УЧЕНИЕ О ПОВЕДЕНИИ

В этот исторический период наряду с направлением науки, выступавшим под именем психологии, в России успешно раз­вивалось еще одно направление, отличное от первого, но ока­завшее огромное влияние на мировую научную психологию и произведшее революционный сдвиг в способах причинного объяснения взаимодействий целостного организма со средой.

Это взаимодействие было названо поведением. Стимулиро­вали разработку этого направления социальные запросы. Идея преобразования целостного человека, служившая сверх­задачей работ Сеченова, вдохновленных антропологическим принципом, стала исходной для линии мысли, придавшей самобытный облик русской научной психологии.

И.П.Павлов - создатель ученияоб условно-рефлекторнойдеятельности Если Сеченов разраба-тывал свое учение в одиночку, тоИ. П. Павлов (1849-1936) создал огромный коллектив, к которому примыкали ученые из многих стран. По существу им была создана интернациональная школа, равной которой мировая наука не знает. Он был великим командар­мом армии исследователей, энергией которой учение о поведе­нии составило мощный раздел современного научного знания.

С именем Павлова ассоциируется прежде всего понятие об условном рефлексе. Термин “рефлекс” был паролем научно­го объяснения поведения у Сеченова. И мы видели, каким по­молодевшим вышло это древнее понятие из сеченовских рук. Павлов пошел вперед. Впитав сеченовскую идею нераздельно­сти организма и среды и сигнальной регуляции отношений между ними, Павлов изобрел множество экспериментальных моделей, на которых изучалось, каким образом организм при­обретает новые формы поведения, перестраивает сложившиеся.

Живое существо действует в неразлучной с ним среде, пред­ставляющей огромное количество раздражителей, на которые оно ориентируется и с которыми должно совладать. Не все раздражители из этого потока становятся для организма сиг­налами. Есть раздражители, которые безусловно вызывают ответную реакцию (типа реакции зрачка на свет, отдергива­ния руки от горячего предмета и т.п.). Раздражители этих рефлексов принято называть безусловными. Но имеется и другая категория раздражителей. Организм не остается без­различным к ним только в том случае, если их действие ста­новится биологически значимым, т.е. способным принести ему пользу или вред - не своим воздействием на живое тело, а сигнальной функцией. Эти раздражители указывают на усло­вия, которых следует избегать или к которым нужно стре­миться путем соответствующих действий (рефлексов). Эти рефлексы получили название условных.

Для порождения условного рефлекса нужен не только раз­дражитель, воспринимаемый органами чувств (в виде звука, запаха и т.д.), но и подкрепление правильности реакции на него. Именно тогда раздражитель трансформируется в сигнал. Сигнал и подкрепление, достигаемое действием организма, образуют основу поведения. Сигнал указывает на “картину среды”, в которой оказался организм. Подкрепление позволя­ет организму выжить в этой среде (спастись от опасности или добыть нужную пищу).

Сочетание сигнала с подкреплением позволяет организму набираться опыта. Выработка условных рефлексов - основа обучения, приобретения опыта. Зная набор условий, от ко­торых зависит создание условного рефлекса, можно предпи­сать программу поведения. Павлов доказал это на множест­ве экспериментов.

Свою теорию, обобщающую эти эксперименты, Павлов доложил впервые на Международном медицинском конгрессе в Мадриде в 1903 г. Он назвал ее на первых порах “экспери­ментальной психологией и психопатологией на животных”. Однако сперва он отказался от слова “психология”, даже ввел в своей лаборатории штраф за его употребление. В большинстве умов оно соединялось со словом “душа”, а “душа” как объяс­нительный принцип, настаивал Павлов, натуралисту не нужна.

Силу своей теории Павлов видел в том, что вслед за Сече­новым изучал поведение строго детерминистски и объектив­но. Из этого вовсе не следовало, что он, подобно американ­ским бихевиористам, считал, что нужно вообще разделаться с сознанием и изгнать его как фикцию из науки. В этом случае он оказался бы на позициях примитивного дуализма и редукционизма (в чем, кстати, его не раз обвиняли). Это не соответ­ствовало ни его исходному замыслу, ни его поискам путей сближения с психологией. Это видно, в частности, если обра­титься к представлению Павлова о сигнальных системах как регуляторах поведения.

Воспринимаемые органами чувств сигналы вызывают в ор­ганизме не только нервные, физиологические процессы. Полез­ное и вредное выступает в виде психических образов (первым сигналам, согласно Павлову, соответствуют ощущения и вос­приятия). Поэтому сигнальная функция придает рефлексу двой­ственный характер. Он, подчеркивал Павлов, является столько же физиологическим, сколь и психическим явлением.

