Клинический материал

Теперь я бы хотел представить ряд клинических данных, которые проиллюстрируют интерпретацию и частичную проработку реакции переноса. Это материал трехнедельного периода психоаналитической терапии.

 

Молодой человек, мистер З.¹ проходит анализ третий год. До этого момента его реакции переноса можно было бы суммировать так: я — его добрый отец-пуританин, которому нравится пациент, но который критично относится к его сексуальным и агрессивным импульсам. Пациент чувствует себя ниже как в моральном, так и в сексуальном плане. Он маленький, неадекватный, а его сексуальность — грязная. Я же большой, потентный и чистый отец, которому он завидовал, которым одновременно восхищался и которого надеялся превзойти. На нескольких последних сессиях возникла группа упорных сопро­тивлений. Мистер 3. либо забывал свои сновидения, либо его ассоциа­ции были скудны. Материал, о котором он говорил, был давно знаком, с небольшим количеством фантазий и без новых воспоминаний или инсайтов. Затем на одной из сессий он рассказал следующее сновиде­ние: он в большом доме, ходит из комнаты в комнату. Его сопрово­ждает официант, постоянно предлагающий еду, которую пациент ест. В конце концов он встречается с хозяйкой, которая говорит, что она

___________

См. разделы 2.52, 2.54*3.71, 3.711, 3.531, 3.922, 3.9421, 3.9422, 3.9433.

 

рада, что он смог прийти, так как она знает, что он занят хорошим, чистым бизнесом с целесообразным риском. Она спрашивает его, как ему нравится обстановка ее дома. Пациент мямлит что-то в ответ, потому что ему не хочется высказывать негативное мнение.

Ассоциации к сновидению сводились к следующему: он терпеть не может больших вечеров, где ему не по себе. Его родители, бывало, давали большие вечера, а он старался избегать их. Его отец был радушным хозяином, ему нравилось предлагать людям еду и питье, в действи­тельности он заходил в этом слишком далеко, он, бывало, впихивал еду в людей, и это приводило пациента в замешательство. Официант в его сновидении был столь же навязчив, как и его отец. Он следовал за па­циентом, а тот никак не мог отделаться от него. Странно, он ел во сне, а на самом деле он очень мало ест на вечерах. Последнее время у него плохой аппетит, он связывает это со своими трудностями в анализе. Как ему кажется, последнее время он нигде ничего не получает. В этот момент я сделал интерпретацию: «Те интерпретации, которые я предлагал вам последнее время, вы не собираетесь проглатывать. Я следую за вами повсюду, но вы не принимаете то, что я предлагаю вам».

Пациент согласился и сказал: он чувствует существование чего-то такого, что он боится впустить внутрь. Ему кажется, что он погряз в ру­тине. Он разочаровался в себе, потому что, когда он начал анализ со мной, он чувствовал, что здесь дела пойдут лучше, чем с его предыду­щим аналитиком, который был холоден и отчужден. Я спросил его об об­становке, которую он видел в сновидении. Он ответил, что придает большое значение и очень чувствителен к обстановке. Он уделяет большое внимание интерьеру. Длинная пауза. Он боится, что я подумаю, что это феминно, слишком по-женски. Он слышал, что дизайнеры, занимающиеся интерьером, обычно гомосексуалисты. Пауза. Неболь­шой разговор. Я интерпретирую ему: «Вы, кажется, боитесь говорить со мной о своих гомосексуальных чувствах, вы как бы уклоняетесь все время. Почему вы не можете рискнуть поговорить об этом со мной?»

