Поиски интимных деталей

Наша конечная цель в анализировании реакции переноса пациента — суметь интерпретировать происхождение этой реакции в прошлом пациента. Одним из наиболее плодотворных направлений для нахождения ключей, которые могут привести нас к бессознательному источнику переноса, является поиск интимных деталей реакций переноса. Детали ведут к аффектам, влечениям и фантазиям пациента. Мы просим пациента приложить все свои способности, вдаваясь в тонкости, разбираясь в деталях своегоо чувства по отношению к нам. Мы также просим его включать те ассоциации, которые могут иметь место, когда он будет пытаться сделать это. Позвольте привести пример:

 

Моя пациентка миссис К.1 во время третьего месяца своего анализа рассказала мне после значительных колебаний: она обнаружила, что у нее есть сексуальные мысли обо мне. Это приводит ее в эамешательство; ведь помимо всего прочего, она замужняя женщина. Она зна-ет, что я тоже женат, а кроме этого, я не полюбил бы ее после всего t того, что узнал о ней. Молчание. Она полагает, что все это — рационализация; она просто слишком смущается говорить о своих ' сексуальных чувствах, это как-то унизительно. Пауза, молчание, хнгы вздох. Она вела машину, и вдруг, как вспышка, она увидела картину: я сжимаю ее в объятиях. Читая книгу или смотря кино, она видит меня .?<vr как героя или любовника и при этом чувствует и видит себя моей н возлюбленной. Ночью, в постели, она думает обо мне и чувствует себя так, будто ее зовут. Пациентка продолжала говорить в том же духе, описывая различные места и случаи, когда у нее были сексуальные стремления ко мне; но я сознавал, что, несмотря на то, что картина расширяется, она не становится глубже или четче. Я также чувство

________________

См. разделы 1.24, 2.651, 2.71, 3.25, 3.42, 3.81, 3.84, 3.931, 3.934. ; - члптг ■•

 

вал, что рабочий альянс остается по-прежнему хорошим, несмотря на ее смущение и затруднения. Тогда я сказал ей: «Как мне кажется, вы полны сексуальными стремлениями ко мне. Они возникают снова и снова, но, по-видимому, вам трудно описать точно, что бы вы хотели сделать со мной в сексуальном плане; пожалуйста, попытайтесь».

Пациентка ответила: «Я бы хотела, чтобы вы сжали меня в своих объятиях крепко-крепко так, чтобы я едва могла дышать, подняли меня и перенесли меня на кровать. Тогда мы могли бы заняться любовью». Длительная пауза. Я спрашиваю: «Что вы имеете в виду, говоря «зани­маться любовью»?» «Я имею в виду, — отвечает пациентка, — сдер­нуть с меня ночную сорочку, целовать так, что рту станет больно, я едва смогу дышать. С силой раздвинуть мои ноги и вдвинуть ваш пенис в меня. Он будет огромным, и он причинит мне боль, но мне это очень понравится. (Пауза.) Забавная деталь пришла мне в голову, когда я описывала все это. Ваше лицо было небрито, и ваша борода царапала мне лицо. Это странно, вы всегда выглядите чисто выбритым».

Размышляя над сексуальной фантазией пациентки, я заметил: она дважды отмечала, что едва способна дышать, затем появились мазохистские желания и ощущение, что ее подняли, ее несут, и ощущение того, что я огромен. Я вспомнил, что она перенесла несколько приступов астмы примерно в возрасте шести лет, в это время ее мать была замужем за довольно садистичным отчимом. Интерпретация фантазии переноса казалась ясной: я — ее отчим-садист, удовлетворяющий ее мазохистские, нагруженные виной эдиповы стремления. Я мог бы дать эту интерпре­тацию, но хотел, чтобы она сама обнаружила ее, поэтому спросил ее: «Кто, бывало, царапал вас бородой, когда вы были маленькой де­вочкой?» Пациентка почти закричала: «Мой отчим, мой отчим, он, бы­вало, любил мучить меня, трясь своим лицом об мое — и хватал меня, и сжимал, и подбрасывал в воздух — я едва могла дышать. Ноя думала, что ненавижу все это».