Павлов ставил свои эксперименты над животными, снача­ла над собаками, затем - над обезьянами. Главная же его на­дежда, как заявил ученый в первом же своем сообщении об условных рефлексах, заключалась в том, чтобы наука пролила свет на “муки сознания”. Это заставило Павлова заняться нервно-психическими больными- Переход от изучения живот­ных к исследованию организма человека привел его к выводу, что следует разграничивать два разряда сигналов, управляю­щих поведением. Если поведение животных регулируется пер­вой сигнальной системой (эквивалентами которой являются чувственные образы), то у людей в процессе общения форми­руется вторая сигнальная система, в которой в качестве сиг­налов выступают элементы речевой деятельности (слова, из которых она строится). Именно благодаря им в результате анализа и синтеза чувственных образов возникают обобщен­ные умственные образы (понятия).

Если сигнал ведет к успеху (или, говоря языком Павлова, подкрепляется, т.е. удовлетворяет потребность организма), то между ним и реакцией на него организма устанавливается связь. Она прокладывается в том главном центре, который соединяет воспринимающие органы (рецепторы) с исполни­тельными (эффекторными) органами - мышцами, железами. Этот центр - кора больших полушарий головного мозга. Связи при повторении становятся все более прочными, хотя и оста­ются временными. Если в дальнейшем они не подтверждаются полезным для организма результатом (не подкрепляются), то прежние условные рефлексы задерживаются, тормозятся. Ор­ганизм постоянно учится различать сигналы, отграничивать полезные и вредные от бесполезных. Этот процесс называется дифференцировкой.

Варьируя бессчетное число раз вместе с многочисленными учениками условия образования, преобразования, сочетания рефлексов, Павлов открыл законы высшей нервной деятельно­сти. За каждым, на первый взгляд несложным, опытом стояла целая система разработанных павловской школой понятий (о сигнале, временной связи, подкреплении, торможении, дифференцировке, управлении и др.), позволяющая причинно объяс­нять, предсказывать и модифицировать поведение.

Противники Павлова неизменно инкриминировали ему механицизм (тем более, что он постоянно говорил: мозг и человек - это, грубо говоря, машина; но под машиной подра­зумевалась система). В действительности же, как мы могли убедиться, детерминистская методология Павлова была не механистической, а биологической. Поэтому в ходе дальней­ших исследований он существенно расширил объяснительный потенциал своей исходной схемы. Если в первый период Пав­лов делал упор на внутриорганическом подкреплении (потреб­ность в пище) как главном, самом могучем факторе, то в дальнейшем в его теоретических представлениях наметился сдвиг в направлении расширения биологической (а затем и социальной) основы формирования условных рефлексов.

Незыблемым постулатом павловской концепции являлось положение о том, что условный рефлекс возникает на основе безусловного. Теоретические контуры этой картины со множе­ством экспериментальных вариантов придавали ей репутацию классической. “Но будущее научного исследования, - любил говорить Павлов, - темно и чревато неожиданностями”.

В созданной картине появились коррективы, притом отно­сящиеся именно к тем ее пунктам, которые навечно закрепи­лись за рефлексом. Это было связано с чрезвычайно важными инновациями. Они предвещали грядущие сдвиги в общем строе исследований поведения. К этому вела логика познания его организации.

В то же время на динамике этого познания сказывались процессы в социокультурном мире, где наступала эпоха по­трясений и стрессов, конфликтов и переворотов. Впереди бы­ла первая мировая война. Полная тревог и надежд в своей жажде перемен Россия шла к революции. И вряд ли случайно, что перед самой мировой войной в павловской лаборатории началось изучение проблем, которые в дальнейшем стали относить к категории эмоциональных стрессов.

Первая из таких проблем касалась соотношения условных рефлексов, имеющих “полярное” подкрепление, которое в одном случае удовлетворяло потребность организма в пище, в Другом - угрожало его существованию. Раздражая сильным электрическим током кожу собаки (вызывая болевое ощуще­ние), его превращали (путем подкрепления) в условный сиг­нал пищевой реакции. Усиление тока (требующее оборонительной двигательной реакции) вызывало позитивную секре­торную реакцию.

С этого момента ведет свое начало развитие учения Пав­лова об экспериментальных неврозах. Невозможно было объ­яснить в терминах нейродинамики, почему неожиданно для экспериментатора возникало состояние срыва рефлексов, когда поведение приобретало характер, который впоследст­вии стали называть невротическим. Силы, которые вступали в действие, следовало искать не в корковой нейродинамике, а за ее пределами, а именно - в поле поведения.

Именно в нем вспыхивают конфликты, пламя которых “взрывает” нейромеханизмы и придает реакциям патологиче­ский характер. Нам неизвестно, когда Павлов познакомился с теорией Фрейда. Но русская литература к тому времени уже была наводнена психоаналитическими сочинениями. О том, что на новый план экспериментов его навело чтение Фрейда, Пав­лов упомянул не в публикациях (где ссылок на венского психо­лога вообще нет), а на одной из “павловских сред”. Сшибка двух противоположных нервных процессов (раздражительного и тормозного) - таков, по Павлову, механизм неврозов.