Теперь ассоциации пациента вели к его страху передо мной из-за того, что я был теплый, а не отчужденный. Он бы чувствовал себя в большей безопасности, если бы я был холоден и дистантен. В каком-то смысле я похож на его отца, я даю слишком много. Он не может вспомнить, как он выражал теплые и любящие чувства по отношению к своему отцу. Он ему нравился, но всегда с некоторого расстояния. Позже, уже будучи подростком, пациент, кажется, относился к отцу как к грубому и вульгарному человеку. «Вы теплый, но вы не грубы и не вульгарны». Моя интерпретация: «Но возможно, вы боитесь, что, если вы позволите своим мыслям и чувствам идти в направлении гомосексуальности, я могу оказаться другим. Кроме того, в сновидении я был также хозяйкой».

Пациент ответил, что не позволяет своим приятелям-мужчинам становиться близкими ему, вне зависимости от того, насколько они ему

нравятся; он никогда ни с кем сильно не сближался и не был очень общительным, хотя он не знает, чего именно боится.

На следующей сессии пациент рассказал, что он проснулся в четыре часа утра и не мог спать. Он попытался мастурбировать, как обычно фантазируя, что большая женщина ласкает его пенис, но это не возбудило его. Затем вклинилась мысль о том, чтобы быть в постели одновременно с женщиной и мужчиной. Он нашел это отвратительным. Мысль о том, что рядом с ним в постели огромный, жирный, седоволосый, с огромным брюхом мужчина, была отталкива­ющей. Он чувствовал, что это я впихиваю в него такие мысли. Молчание. Я говорю: «И вы не хотели глотать это». Пациент сопро­тивлялся остальную часть сессии.

На следующих сессиях он продолжал оказывать сильное сопро­тивление. В конце концов на одной из сессий, после длительного молчания, он сказал, что после прошлой сессии у него было сильное желание помочиться, и он пошел в туалет, расположенный в здании моего офиса. Он никак не мог начать мочиться. После паузы я сказал: «Может быть, вы боялись, что я могу войти». В первый момент пациент пришел в бешенство от моего замечания, потом он успокоился и признал, что это верно, у него была такая мысль. Молчание. Затем я спросил его: «А как все это происходило в ванной комнате вместе с вашим отцом, когда вы были маленьким мальчиком?» Тогда пациент описал, как его отец расхаживал обнаженным перед ним в ванной комнате, осуществляя все свои экскреторные функции, совершенно не сдерживаясь. Однако пациент не мог припомнить, как он чувствовал себя при этом.

Несколько следующих сессий были заняты тем, что он рассказы­вал о возобновлении сексуальной связи со своей старой приятельницей, но эта связь не принесла ему удовлетворения. Я отметил, что он, как я думаю, пустился в гетеросексуальную связь для того, чтобы избежать гомосексуальных чувств, которые начали всплывать в ана­лизе. Пациент на словах согласился со мной. Однако на следующих сессиях он стал довольно сильно сопротивляться, но уже совершенно по-другому. В конце концов он признал, что теперь я кажусь ему отвратительным и отталкивающим стариком, у нас была та сессия, которую я описал ранее (раздел 3.9422) как пример того, как аналитик может служить «спусковым крючком».

Раскрытие воспоминания о гомосексуальном опыте, относящегося к подростковому возрасту, вызвало у него депрессию, но он преодолел некоторые из своих сопротивлений и стал работать более продуктивно.