 

Давайте вернемся к технике прояснения. Я вижу, что пациентка ничего не добавляет к картине переноса, но чувствую, что она могла бы сделать это. Поэтому я конфронтирую ее. Я говорю: я знаю, что для нее это тяжело, но не могла бы она все-таки рассказать мне более точно, в чем состоит ее сексуальная фантазия. Я держусь прямо, открыто, я не требую, но я настойчив. Когда она говорит: «Мы занимаемся любовью» — я прошу ее объяснить мне, что она понимает под словами «заниматься любовью». Мои слова и интонация не являются ни грубыми, ни робкими.

 

Пациентка говорит, что ей пришла мысль поцеловать мой «гениталь-ный орган». В подходящий момент я прошу ее объяснить, что она имеет в виду, говоря о целовании моего пениса, я нахожу ее слова неясными и несколько уклончивыми. Я показываю своим вопросом, что хотел бы знать интимные детали и что о них вполне можно говорить реалисти­чески. Я демонстрирую это тем способом, как я говорю об этом. Я не вульгарен и не уклончив. Я помог ей, переведя ее «генитальный орган» в «пенис». «Поцелуй» она должна будет перевести сама.

Мужчина-пациент говорит, что у него была фантазия о «фелляции» со мной. Когда я почувствовал, что это уместно, я сказал ему, что не по­нимаю, что он имеет в виду под словом «фелляция». Не мог бы он объяснить это мне? Когда он начал, запинаясь, бормотать что-то, я сказал, что, кажется, ему трудно говорить, что он делает что-то своим л ртом с моим пенисом. Говоря так, я не только указал ему на его , сопротивление переноса, но также показал, что я бы хотел, чтобы он был способен говорить о таких вопросах конкретным, обыденным, живым языком.

 

Тот же самый подход также обоснован при работе с агрессивными влечениями и чувствами. Пациент говорит мне, что чувствует враждебность ко мне. Мой ответ: я не понимаю слова «враждебность», оно стерильно, неопределенно и неясно. Что он на самом деле имеет в виду? Если я понимаю импульс или аффект, я использую для него самое точное слово. Я говорю своим пациентам, что они, кажется, ненавидят меня или чувствуют ко мне сегодня неприязнь, и прошу их рассказать мне об этом и позволить чувствам выйти наружу по ходу описания. Я помогаю им провести различия между гневом, яростью, ненавистью, негодованием и досадой, потому что каждое из этих чувств имеет различную историю и происходит из различных моментов прошлого пациента. Я поощряю пациента описывать свои агрессивные фантазии, цели своих враждебных, деструктивных импульсов, потому что они также являются ключами к различным периодам их жизни. Позвольте привести пример.

 

Молодой человек, мистер З.1 говорит, что он досадует на меня из-за того, что я взял с него плату за пропущенную сессию. Я исследую эту «досаду», спрашивая его, действительно ли он имеет в виду досаду.

Он «полагает», что он испытывает больше чем досаду. Мое молчание побуждает его выражать весьма гневно мысль о том, что я — лицемер, так как притворяюсь ученым. На самом деле я — такой же бизнесмен, как и его прижимистый старик. Он надеется, что однажды наберется ^ *к" смелости ткнуть меня носом в эти «психоаналитические деньги».

Это была бы славная месть, он бы сделал со мной то же самое, что я делаю с ним. На мой вопрос: «А что я делаю с вами?» — он ответил: «Вы заставляете меня ползти сквозь все это дерьмо, вы никогда

____________

См. разделы 2.52, 2.54, 2.71, 3.531, 3.7111, 3.922.

 

не прекращаете, а требуете все больше, больше, больше. Вы никогда не удовлетворены, кажется, что вы говорите: продуцируй или убирайся. И вам все мало». В этом эпизоде можно увидеть, что за невинной досадой, которая, как он «полагает», имеет место, скрывается аналь-но-садистическая ярость и унижение детства.