Невролог Р.Джерард вспоминал, как, посетив в начале 30-х годов Павлова в Ленинграде, он узнал от него, что стимулом к опытам по экспериментальным неврозам послужило зна­комство с работой Фрейда. Через неделю Джерард приехал в Вену и рассказал о своей беседе с Павловым Фрейду, который воскликнул: “Это бы мне страшно помогло, если бы он рас­сказал об этом несколько десятилетий раньше!”

В период, непосредственно предшествовавший революции в России, интересы Павлова устремляются к анализу движу­щих сил поведения, его мотивов. Он выступает с докладом о рефлексе цели, рефлексе свободы, говорит о рефлексе рабства. Здесь явно сказалась роль социальной перцепции, изменив­шей в новой, смутной общественной атмосфере направлен­ность его научной мысли.

Биологическое понятие о рефлексе (за которым стоял проч­но испытанный в эксперименте физиологический механизм, де­терминистски объяснивший взаимодействие организма со сре­дой, - поведение) Павлов “примерял” к социальным явлениям.

“Рефлекс цели, - подчеркивал Павлов, - имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энер­гии каждого из нас”. Рефлекторная концепция ставит дея­тельность организма в зависимость от внешних влияний. В то же время, вводя понятие о рефлексе цели, Павлов указывал на важность энергетического потенциала живой системы.

В научном плане выделение Павловым рефлекса цели озна­чало включение принципа мотивационной активности в детер­министскую схему анализа поведения. Вместе с тем обращение к одному лишь научному плану недостаточно, чтобы объяснить зарождение у Павлова нового понятия. В данном случае кате­гориальный сдвиг был обусловлен воздействием той напряжен­ной социальной атмосферы, в которой работал ученый. Ею овеян весь павловский текст. Павлов впервые заговорил о реф­лексах применительно к людям, имея, однако, в виду не объяс­нение их действий работой механизма, изученного на собаках, а энергию мотива. Ее нарастание у каждого русского человека представлялось ему фактором, который позволит покончить с дрянными историческими наносами. Обратим внимание на дату доклада и аудиторию, в которой он был прочитан. Это было в 1916 г. Аудиторией же являлся съезд по эксперимен­тальной педагогике. К русскому учительству обращался вели­кий физиолог, призывая его воздействовать на “опекаемую массу” во имя возрождения творческой силы народа.

ОбъективнаяпсихологияВ. М.Бехтерева Идеи, сходные с павловскими, развивал в книге “Объективная психология” (1907) В.М.Бехтерев (1857-1927). Между воззрениями этих двух ученых имелись различия, но оба стимулировали психологов на ко­ренную перестройку представлений о предмете психологии.

Разрабатывая свою объективную психологию как психо­логию поведения, основанную на экспериментальном иссле­довании рефлекторной природы человеческой психики, Бех­терев, тем не менее, не отвергал сознание, включая, в отличие от бихевиоризма, и его в предмет психологии. Признавал он и субъективные методы исследования психики, в том числе и самонаблюдение. Он исходил из того, что рефлексологические исследования, в том числе рефлексологический эксперимент, не заменяют, но дополняют данные, получаемые при психоло­гических исследованиях, при анкетировании и самонаблюде­нии. В принципе, говоря о связи между рефлексологией и пси­хологией, можно провести аналогию о соотношении между механикой и физикой, так как известно, что все многообраз­ные физические процессы можно в принципе свести к явлени­ям механического движения частиц. Аналогичным образом можно допустить, что все психологические процессы сводятся в конечном счете к различным типам рефлексов. Как нельзя из общих понятий о материальной точке извлечь свойства ре­альной материи, так невозможно только из формул и законов теории рефлексов вычислить логически конкретное многообразие изучаемых психологией фактов. В дальнейшем Бехте­рев исходил из того, что рефлексология в принципе не может заменить психологию, и последние работы его Психоневро­логического института, в частности исследования В. Н. Оси­новой, Н.М.Щелованова, В.Н.Мясищева, постепенно выхо­дят за рамки рефлексологического подхода.

Говоря о значении рефлексологии, Бехтерев подчеркивал, что научнообъясняющая функция, содержащаяся в понятии рефлекса, основана на предпосылках механической и биоло­гической причинности. Принцип механической причинности, с его точки зрения, опирается на закон сохранения энергии. Согласно этой мысли все, в том числе и самые сложные и тон­кие формы поведения, можно рассмотреть как частные случаи действия общего закона механической причинности, так как все они не что иное, как качественные трансформации единой материальной энергии.