Затем была сессия, когда он рассказал фрагменты двух сновиде­ний: (1) он ведет мотоцикл; (2) он находится в старинном здании. Он видит молодого человека, пытающегося вставить ключ в замочную скважину его комнаты. Пациент раздосадован, но спрашивает, не нужно ли помочь. Его ассоциации приводят его к старому отелю на Ямайке, куда его мать уехала одна в длительный отпуск, когда ему было пять лет. Позже он был там, уже служа в военно-морских силах. Ему не нравится здание моего офиса, оно слишком современно. Последнее время я просто сижу позади него и, как ему кажется, ничего не делаю. Я что, жду, что всю работу сделает он? Он никогда не водил мотоцикл, но слышал, что мой сын умеет это делать. Каково это, иметь отца-психоаналитика? Расхаживают ли психоаналитики голыми перед своими детьми? Я реконструировал это так, что, когда ему было пять лет, мать оставила его одного с отцом, а сама уехала в отпуск. Возможно, именно в это время он видел своего отца обнаженным , в ванной, что вызвало у него сексуальные чувства. Пациент ответил, что он не может вспомнить. Но он вспомнил, что был зачарован, увидев пенисы молодых ребят в летнем лагере. Он пересказал один случай, тогда ему было девять или десять лет, когда он ласкал пенис мальчика младше его. Это был неожиданный и импульсивный акт. Он и тот мальчик были одни в лагерном изолято­ре, так как были больны, а все остальные ушли играть. Младшему мальчику было одиноко, он плакал, и пациент забрался к нему в кровать, чтобы успокоить его, и вдруг испытал сильное желание поласкать его пенис. Он сам был шокирован этим, его ужасала мысль о том, что мальчик может рассказать об этом. Позже он вспомнил, что похожие импульсы были у него, когда они раздевались для плавания в школе, но всегда по отношению к младшим мальчикам. Я интерпретировал это так: мне кажется, он сделал с маленьким мальчиком то, что хотел, чтобы его отец сделал с ним.

Пациент был сильно удивлен. Он сказал: «Вы хотите сказать, что картина — мой отец, огромный, жирный, с большим животом, отталкивающий мужчина, — была прикрытием?» «Да, это, кажется, так, — ответил я. — Вы использовали эту картину, чтобы скрыть нечто более раннее и более привлекательное. Он стал отталкивающим и вуль­гарным для вас, и вы установили по отношению к нему определенную дистанцию, защитившись». Пациент немного подумал и сказал: «Может быть, именно поэтому я никогда не был слишком дружелюбен с теплыми и сильно чувствующими мужчинами, даже если они мне и нравились. Я должен был бояться слишком большой близости (пауза). Вот что, возможно, произошло между мной и вами в этом анализе».

3.9443. Технические процедуры: продолжение поиска и реконструкция

Я полагаю, что приведенный выше материал является типичным примером того, как аналитик может проинтерпретировать и частично проработать реакцию переноса пациента. Повторю, что эффективная и полная интерпре-

Техника анализирования переноса 339

тация не может быть осуществлена путем единичного вмешательства, но требует повторения и развития, то есть проработки. Материал, который я представил, относится к периоду анализа протяженностью в три недели. Давайте рассмотрим последовательность событий, заострив наше внимание на технических процедурах.

Моя первая интерпретация состояла в том, что пациент отказывается «проглатывать» мои интерпретации, потому что боится гомосексуальных чувств. Пациент частично согласился с этим, признав, что никогда не позволял себе слишком сближаться со своими приятелями, но продолжал при этом утверждать, что он не знает точно, чего именно он боится. На следующей сессии он рассказывает о мастурбационной фантазии, в которую вторглась картина жирного, седовласого, с огромным брюхом мужчины. Он нашел это отвратительным и чувствовал, что я «вталкиваю эти идеи в него». На следу­ющих нескольких сессиях у него появилось сопротивление, на которое я ему указал, но ничего не изменилось.

Затем пациент привнес новый материал, рассказав, как он был вынужден помочиться в здании моего офиса. Я интерпретировал его затруднения при уринации, связав их с фантазией о моем присутствии в туалете одновременно с ним, и проследил истоки этого в детских переживаниях пациента, связанных с его отцом. И снова пациент принял эту мысль только интеллектуально, но подтвердил ее, вспомнив массу переживаний в туалете, связанных с отцом. Однако он оказывал сопротивление вспоминанию любых чувств или импуль­сов. Он продолжал сопротивляться и попытался использовать гетеросек­суальную связь для отвращения гомосексуальных устремлений. Я интерпре­тировал эту форму сопротивления для него в течение нескольких сессий, до тех пор, пока не возникло новое сопротивление переноса.