Тот же самый пациент позже начинает сессию с утверждения, что он ненавидит приходить сюда, ненавидит анализ и меня вместе с ним. Когда я спросил его: «А как вы ненавидите меня сегодня?» — он отве­тил, что сегодня он ненавидит меня страстно, с холодной яростью. * *'{ Он не хочет убить меня, нет, это было бы слишком цивилизованно. рчя Он хотел бы избить меня, превратить в мякоть, буквально растереть Ч и сделать из меня желе, похожее на кровавого, грязного «слизняка». Потом он съел бы меня, одним большим глотком, как ту чертову овсянку, riift которую мать заставляла его есть в детстве. Тогда он смог бы извергнуть 5 Рн меня как вонючее отвратительное дерьмо. А когда я спросил его: «И что бы вы сделали с этим отвратительным, вонючим дерьмом?» — он отве­тил: «Я бы превратил его в прах, так что вы смогли бы присоединиться к моей дорогой мертвой мамочке!»

 

Я думаю, что теперь ясно, как поиски интимных деталей агрессивных деструктивных импульсов приводят к ключам, которые делают интерпретацию возможной. При возникновении импульсов переноса в анализе наша задача — помочь пациенту прояснить их, раскрыв истинную природу инстинктивного импульса, его цель, источник и объект.

Сходным образом мы работаем и с другими аффектами, такими, как тре­вога, депрессия, отвращение, зависть и т. д. Мы исследуем точную природу чувств, пытаясь сделать более отчетливым, углубить и осветить то, какие конкретные качества и количественные характеристики эмоций затронуты. Здесь присутствует все тот же неустанный поиск ясности: что именно пациент чувствует и какие фантазии имеет. Наше отношение — прямое, открытое, без боязни, неустрашимое, не грубое и не робкое. Мы являемся исследова­телями, но мы должны охранять, а не разрушать то, что мы исследуем. Мы должны служить как бы моделью для пациента, так, чтобы однажды он смог задать самому себе те же самые вопросы.

Необходимо повторить, что сопротивления могут возникнуть на любой фазе нашей попытки прояснения. Если сопротивление значительно и может стать камнем преткновения, работа по прояснению должна остановиться и сопротивление должно быть проанализировано. Вне зависимости от того, насколько соблазнительно содержание материала, значительные сопроти­вления должны быть проанализированы в первую очередь. В противном случае инсайты не будут иметь значения для пациента, а именно о нем мы заботимся в первую очередь. Нашей главной задачей является осуществление эффектив­ной терапии, а не сбор%штересных данных.

3.9422. Поиск триггера («спускового крючка») переноса

Другой ценный метод прояснения данной реакции переноса состоит в раскрытии того, какая характерная черта или какое поведение аналитика служит в качестве запускающего стимула. Очень часто пациент будет спонтанно осознавать, что определенная черта или деятельность аналитика вызвала специфическую реакцию. В других случаях этот триггер для переноса не только не будет осознаваться, но пациент будет иметь сильные сопротивле­ния его осознанию. Иногда какое-то поведение аналитика будет вызывать у пациента реакцию, не являющуюся реакцией переноса, поскольку она вполне соответствует ситуации. И вообще следует осознавать, что иногда мы, ана­литики, бываем просто не в состоянии исследовать вместе с пациентом, какая из наших личных особенностей послужила стимулом для переноса.

Я наслышан об аналитиках, которые настаивают на том, что каждую реакцию переноса нужно прослеживать назад, соотнося с какой-нибудь чертой поведения аналитика. В таком подходе чувствуются нарциссические потребно­сти аналитика или переоценка технической процедуры. Наша цель — прояс­нить неосознаваемый источник из прошлой истории пациента для того, чтобы интерпретировать его. Прояснение триггера переноса может быть ценным вспомогательным средством, но это всего лишь средство, а не конечная цель.

Во многих клинических ситуациях поиски триггера переноса излишни, неуместны или не особенно продуктивны.