Бехтерев считал проблему личности одной из важнейших в психологии и был одним из немногих психологов начала XX века, которые трактовали в тот период личность как ин-тегративное целое. Созданный им Педологический институт Бехтерев рассматривал как центр по изучению личности, ко­торая является основой воспитания. Как бы ни были разно-сторонни интересы Бехтерева, он всегда подчеркивал, что все они концентрировались вокруг одной цели - изучить челове­ка и суметь его воспитать. Бехтерев фактически ввел в психо­логию понятие индивида, индивидуальности и личности, счи­тая, что индивид - это биологическая основа, над которой надстраивается социальная сфера личности.

А. А. Ухтомский- учениео доминанте А.А.Ухтомский (1875-1942) - один изсамых выдающихся русских физиологов. Он разработал важнейшую категорию как физиологической, так и психологической науки - понятие о доминанте. Это понятие позволило трактовать поведение организма системно, в един­стве его физиологических и психологических проявлений.

Принцип системности утверждался в категориальной ап­перцепции Ухтомского в новой, принципиально важной интерпретации, отразившей общие сдвиги в научном мыш­лении началаXX века, сопряженные, в частности, с теорией относительности.

Идея истории организма как системы не была новым сло­вом. Новым являлся интегральный подход к пониманию от­ношений между пространственными и временными парамет­рами целостного объекта. Нераздельность пространства и вре­мени Ухтомский обозначил введенным им в широкий науч­ный оборот понятием о хронотопе. “И в окружающей нас среде, и внутри нашего организма конкретные факты и зави­симости даны нам как порядок и связи в пространстве и вре­мени между событиями”.

Он делал основной упор на центральной фазе целостного рефлекторного акта, а не на сигнальной, как первоначально И.П.Павлов, и не на двигательной, как В.М.Бехтерев. Но все три восприемника сеченовской линии прочно стояли на почве рефлекторной теории, решая каждый под своим углом зрения поставленную И.М.Сеченовым задачу детерминистского объ­яснения поведения целостного организма. Если целостного, а не половинчатого, то непременно охватывая системой своих по­нятий феномены, относящиеся столько же к психологии. Тако­вым являлось, в частности, представление о сигнале, перешед­шее к И.П.Павлову от И.М.Сеченова. Таковым же являлось и учение А.А.Ухтомского о доминанте. Считать доминанту пол­ностью физиологическим принципом значит утратить суще­ственную часть эвристического потенциала этого понятия.

Под доминантой Ухтомский понимал системное образова­ние, которое он называл органом, понимая, однако, под этим не морфологическое, “отлитое” и. постоянное образование, с неизменными признаками, а всякое сочетание сил, могущее привести при прочих равных условиях к одним результатам. Поэтому, согласно Ухтомскому, каждая наблюдаемая реакция организма определяется характером взаимодействия корко­вых и подкорковых центров, актуальными потребностями организма и историей организма как целостной системы. Тем самым утверждался системный подход к взаимодействию, который противопоставлялся воззрению на мозг как на ком­плекс рефлекторных дуг. При этом мозг рассматривался как орган “предупредительного восприятия, предвкушения и про­ектирования среды”.

Представление о доминанте как общем принципе работы нервных центров, так же, как и сам этот термин, было введено Ухтомским в 1923 г. Доминантой он считал господствующий очаг возбуждения, который, с одной стороны, накапливает импульсы, идущие в нервную систему, а с другой - одновремен­но подавляет активность других центров, которые как бы от­дают свою энергию господствующему центру, т.е. доминанте.

Особое значение Ухтомский придавал истории системы, считая, что ритм ее работы воспроизводит ритм внешнего воз­действия. Благодаря этому нервные ресурсы ткани в оптималь­ных условиях не истощаются, а возрастают. Активно работающий организм, согласно Ухтомскому, как бы “тащит” энергию из среды, поэтому активность организма (а на уровне человека -его труд) усиливает энергетический потенциал доминанты;

при этом доминанта - это не единый центр возбуждения, а “комплекс определенных симптомов во всем организме - и в мышцах, и в секреторной работе, и в сосудистой деятельности”.

В психологическом плане доминанта является не чем иным, как мотивационным потенциалом поведения. Активное, уст­ремленное к реальности, а не отрешенное от нее (созерца­тельное) поведение, так же, как активное (а не реактивное) отношение к среде, выступают как два необходимых аспекта жизнедеятельности организма.

Свои теоретические воззрения Ухтомский испытывал как в физиологической лаборатории, так и на производстве, изучая психофизиологию рабочих процессов. При этом он утверждал, что у высокоразвитых организмов за видимой “обездвиженностью” таится напряженная психическая работа. Следова­тельно, нервно-психическая активность достигает высокого уровня не только при мышечных формах поведения, но и тогда, когда организм по видимости относится к среде созерцательно. Эту концепцию Ухтомский назвал “оперативным покоем”, иллюстрируя его известным примером: сравнением поведения щуки, застывшей в своем бдительном покое, с поведением “рыбьей мелочи”, неспособной к этому. Таким образом, в со­стоянии покоя организм удерживает неподвижность с целью детального распознавания среды и адекватной реакции на нее.