Теперь пациент повторно прожил со мной опыт, когда он был вместе с от­талкивающим и вульгарным стариком, который имел по отношению к нему гомосексуальные импульсы. Пациент осмелился позволить себе почувствовать это и описать на аналитической сессии, что привело к раскрытию гомосексуаль­ного опыта с мужчиной в подростковом возрасте. На следующей сессии он был в состоянии вспомнить свои сны, которые привели через перенос к ассоциациям и воспоминаниям, касающимся наготы отцов и сыновей.

После этого я сделал реконструкцию и сказал пациенту, что по его поведению, сновидениям, ассоциациям и воспоминаниям можно реконструи­ровать следующее: когда ему было пять лет и он был полон эдиповых сексуальных чувств, мать оставила его с отцом, а сама уехала в длительный отпуск. В то время его отец расхаживал перед ним обнаженным в ванной комнате, что стало для него сексуально стимулирующим и привлекательным. Пациент не смог вспомнить какие-либо чувства к отцу, но подтвердил мою реконструкцию, вфюмнив производные этого события, а именно свою очарованность пенисами мальчиков в летнем лагере. Затем он вспомнил сексуальные действия и фантазии по отношению к мальчикам, которые были младше него, что я интерпретировал как отыгрывание с этими мальчиками того, что он хотел бы, чтобы его отец осуществил с ним. Пациент, по-видимому, подтвердил эту интерпретацию, спонтанно осознав, что использовал образ своего отца как отвратительного мужчины для того, чтобы защитить самого себя от гомосексуальных чувств. Он затем осознал, что делал то же самое в ходе анализа и в отношении меня.

В течение трех недель картина переноса на меня радикально изменилась. На протяжении длительного времени он описывал меня как пуританина-отца и реагировал соответственно. Оказалось, что этот фасад служил реактивным покровом, за которым я был отталкивающим и вульгарным мужчиной. Это представление обо мне как о грубом и вульгарном мужчине вызывало упорное сопротивление анализу до тех пор, пока не выяснилось, что она, в свою очередь, является еще одним защитным покровом, который скрывал мой образ как гомосексуально привлекательного объекта.

В процессе проработки могут быть использованы любые виды техник, но существуют две технические процедуры, которые особенно важны. Это «поиски» интерпретации переноса и реконструкция. Под поисками переноса я подразумеваю тот клинический факт, что на каждой сессии, следующей за новой интерпретацией переноса, аналитик должен наблюдать, как изменяется перенос под воздействием этой новой интерпретации. Новая интерпретация переноса должна иметь отзвуки, то есть как-то быть представ­лена на следующих сессиях. Интерпретация может быть правильной или нет, недостаточной или чрезмерной; в любом случае какие-то ее производные будут проявляться на следующей сессии. Единственное исключение может быть в том случае, когда происходит какое-то важное, непредвиденное событие в повседневной жизни пациента, оно происходит вне анализа и временно узурпирует господство в аналитической ситуации. В других случаях новая интерпретация переноса будет вызывать какие-то изменения в воспоминаниях, сновидениях, ассоциациях, фантазиях или сопротивлениях пациента. Клини­ческий материал, приведенный выше, иллюстрирует это.

