муж был чисто выбрит, обнаруживали ее печаль из-за потери прежнего объекта любви — бородатого мужчины, ее отца.
В первом примере, касающемся молодого человека, у которого вызывали отвращение туалетные привычки его сестры, теоретическое и клиническое понимание реактивных образований наведет аналитика на мысль, что неуместная интенсивность аффектов свидетельствует о том, что истинный аффект вытеснен противоположным ему осознанным аффектом. Имея это в виду, аналитик сможет быть внимательным ко всем подтверждающим это данным. Знание нормальной и невротической детской инстинктивной жизни подскажет аналитику: то, что было так желанно в детстве, может в процессе развития превратиться в нечто, вызывающее отвращение, для того чтобы человек мог отвечать требованиям внешнего мира и Супер-Эго.
В этих примерах эмпатия и знание дополняют друг друга. Иногда они могут заменять друг друга. Наилучшей ситуацией является та, в которой доступны и знание, и эмпатия, и они могут использоваться для подтверждения друг друга. Эмпатия и интуиция могут подсказать мне, что молодой человек вытеснил сексуальные желания по отношению к своей сестре. Клиническое и теоретическое знание подтвердят это через сравнение продукции пациента с теорией реактивного образования. Моя память может помочь в этом, если я смогу вспомнить предшествующую информацию, полученную от пациента по этому вопросу, или если я могу вспомнить этот материал позже при появлении сходных данных.
Знание теории неврозов имеет такое же отношение к психоаналитической технике, что и знание патологии — к практике медицины, занимающейся изучением внутренних органов (Fenichel, 1945a). Оно дает фундамент для практической работы, определяя характерные черты различных патологических синдромов. Доскональное знание типичного есть лучшая подготовка для понимания уникального. Работа с пациентами, семинары, посвященные разбору клинических случаев, чтение литературы с описанием случаев поставляют тот сырой материал, из которого строится теоретическая структура.
Это теоретическое знание является выжимкой тысяч клинических фактов и должно использоваться для клинической работы, если аналитик хочет избежать опасности проводить «дикий» психоанализ. Эмпатии и интуиции нельзя научить, но исследователь должен изучить то, чему можно научиться. Теоретическое знание не является барьером для интуитивной психотерапии; напротив, оно является его необходимой предпосылкой (Sharpe, 1930; Fenichel, 1945a).
Я полагаю, что последовательность обучения в большинстве психоаналитических институтов опирается на эту точку зрения. До того как кандидату разрешат взять пациента для психоаналитического лечения, он должен подвергнуться эффективному собственному анализу, а также пройти семинары по психическому развитию, структуре и значению сновидений, психоаналитической теории неврозов, основам метапсихологии и психоаналитической техники. Только после того, как кандидат пройдет в течение нескольких лет собственный анализ и приобретет рабочие знания психоаналитической теории, он будет должным образом экипирован для того, чтобы начать применять психоаналитическую технику (Lewin and Ross, 1960).