Для доминанты характерна также инертность, т.е. склон­ность поддерживаться и повторяться, когда внешняя среда изменилась и раздражители, некогда вызывавшие эту доми­нанту, более не действуют. Инертность нарушает нормальную регуляцию поведения, она становится источником навязчивых образов, но она же выступает в качестве организующего на­чала интеллектуальной активности. Следы прежней жизнедея­тельности могут существовать одновременно в виде множест­ва потенциальных доминант. При недостаточной согласован­ности между собой они могут привести к конфликту реакций. В этом случае доминанта играет роль организатора и подкрепителя патологического процесса.

Механизмом доминанты Ухтомский объяснял широкий спектр психических актов: внимание (его направленность на определенные объекты, сосредоточенность на них и избира­тельность), предметный характер мышления (вычленение из множества раздражителей среды отдельных комплексов, каж­дый из которых воспринимается организмом как определен­ный реальный объект в его отличиях от других). Это “разделение среды на предметы” Ухтомский трактовал как процесс, состоящий из трех стадий: укрепление наличной до­минанты, выделение только тех раздражителей, которые яв­ляются для организма биологически интересными, установле­ние адекватной связи между доминантой (как внутренним состоянием) и комплексом внешних раздражителей. При этом наиболее отчетливо и прочно закрепляется в нервных центрах то, что переживается эмоционально.

Ухтомский считал, что истинно человеческая мотивация имеет социальную природу и наиболее ярко выражается в доминанте “на лицо другого”. Он писал, что “только в меру того, насколько каждый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя, ему открывается лицо другого”. И именно с этого момента сам человек впервые заслуживает того, чтобы о нем говорили, как о лице. Это, согласно Ухтомскому, одна из самых труднодостижимых до­минант, которую человек призван воспитывать в себе.

Идеи, развитые Ухтомским, связывают в единый узел пси­хологию мотивации, познания, общения и личности. Его кон­цепция, явившаяся обобщением большого экспериментально­го материала, широко используется в современной психоло­гии, медицине и педагогике.

Л. С. Выготский:от “горизонта- ли” поведения к“вертикали”Наука о поведении успешно развивалась в нашей стране в предреволюционный период, набирая поклонников за рубежом. По своему официальному статусу она проходила “по ведомству” физиологии и медицины (Павлов, Бехтерев). Наряду с ней и независимо от нее в Москве работал созданный Челпановым психологический центр. Если наука о поведении была новым для Запада направлением, то челпановская группа работала по программе, основные кон­туры которой были Западу давно знакомы. Главным предме­том психологии считалось сознание, под которым понимался внутренний мир субъекта. Устройство этого мира виделось по-разному. Но за неотъемлемые его признаки принимались бестелесность, непосредственная переживаемость и откры­тость для единственного собственника этого мира - способно­го рефлексировать Я. Понятие о поведении, наделенное про­тивоположными признаками: телесностью, объективным бы­тием, доступностью для внешнего наблюдателя, - выступало как антитеза сознанию. Соответственно и две науки, лишен­ные общности, существовали сами по себе. Их работники, говоря на разных языках, понять друг друга не могли. Павлов жаловался, что, допытываясь у психологов, чему у них соот­ветствуют его данные, ответа получить не мог.

Следует заметить, что мирная жизнь двух наук продолжа­лась в России недолго. После октября 1917 г. в стране “все переворотилось”. В изменившейся идеологической атмосфере психология сознания, привычно считавшаяся учением о душе человека, стала восприниматься как несовместимая с тем, что нужно новому миру. Челпановский центр доживал последние дни. Заменивший Челпанова его ученик К.Н.Корнилов по­обещал превратить психологию в марксистскую науку путем синтеза старого учения о сознании с объективным методом бихевиоризма. 20-е годы стали временем торжества объектив­ного метода и утверждения рефлекторного принципа в иссле­дованиях поведения. Для общей оценки предоставим слово очевидцу и участнику главных событий в психологии того периодаЛ.С.Выготскому (1896-1934). К десятилетию Октяб­ря ему было поручено написать обзор о состоянии этой науки для книги о развитии общественных наук в СССР. “Основным и определяющим фактором для развития психологии в нашей стране, - отмечал Выготский, - надо считать учение об услов­ных рефлексах, созданное академиком Павловым. Правда, это учение не только зародилось, но и успело сделать главные шаги свои и завоевать всемирное признание до революции.

