Фрейд (1912b) рекомендовал психоаналитику быть как бы зеркалом для пациента. Это было неправильно понято и неправильно истолковано в том смысле, что аналитику следует быть холодным и неотзывчивым по отношению к своему пациенту. На самом деле, я полагаю, Фрейд имел в виду нечто совершенно другое. Сравнение с зеркалом означает, что поведение аналитика, его отношение к невротическому конфликту пациента должно быть «непрозрачным», оно не должно отражать для пациента ничего, кроме того, что он предъявил. Личные ценности и предпочтения аналитика не должны вторгаться в анализ этих конфликтов. Именно нейтральность аналитика в таких ситуациях дает возможность пациенту продемонстрировать свои искаженные и нереалистические реакции как таковые. Более того, аналитику следует стараться приглушить свои собственные отклики, чтобы он был относительно анонимным для пациента (Freud, 1912b, p. 117—118). Только таким способом можно будет четко определить реакции переноса пациента, чтобы их можно было выделить и отличить от более реалистичных реакций. Кроме того, чтобы анализировать явления переноса, важно сохранять область взаимодействия между пациентом и аналитиком относительно свободной от контаминации и артефактов. Любая другая форма поведения или отношения со стороны аналитика, кроме последовательной гуманной и невторгающейся, будет затемнять и искажать развитие и признание явлений переноса. Позвольте мне привести несколько примеров контаминации.
Несколько лет назад у пациента, который страдал от язвы желудка и депрессии, начался длительный период непродуктивной работы с аналитиком как раз в тот момент, когда его симптомы обострились. Мы оба осознавали, что действует сопротивление, но были не в состоянии достичь сколько-нибудь значительного прогресса в борьбе против усиления симптомов или упорства сопротивления. После нескольких месяцев работы я начал осознавать, что пациент изменился в своем отношении ко мне. Прежде он был склонен шутить или дразнить, или злить меня каким-нибудь невинным способом. Теперь он больше жаловался, но совсем не шутил, был угрюм. Раньше его озлобленность была явной и спорадичной, теперь же он на поверхности сотрудничал, но на самом деле был упрям. Однажды он сказал мне, что видел сновидение об осле, а затем впал в угрюмое молчание. Помолчав, я спросил его, что происходит. Он ответил со вздохом, что подумал: быть может, мы оба ослы. После паузы он добавил: «Я не двигаюсь с места, и вы тоже. Вы не меняетесь, и я не меняюсь t (молчание). Я пытался измениться, но это сделало меня больным». Я был озадачен и не мог понять, к чему это относится. Тогда я спросил его, как он пытался измениться. Пациент ответил, что он пытался изменить свои политические взгляды в соответствии с моими. Всю свою жизнь он был республиканцем (это я знал), и он попытался в последние месяцы принять более либеральную точку зрения, потому что он знал, что я склонен к этому взгляду. Я спросил его, как он узнал, что я либерал и антиреспубликанец. Тогда он рассказал, что когда он говорил что-нибудь похвальное о политиках-республиканцах, я всегда спрашивал его об ассоциациях. С другой стороны, когда он говорил что-то враждебно о республиканцах, я продолжал молчать, как бы соглашаясь. Когда он говорил добрые слова о Рузвельте, я не отвечал ничего. Когда же он нападал на Рузвельта, я, бывало, спрашивал, кого тот ему напоминает, как будто я утверждал, что ненавидеть Рузвельта — инфантильная черта.
Я был захвачен врасплох, потому что совершенно не осознавал этого паттерна. Тем не менее я был вынужден согласиться, что в тот момент, на который указал пациент, я сделал именно это, хотя и неосознанно. Затем мы приступили к работе над тем, почему он чувствовал необходимость принять мои политические взгляды. Это оказалось его способом снискать мое расположение, что было неприемлемо, а также снижало его самооценку и привело к обострению язвенных симптомов и депрессивности. (Сновидение об осле выражало в очень конденсированной форме его враждебность по отношению к демократической партии, которая использует осла в качестве символа, и его негодование по поводу отсутствия у меня проницательности в отношении его затруднений, ведь осел известен своей глупостью и упрямством; оно также отражало его собственный образ.)
Несколько лет назад я лечил пациентку, которая прервала лечение с другим аналитиком после длительного тупикового периода. Непосредственной причиной ее неразрешенного сопротивления было то, что она узнала, что ее предыдущий аналитик — искренне религиозный человек, регулярно посещающий синагогу. Ее друг рассказал ей об этом, и позже пациентка убедилась в этом сама. Пациентка конфронтировала аналитика с этим, но тот отказался подтвердить или опровергнуть этот факт. Он сказал, что, по его мнению, им следовало бы продолжить совместную работу. Но, к сожалению, пациентка стала все более раздражаться из-за его вмешательств и интерпретаций, которые он делал и ранее и которые теперь казались ей направленными на то, чтобы убедить ее принять веру. Это намерение предыдущий аналитик отрицал, тем не менее пациентка сохраняла свой скептицизм. В конце концов она пришла к заключению, что она более не способна эффективно работать с этим аналитиком.