Аналитик должен быть особенно внимателен к тому, что происходит в ситуации переноса после того, как он сделал новую интерпретацию переноса. Это не обязательно значит, что аналитик продолжит свою интерпретацию для пациента. Он может это сделать, если пациент, на его взгляд, продуктивно работает с данной интерпретацией. Однако аналитик может искать и другую разновидность переноса, если что-то в материале пациента указывает на нее. Он может спросить пациента, что тот чувствует после интерпретации, если аналитик не видит никаких явных связей с интерпретацией или ее производных в материале пациента. Или же аналитик может молча и терпеливо ждать, когда пациент начнет работать с новой интерпретацией свойственным ему способом и с приемлемой для него скоростью. В любом случае аналитик должен быть особенно внимателен ко всем изменениям, так же как и к отсутствию изменений, которые имеют место после любой новой интерпретации переноса. Реконструкция является другой технической мерой особой важности при проработке материала переноса (Freud, 1937b, Kris, 1956a, 1956b). Сущест­вует очень тесная взаимосвязь между интерпретацией и реконструкцией, и очень часто их нельзя отделить друг от друга. Специальный раздел по интерпретации и проработке (во втором томе) будет посвящен более углубленному рассмотрению данного вопроса. Сейчас я хотел бы подчеркнуть только особую связь реконструкции с реакциями переноса. Явления переноса всегда являются повторениями прошлого; пациент повторяет со своим аналитиком то, что он не может и не будет вспоминать сам. Следовательно, его трансферентное поведение особенно подходит для осуществления рекон­струкции прошлого и, таким образом, эта характеристика переноса придает ему особую важность (Freud, 1914c, Freud, 1937b).

В процессе проработки отдельные интерпретации развиваются, углубляются и связываются друг с другом для того, чтобы сделать какой-то аспект поведения пациента более понятным. При попытке выявить значение некоторого фрагмента поведения пациента часто необходимо реконструировать (на основании реакций переноса пациента, его сновидений, ассоциаций и т. д.) некоторую часть прошлой, забытой жизни. Реконструкция является предварительной работой и, если она правильна, приводит к новым воспоминаниям, новому поведению и к изменениям в образе Я. Она часто служит стартовым моментом для «циркулярных процессов», когда воспоминание ведет к инсайту, инсайт — к из­менениям, изменения — к новым воспоминаниям, и т. д. (Kris, 1956a, 1956b). Вернувшись к клиническому материалу, который я представил для демонстрации проработки, можно увидеть, что я сделал две реконструкции. Первая реконструкция: когда пациенту было пять лет, он был полон сексуаль­ных чувств к своей матери. В это время она оставила его одного с отцом и уехала в отпуск. В результате этого отвержения его сексуальные импульсы были направлены на отца, который расхаживал обнаженным перед мальчиком в ванной комнате. Реконструкция, по-видимому, была правильной, потому что стимулировала пациента вспомнить гомосексуальные импульсы по отношению к мальчикам. В конце концов он вспомнил, что действительно ласкал пенис маленького мальчика, и вспомнил много похожих импульсов и фантазий, которые имели место позже. Тогда я сделал вторую реконструкцию: пациент проделывал по отношению к маленьким мальчикам то, что он хотел бы, чтобы его отец проделывал по отношению к нему. Позже он отвернулся от отца, воспринимая его отталкивающим и вульгарным, затем он счел его пуританином и равнодушным. *

Пациент подтвердил эти реконструкции, осознав, что он избегал близости со своими приятелями и что он бежал от того же самого в отношениях со мной. Это привело его к большему осознанию своих чувств любви и эмоциональной привязанности ко мне, так же как и потребности во мне. В этот момент в анализе начала проявляться его очень сильная примитивная враждебность к матери, что, по-видимому, подтвердило правильность обеих реконструкций.

Цель интерпретации состоит в том, чтобы сделать какое-то бессозна­тельное психическое событие осознанным, так, чтобы мы смогли лучше понять значение данной части поведения. Однако интерпретации обычно ограничи­ваются отдельным элементом, отдельным аспектом, отдельной констелляцией. Проработав интерпретацию данного элемента, попытавшись воссоздать историю и последовательность событий, в которую входит данный элемент, мы должны сделать нечто большее, чем интерпретация. Мы должны рекон­струировать ту часть жизни пациента, которая шла вокруг пациента и внутри него, которая объяснила бы судьбу этого конкретного элемента (Freud, 1937). Нам даже следует попытаться реконструировать поступки, например, матери и отца, если это может помочь объяснить, что произошло с этим конкретным элементом поведения пациента в то время.