Но как это ни покажется странным на первый взгляд, в широких кругах в России оно оставалось малоизвестным, и в дореволюционную эпоху оно не оказывало никакого влияния на ход и развитие русской психологии. Только в эпоху рево­люции учение об условных рефлексах стало решающим фак­тором в развитии психологической науки. Главной причиной этого было то глубокое родство, которое существует между идеями революции и новым учением. Революция сразу усыно­вила новую психологию”.

Эта оценка принципиально важна для понимания пути науки о поведении в России. Выготский через десять лет после немалой работы, проделанной в стране по развитию научно-психологических знаний, и немалых усилий по переориента­ции этой работы на марксистский лад решающую роль отдает Павлову, называя его учение об условных рефлексах новой психологией. Не физиологией высшей нервной деятельности, каковой ее величал сам Павлов, не учением о поведении, а именно психологией.

В другом трактате Выготский прямо относит павловскую науку о поведении к одному из типов психологических сис­тем. Как известно, Павлов не принимал революцию. Он счи­тал ее чудовищным экспериментом.

В знак протеста против новой власти он нацепил на грудь множество царских орденов, которые никогда прежде не но­сил, и в знак протеста против преследования религии, будучи атеистом, крестился на каждую церковь. И вопреки его лич­ному отношению к революции, она, по словам Выготского, “усыновила эту новую психологию”. Выготский объяснял это глубоким родством между идеями революции и новым учени­ем. Такое родство действительно существовало. Но понима­лось оно различно. Так, один из лидеров американского бихе­виоризма Б.Скиннер отнес его за счет версии о государствен­ном плане управления поведением людей путем выработки условных рефлексов. В свое время и в нашей стране интерес Сталина к Павлову (в связи с так называемой “павловской сессией”) соединили с этим мотивом.

Но действительный пафос науки о механизмах поведения заключался в ином. Она, напомним, родилась в России как отражение социальных запросов, которыми жила передовая часть общества, надеявшаяся, что средства точной экспери­ментальной науки способны улучшить человеческую натуру. Этот социальный пафос определил триумф науки о поведении после революции. Взамен кабинетной, занятой стерильным анализом сознания психологии появилась программа реаль­ного изменения поведения организма на основе законов, ус­тановленных и проверенных в опытах над головным мозгом -высшим органом управления этим поведением. “Решающим фактором в деле установления и образования условных реф­лексов оказывается среда как система воздействующих на организм раздражителей”. Из этого следовало, что генераль­ный путь изменения поведения лежит через воздействие на внешнюю среду, на характер организации сигналов, вызы­вающих двигательные ответы. “Среда играет в отношении каждого из нас роль лаборагории, в которой у собак воспи­тываются условные рефлексы”.

Придя в психологию, Л.С.Выготский представлял ее ре­форму как развитие науки о поведении, фундамент которой был заложен И.М.Сеченовым и И.П.Павловым. Вот его соб­ственное определение: “Предметом научной психологии обыч­но принято называть поведение человека и животных, причем под поведением подразумевать все те движения, которые про­изводятся только живыми существами и отличают их от не­живой природы”. Более того, “психика и поведение - это одно и то же. Только та научная система, которая раскроет биологическое значение психики в поведении человека, укажет точ­но, что она вносит нового в реакцию организма, и объяснит ее как факт поведения, только она сможет претендовать на имя научной психологии”.

Итак, психика должна быть объяснена как факт поведения. Самым соблазнительным было бы поставить ее в тот же ряд, что и другие, уже получившие объективное и причинное зна­чение факты, установленные прежде всего учением об услов­ных рефлексах. Иначе говоря - свести к принципам и меха­низмам этого учения явления, относимые обычно к разряду психических. Однако этот примитивно редукционистский путь Л.С.Выготского не устраивал. Он не устраивал и лиде­ров науки о поведении - И.П.Павлова и В.М.Бехтерева. Оба, признавая биологическую значимость психики как самостоя­тельного фактора развития живого и как сферу особых, субъ­ективных переживаний, выносили сознание, внутренний мир субъекта за пределы поведения, стало быть, за пределы реаль­ных, доступных причинному объяснению связей организма со средой. Именно это дало повод Л.С.Выготскому утверждать, что “в сущности, дуализм и есть настоящее имя этой точке зрения Павлова и Бехтерева”. Какую же альтернативу редук-ционизму, с одной стороны, и дуализму - с другой, предлагал Л.С.Выготский?

Основные ориентиры этих поисков можно было бы выде­лить в виде следующих пунктов:

1. “Надо изучать не рефлексы, а поведение - его механизм, состав, структуру”, ибо “сознание есть проблема структуры поведения”. Система создает принципиально новое качество, неуловимое при сколь угодно объективном высвечивании ее отдельных компонентов. “...Сознания как определенной кате­гории, как особого способа бытия не оказывается. Оно ока­зывается очень сложной структурой поведения”.