Эта пациентка спросила и меня, религиозен ли я, на что я сказал ей, что не буду отвечать на ее вопрос, потому что, по моему ощущению, любой ответ повлияет на наши отношения. Она согласилась с этим.
Позже в ее анализе со мной стало ясно, что она предчувствовала, что не может уважать и проходить анализ у того аналитика, который искренне религиозен. Более того, уклончивость прежнего аналитика, после того как она обнаружила этот факт, сделала его фигурой, у не заслуживающей доверия.
В обоих случаях контаминация переноса помешала полному развитию невроза переноса и стала источником длительного сопротивления. В обоих случаях черта аналитика, обнаруженная пациентом, была чрезвычайно болезненной и вызывала тревогу. Я полагаю, что очень важно то, как обращаться с данной ситуацией. Наиболее серьезные последствия возникают, когда такие контаминации не распознаются аналитиком. Равно деструктивно, когда аналитик отказывается признать то, что стало известно. Только прямота аналитика и тщательный анализ реакций пациента могут исправить такие нарушения инкогнито аналитика.
Нет сомнений, что чем меньше пациент реально знает о психоаналитике, тем легче он сможет заполнить чистые места с помощью своей фантазии. Более того, чем меньше пациент в действительности знает об аналитике, тем легче аналитику убедить пациента в том, что его реакции являются смещениями и проекциями. Однако следует иметь в виду, что сохранение инкогнито аналитика — вопрос относительный, поскольку все в кабинете аналитика и в его заведенном порядке работы раскрывает что-то о нем. Даже намерение аналитика оставаться анонимным рассказывает о нем. Более того, холодное или чрезвычайно пассивное поведение аналитика мешает развитию рабочего альянса. Как может пациент позволить своим самым интимным фантазиям проявиться по отношению к аналитику, который демонстрирует только эмоциональную невовлеченность или ритуальное следование правилам и установкам? Верно, что знание об аналитике может затруднить развитие фантазий переноса, но строгая отчужденность и чрезмерная пассивность делают развитие рабочего альянса почти невозможным. Они продуцируют невроз переноса, который может быть интенсивным, но трудным и неподатливым.
Гринейкр зашла так далеко, что предложила аналитикам скрываться от глаз публики, чтобы их образ не ассоциировался с какими-либо социальными, политическими или научными реалиями (Greenacre, 1954, р. 681—683, 1966b). Однако, живя длительное время в обществе, трудно оставаться в тени и быть неузнанным. Та же самая проблема имеет место, когда тренинг-аналитики пытаются анализировать кандидатов в своем же собственном институте, — это часто вызывает сложности. Тем не менее это не всегда создает препятствия, не доступные анализу. Психоаналитики, известные в данном обществе, также вызывают контаминированный перенос, с которым нужно бороться. Пациенты часто приходят на первые интервью с уже установившимися реакциями переноф, основанными на репутации аналитика и фантазиях
пациента. Аналитики, которые становятся предметом публичного обсуждения, не только противоречат представлению об аналитике как зеркале, но и предлагают тем самым различные способы удовлетворения переноса для пациента. Тем не менее анализ в таких случаях возможен, если аналитик имеет в виду эту проблему. Контаминированный материал переноса должен привноситься в анализ как можно раньше и последовательно, и реакции пациента на такую информацию должны быть тщательно проанализированы. (Проблема тренинг-аналитиков гораздо сложнее; в данном случае аналитик имеет реальную власть над дальнейшей профессиональной карьерой кандидата.)
Однако следует отметить, что многие пациенты обладают чрезвычайно развитой интуицией и получают обширные знания об аналитике, просто из ежедневной работы с ним. Кто-то раньше, кто-то позже, но в конечном счете все пациенты получают довольно много сведений о своем аналитике. Вне зависимости от источника все эти знания должны быть предметом анализа, как только они становятся проводниками бессознательных фантазий (см. раздел 3.6).
«Правило зеркала», однако, представляет собой опасность для установления рабочего альянса, если оно доводится до крайности. Сам Фрейд говорил, что первой целью анализа является установление раппорта с пациентом, а это может быть сделано только в случае принятия установки «сочувствующего понимания» (1913b, p. 139—140). Дальнейшее обсуждение данного вопроса приведено в разделе 3.543.