Правильная реконструкция является ценным подспорьем для ускорения прогресса проработки. Она ведет либо к новым воспоминаниям, либо к новому материалу в форме сновидений, ассоциаций, покрывающих образований, либо к новым формам сопротивления, либо к изменению образа Я (Reider, 1953b). Реконструкции следует делать тактично. Они не должны быть слишком ригидными или хрупкими, иначе они могут не подойти для того, чтобы заполнить пробелы забытой истории пациента. С другой стороны, они не должны быть слишком бесформенными, потому что тогда они не будут служить тем прочным мостом, по которому нужно будет идти пациенту над неизвестными пустыми пространствами. В конечном счете аналитик должен быть всегда готов внести поправки, модифицировать какую-то часть реконструкции или отказаться от нее в соответствии с клинической картиной реакций пациента.

 

3.945. дополнения

Прежде чем закончить описание обычной техники анализирования реакций переноса, я бы хотел добавить несколько небольших замечаний, которые я считаю клинически и технически важными. С того момента, как пациент встретился с аналитиком, аналитик становится для него важным человеком, точнее говоря, с того самого момента, когда пациент серьезно обдумывает решение встретиться с аналитиком, даже до их действительной встречи, аналитик становится важной личностью в жизни пациента. Поэтому

каждая аналитическая сессия имеет некоторое отношение к данной области. Я не имею в виду, что каждую сессию мы посвящаем поискам материала об аналитике. Я имею в виду, что путем анализирования всего клинического материала аналитик может вникнуть в то, что пациент чувствует в отношении аналитика, даже если явное содержание не имеет буквальной или символи­ческой ссылки на аналитика. Я не хочу сказать этим, что интерпретации, собранные таким путем, всегда используются аналитиком. Они могут быть просто намеками, которые хранятся для будущего. Иногда использование такого подхода может прояснить ту сессию, которая в противном случае осталась бы неясной.

 

Например, на одной из сессий пациентка весело болтала о самых различных предметах, бессвязно перескакивая с одного на другой, не задерживаясь долго на отдельных вопросах, шла из прошлого в настоящее и возвращалась назад. Я не мог найти общего знаменателя или какого-нибудь заметного аффективного заряда во всем этом материале. Тогда я представил все содержание как нечто, имеющее отношение ко мне, и взглянул на всю ее продукцию как на что-то, счастливо порхающее вокруг меня. Поскольку я чувствовал, что пациентка вполне может принять это, я предложил ей такую интерпре­тацию. Она рассмеялась и ответила: «Всю эту сессию у меня было такое ощущение, будто я вышла на солнце, оно ярко освещает какую- ,,.., то мирную загородную картину. И однако же, все это было на заднем плане, я сейчас расскажу вам, что было на переднем плане. Когда я пришла сегодня утром, вы выглядели так по-летнему, и, я думаю, это меня подтолкнуло. Когда я была маленькой девочкой, моя мать, бывало, устраивала для меня сюрприз, вдруг затевая пикник в парке только для нас двоих. Это было такое счастливое время — мы совсем одни, греемся на солнышке».

 

Я полагаю, что это хороший пример того, как общее содержание сессии может быть исследовано с позиции: что все это говорит обо мне?

Другим техническим моментом является концепция Фенихеля (Fenichel, 1941) о реверсивной интерпретации переноса. Обычно, когда пациент говорит об аналитике, мы стараемся сделать умозаключение, о ком из своего прошлого на самом деле он говорит. Но иногда пациент рассказывает о фигурах прошлого, потому что он сопротивляется тому, чтобы говорить об аналитике, — это способ установить дистанцию между ним и аналитиком. Тогда это более позднее сопротивление должно быть проанализировано в первую очередь, и только после этого аналитик сможет продолжить, прослеживая его в прошлом.