2. Вслед за И.М.Сеченовым Л.С.Выготский особое значе­ние придает рефлексам, оборванным на их двигательном завер­шении. Игнорировать их “значит отказаться от изучения (имен­но объективного, а не однобокого, субъективного наизнанку) человеческого поведения. В опыте над разумным человеком нет такого случая, чтобы фактор заторможенных рефлексов, пси­хики не определял так или иначе поведения испытуемого...”.

Итак, психика, принимаемая за незримый внутренний мир сознания, имеет зримое основание в объективно данном поведении.

3. Тем самым проводилась демаркационная линия между трактовкой поведения И.П.Павловым. В.М.Бехтеревым и другими рефлексологами, с одной стороны, и попыткой Л.С.Вы­готского найти для сознания достойную роль во внутренней организации поведения - с другой. Согласно рефлексологиче­ской версии, между восприятием раздражителя (сигнала) и наблюдаемым в эксперименте внешним эффектом разыгрыва­ется динамика нервных процессов, которая, протекая внутри головного мозга, описывается в физиологических терминах (возбуждение, иррадиация, концентрация, торможение и дру­гие нервные процессы). Согласно же Л.С.Выготскому, между стимулом и реакцией действуют реалии иного порядка. Они представляют мир интериоризованных внешних движений и потому описываются не в виде функций или процессов нерв­ной ткани, а в виде обретших взамен внешнего внутреннее бытие актов поведения. Здесь Л.С.Выготский нашел тот же ход мысли, который задолго до него открыл И.М.Сеченов.

4. В общей структуре поведения человека выделяются дви­жения особого рода и вида. Это речевые рефлексы. Они обра­зуют особую систему рефлексов среди других их систем и являются эквивалентом сознания. “Сознание есть... взаимовоз­буждение различных систем рефлексов”. Речедвигательные реакции на неречевые рефлексы (также и в том случае, когда эти вербальные реакции производятся непроизнесенным вслух словом) образуют механизм сознательности.

Тем самым у Л.С.Выготского мы находим первый абрис будущей версии о двух сигнальных системах.

5. Поскольку сознание это - “вербализованное поведение”, индивидуальное в человеке вторично по отношению к социаль­ному, Л.С.Выготский пишет о тождестве “механизмов созна­ния и социального контакта”. В этом же корни самосознания:

“Мы сознаем себя, потому что мы сознаем других, и тем же самым способом, каким мы сознаем других”. Следуя этой мыс­ли, Л.С.Выготский новыми глазами прочитывает формулу З.Фрейда о Я и Оно. Как известно, для З.Фрейда Оно - это безличная слепая сила либидо, укорененная в биологии орга­низма. Для Л.С.Выготского же это надындивидуальная соци­альная речевая стихия, порождающая индивидуальное Я.

По этим теоретическим ориентирам Выготский сразу же после переезда в Москву энергично включился в практиче­скую работу по обучению и воспитанию детей, притом избрав особую категорию: слепых и глухих маленьких детей, калек (жертв недавней гражданской войны), умственно отсталых. Он выступил как создатель новой комплексной науки - де­фектологии. Его доклад перед работниками в области этой специальной педагогики прозвучал, по воспоминаниям одного из участников, “громом среди ясного неба”, стал “огненной линией, проведенной между старой и новой советской дефек­тологией”. Выготский высмеял тех, кто говорит о слепоте и глухоте человека так, как если бы речь шла о “слепой собаке или глухом шакале”. Выпадение какого-либо из органов чувств означает “перерождение общественных связей, смеще­ние всех систем поведения”. Опора же на учение Павлова по­зволяет, по Выготскому, “свести счеты до последнего знака со старой педагогикой трудного детства, приводя к глубочайшей важности выводу: нет никакой разницы между воспитанием зрячего и слепого ребенка, новые условные связи завязывают­ся одинаковым образом с любого анализатора. Влияние орга­низованных внешних воздействий является определяющей силой воспитания”. Выготский неоднократно упоминал о ме­тодике И.А.Соколянского, в школе которого за основу вос­питательного процесса у детей с дефектом было принято учение об условных рефлексах. Воспринимаемый органами чувств сенсорный сигнал (физический агент), будучи поставлен на место слова, становился знаком, идентичным знакам языка. Благодаря этому аномальный ребенок входил полноправным гражданином в мир культуры.

Переход от сигнала как одной из главных категорий науки о поведении к понятию о знаке радикально изменял общую сис­тему воззрений на детерминацию отношений ребенка с окру­жающей действительностью. Опосредованность этих отноше­ний знаками представляет человеческое существо в другом измерении, отличном от биологического, когда действуют де­терминанты, которыми исчерпывается жизнь на поведенческом уровне. Вспоминая шутку Вольтера, сказавшего, что чтение Руссо вызвало желание пойти на четвереньках, Выготский за­писал: “Такое чувство возбуждает почти вся наша новая наука о ребенке: она часто рассматривает ребенка на четвереньках, ста­вит его в позу четвероногого, хотя и высшего млекопитающего”.