 

Несколько клинических примеров проиллюстрируют основные момен­ты, отмеченные выше. Пациентка начинает сессию, молча и спокойно лежа на кушетке, ее глаза закрыты, она кажется умиротворенной и довольной. После нескольких минут молчания я говорю: «Да?» Она мягко улыбается, вздыхает, но продолжает молчать. Проходят минуты, и на меня производит все большее впечатление та картина спокойствия и блаженства, которую она являет. Обычно она достаточно разговорчива и продуктивна, а во время молчания становится напря­женной и беспокойной. Я начал мысленно просматривать наши последние сессии в надежде, что смогу найти какое-нибудь объяснение этой необычной реакции. В этот день ее сессия была сдвинута на вечер из-за некоторых изменений в моем расписании. Обычно она приходила по утрам. Сейчас на улице было темно, в комнате горел свет.

Пациентка продолжала молчать, а я все больше и больше пора­жался тому удовольствию, которое она излучала, продолжая молчать. Почти через двадцать минут я сказал ей: «Эта сессия какая-то особенная. Чем вы так наслаждаетесь совершенно молча?» Она отве­тила мягко и мечтательно: «Я лежу здесь, впитывая чувство покоя этого офиса. Это убежище. Я вдыхаю аромат вашей сигары и пред-

«*■■ .«■■

ставляю вас сидящим в вашем большом кресле, уютно и задумчиво попыхивающим сигарой. Ваш голос звучит, как кофе и дым хорошей сигары, тепло и ободряюще. Я чувствую себя защищенной, в безопас­ности, так, будто обо мне заботятся. Как будто сейчас уже за полночь и все в доме спят, кроме моего отца и меня. Он работает в своем кабинете, и я чувствую запах его сигары и слышу, как он готовит себе кофе. Как мне, бывало, хотелось прокрасться в эту комнату и свер­нуться клубочком рядом с ним. Я иногда пыталась сделать это и обе­щала вести себя тихо, как мышка, но он всегда отправлял меня обратно в постель».

Пациентка сама осознала, что этот поздний час, свет в офисе, аромат моей сигары, мое молчание и мой голос вызвали воспоминание • . детства, стремление побыть наедине со своим защищающим, любящим отцом. Она позволила себе, лежа на кушетке, испытать то удовольст­вие, которого она была лишена, но о котором фантазировала в детстве.

Мой пациент мистер З.1 вошел в ту стадию анализа, когда ему очень трудно рассказывать мне о своих сексуальных фантазиях. Он проходил анализ уже в течение нескольких лет, и мы проработали множество различных аспектов его сопротивлений переноса. Но данное специфич­ное сопротивление ощущалось как-то иначе. Было много сессий с поверхностными разговорами, отсутствием сновидений и молчанием. Но был один момент, обращающий на себя внимание, когда он сделал замечание, что я последнее время отношусь к нему как-то по-другому. Я понуждал его прояснить, в чем было это отличие. Он не знал; он не мог описать это; но в конце концов, запинаясь, он выпалил, что я кажусь ему отталкивающим. Тогда я сказал ему, прямо и открыто: «Хорошо, я омерзителен для вас. Теперь попытайтесь мысленно представить меня и опишите, что вас отталкивает». Пациент медленно начал говорить. «Я вижу ваш рот, ваши губы, они толстые и влажные.

В углу рта -— слюна. Мне очень не хочется говорить это вам, доктор Гринсон, я не уверен, что это правда так». Я просто сказал: «Пожа­луйста, продолжайте». «Ваш рот открыт, и я представляю его запах. Я могу видеть ваш язык, облизывающий губы. Когда последнее время я пытаюсь говорить с вами о сексе, я вижу все это, и это меня останавливает, сковывает. Теперь я боюсь вашей реакции (пауза). Мне кажется, что я воспринимаю вас как похотливого, сладострастного старика» (пауза).

Я сказал: «А теперь позвольте своим мыслям блуждать вокруг картины сладострастного, похотливого старика с толстыми мокрыми губами». Пациент продолжал говорить и вдруг пересказал воспомина­ние из своего раннеподросткового возраста, когда он, возбужденный,

________________

См. разделы 2.52, 2.54, 2.71, 3.531, 3.711, 3.922, 3.9421.