И в заключение несколько слов об идее Борнштейна (Bomstein, 1919) и Лёвенштайна (L«ewenstein, 1951) относительно «реконструкции вверх» как о полезном техническом приеме. Когда кажется, что продукция или сновидения пациента отсылают нас к очень ранним и примитивным импульсам и есть разумные сомнения в том, что пациент сможет справиться с этим материалом, тогда аналитик реконструирует материал в направлении вверх. Это означает, что он, используя материал пациента (аналитику не следует совершенно игнорировать материал пациента, потому что это может вызвать тревогу), интерпретирует его в менее примитивном направлении. Эпизод анализа миссис К., которая начала свою первую сессию с рассказа о сновиде­нии, в котором аналитик осуществлял с ней куннилингус, является иллюстра­цией этого. Читатель может вспомнить, что я интерпретировал это как способ удостовериться в том, что я действительно принимаю ее (раздел 3.81).

 

 

3.10. Специальные проблемы при анализировании реакций переноса

 

До сих пор я описывал технические процедуры, которые следует осуществлять при анализировании повседневных разновидностей реакций переноса. Однако у пациентов любой диагностической категории могут возникнуть такие ситуации переноса, которые потребуют особого обращения. Например, острая эмоциональная вспышка может привести к опасному отыгрыванию пациентом своих чувств переноса. В такой ситуации временное отсутствие у пациента разумного Эго потребует применения некоторой техники, отличной от техники анализа. Однако похоже, что за последние два десятка лет или более того увеличилось количество специальных проблем, которые имеют различные источники.

Прежде всего необходимо отметить, что тип пациентов, обращающихся за психоаналитической терапией в период после Второй мировой войны, изменился. Отчасти это может быть связано с возросшей популярностью психоанализа. С другой стороны, теперь мы пытаемся лечить психоаналити­чески таких пациентов, которые в прошлом не считались подходящими для такого лечения (Stone, 1954b, Freud A., 1954a). Это расширение границ психоаналитической терапии может рассматриваться как экспериментальная

Проблемы при анализировании реакций переноса 345

попытка применить терапевтически наши возросшие знания и опыт в отноше­нии психологии Эго и раннего детского развития. Вместе с тем, возможно, в результате нераспознанных отклонений в технике и ошибок в оценке пациента мы сталкиваемся со специальными проблемами.

Данное обсуждение специальных проблем при анализировании переноса будет ограничено теми пациентами, которые с самого начала кажутся подходящими для лечения методом классического психоанализа. Прежде чем пуститься в детальное обсуждение проблемы доступности пациента, я хотел бы вернуться к некоторым ранним и основополагающим идеям Фрейда по этому вопросу. Я буду использовать их как путеводную нить до тех пор, пока мы не перейдем к более полному развитию этих идей во втором томе. Когда Фрейд (Freud, 1916—1917) дифференцировал невроз переноса от нарциссического невроза, он подчеркивал тот клинический факт, что па­циенты, которые развивали невроз переноса, были способны формировать и поддерживать группу согласованных, но множественных и поддающихся влиянию реакций переноса. Эти пациенты, как он полагал, подходили для психоаналитической терапии. С другой стороны, те пациенты, которые страдали от нарциссических неврозов, имели лишь фрагментарные и мимо­летные реакции переноса и, следовательно, были относительно недоступными и неподходящими для психоаналитической терапии. Хотя имеются некоторые изменения в представлениях о том, как формируется перенос у пограничных и психотических пациентов, я думаю, что клинические данные говорят о том, что нельзя адекватно работать с явлениями переноса таких пациентов, при­меняя преимущественно аналитические методы (Fenichel, 1945a, Ch. XVIII, Glover, 1955, Ch. XIII, XIV, Zetzel, 1956, Greenacre, 1959).

Я исключу из следующего ниже перечня проблем лечения те, что возни­кают у очевидно пограничных и психотических пациентов, а также те случаи, в которых применяются методы, сильно отклоняющиеся от классического психоаналитического метода. Такие проблемы выходят за рамки этого тома (Stem А., 1948, Khight, 1953b, Bychowski, 1953, Jacobson, 1954, Orr, 1954).