Под “нашей новой наукой о ребенке” Выготский имел в виду тех, кто видел в условных рефлексах ключ к механизму педагогического процесса.

Преобразование сигнала (исполняющего сигнальную функ­цию) в знак (исполняющий сигнификативную функцию) влек­ло за собой качественно новую организацию поведения. Оно превращалось в психически регулируемое. Сигнал различает и управляет. Знак же обозначает, т.е. является носителем зна­чения. Последнее же в переводе на категориальный язык пси­хологии воплощает категорию образа, чувственного или умст­венного. Становясь детерминантой поведения знак-значение управляет им лишь в том случае, если принимает на себя при­сущую сигналу функцию управления.

В свое время, до революции, работавший в Психоневроло­гическом Институте Бехтерева Франк, не удовлетворенный установкой на выведение особенностей поведения всех живых существ из одних и тех же биологических принципов, гово­рил, что в противоположность Руссо у Гёте природа не отри­цает, а требует “вертикального положения человека”. Име­лось в виду, в противоположность движению к первобытно­сти, движение вверх, к возрастанию человечности. В одном из докладов Выготский сказал: учение об условных рефлексах рисует “горизонталь” человека. Кто же рисует его “вертикаль”? Сперва Выготскому представлялось, что теория сверхкомпен­сации Адлера. Однако вскоре он трактует эту проблему пере­хода к “вертикали” в ином ракурсе.

“Что такое человек? - спрашивает Выготский в одной из неопубликованных рукописей. Для Гегеля - логический субъ­ект. Для Павлова - сома, организм. Для нас - социальная лич­ность, совокупность общественных отношений, воплощенная в индивиде”. Он вновь рассматривает павловскую схему под углом зрения отличий поведения человека от ориентации в среде животных. Павлов сравнивал механизм коры больших полушарий с телефонной станцией, где идет переключение связей от одних абонентов к другим. Выготский считал, что в открытый Павловым механизм саморегуляции следует вклю­чить “телефонистку” как реальную и высшую силу.

Он понимал под ней целостную личность, придающую по­ведению особый “тип организованности”. “Я, - писал он, -хочу только сказать, что без человека (телефонистки) как цело­го нельзя объяснять деятельность его аппарата (мозга), что человек управляет мозгом, а не мозг человеком, что без чело­века нельзя понять его поведения”.

Павлов объяснил аппарат. Перед Выготским встала задача объяснить “телефонистку”, не подменяя ее душой или другим загадочным агентом, изнутри управляющим поступками че­ловека. Эти детерминанты Выготский искал в совокупности общественных отношений. Но очевидно, что сама по себе апелляция к социуму была недостаточной, чтобы определить “вертикаль”, которую принято называть сознанием или лич­ностью человека.

Социологический редукционизм столь же непродуктивен для психологии, как и биологический. Выготский говорит о социальных отношениях, воплощенных в индивиде. Но инди­вид не простой субстрат этих отношений. Они преломляются в нем соответственно его собственной психической организа­ции. Поведенческий уровень этой организации, который Вы­готский в первый период своего творчества хотел преобразо­вать введением понятия о речевом рефлексе и трактовкой сознания как “рефлекса рефлексов”, он вскоре признает лишь фундаментом психической жизни. Но по фундаменту, замечает он, еще нельзя судить, что на нем будет выстроено. Замена ус­ловного сигнала знаком и неотвратимо присоединенным к это­му знаку значением стала одной из линий перехода от “гори­зонтали” (от условных рефлексов) к “вертикали” (человеку, который управляет мозгом, как условно рефлекторным аппа­ратом). Другая линия шла параллельно с первой и вела не к развитию познания, а к развитию эмоциональной (по Выгот­скому, аффективной) сферы. Это была сфера побуждений, мо­тивов, эмоциональных потрясений, переживаний.

Подобно тому, как Выготский перешел от науки о поведе­нии к психологии, сменив словесный сигнал (рефлекс) на диаду: знак-значение, он перешел от науки о поведении к психологии и на другом пути, идя от простейших эмоций к высшим, возни­кающим на человеческом уровне и образующим сферу пережи­ваний. Он склонялся к тому, чтобы, преодолевая расщеплен­ность когнитивного и эмоционального, признать основным элементом сознания не значение как таковое, а переживание, приобретавшее в самых последних его текстах смысл целостно­сти, интегрирующей эмоциональное и интеллектуальное.

Таков был вектор движения Выготского к “вертикали” личности.