 

шел по улице, высматривая проститутку, но испытывал страх и нелов-. кость. В темной аллее кто-то подошел к нему, явно с сексуальными намерениями. Он понял, что этот человек хотел ласкать его пенис, а затем сосать его. Мальчик был бессилен совладать с этой ситуацией. Разрываемый возбуждением и страхом, он остался пассивным и позво-■ ' лил совершить это сексуальное действие над собой. В первый момент ! он не знал, мужчина это или женщина, все произошло так быстро, в аллее было очень темно; он был переполнен различными эмоциями. Но он вспомнил рот этого человека, его губы были толстыми и влаж­ными, а рот приоткрыт. Чем больше он говорил о событии, тем яснее ему становилось, что это был мужчина, гомосексуалист (годом раньше пациент рассказывал это как мимолетное воспоминание безо всяких деталей).

Было ясно, что пациент повторно проживает в своем трансфе-рентном отношении ко мне этот гомосексуальный опыт своего подрост­кового периода. Триггером, который стимулировал возвращение этого события, было его видение моих толстых, влажных губ. Я помог ему """ работать с этим материалом, показав, что могу говорить о себе как о сладострастном и похотливом отталкивающем старике с толстыми и влажными губами. Робость с моей стороны привела бы к увеличению его собственной тревоги. Возмущение или даже просто молчание было бы воспринято как укор.

 

Аналитик работает с таким материалом, как и с любым другим. Когда пациентка говорит мне, что я сексуально привлекателен, я спрашиваю ее о том, что она находит во мне сексуально привлекательным. Если пациентка говорит мне, что чувствует любовь ко мне, я спрашиваю ее, что она находит во мне достойным любви. Если пациент говорит, что я вызываю отвращение, я спрашиваю, что во мне вызывает отвращение. Я стараюсь не быть ни слиш­ком молчаливым, ни слишком активным, потому что любое изменение в технике будет показывать пациенту, что я испытываю какое-то беспокойство. Я терпе­лив, но и настойчив в поисках интимных деталей реакции пациента на меня, точно так же как и в любом другом случае. Я стараюсь одинаково обращаться как с любовными и сексуальными реакциями переноса, так и с ненавистью и отвращением. Это не всегда легкая задача, и я не утверждаю, что всегда добиваюсь успеха.

Клинический материал, описанный выше, показывает, что личные качества и черты аналитика, а также определенные характеристики обстановки его офиса могут служить запускающими стимулами для реакций переноса. Следует добавить, что пациенты могут реагировать таким же образом и просто на тон голоса и эмоциональное состояние, которое они почувствовали в выска­зываниях аналитика. У меня были такие пациенты, которые выражали очень сильную гневно-депрессивную реакцию, когда чувствовали, что я принижаю их своей манерой речи. Пациенты реагировали на меня так, будто я говорил укоризненно, саркастически, соблазняюще, садистически, грубо, дерзко и т. д. В каждом конкретном случае необходимо выделить и внести ясность в то, какая именно особенность моей деятельности или специфическая черта вызвала эту реакцию. Если в обвинении, предъявляемом пациентом, есть доля правды, это следует признать, но в любом случае реакция пациента должна быть проанализирована, то есть прояснена и интерпретирована.

В каком-то смысле все реакции переноса запускаются определенным аспектом аналитической ситуации. Аналитическая ситуация призвана облег­чить регрессивное искажение восприятия и вызвать у пациента забытые воспоминания об объектах прошлого. Бывают моменты, когда выделение и прояснение того, что вызвало реакцию переноса, будет ненужно и бесплодно, когда достаточно будет просто проанализировать данное явление переноса. В других случаях могут быть ценными раскрытие и анализ характеристик аналитика или аналитической ситуации, являющихся запускающим стимулом. Я подчеркнул важность такого подхода, потому что в своей работе супервизора сталкивался с тем, что многие аналитики склонны пренебрегать этой техниче­ской процедурой.