Взятое К.Н.Корниловым из арсенала экспериментальной психологии понятие о реакции определялось попытками примирить указанные антитезы под эгидой диалектического материализма.
Реакция и объективна, и субъективна, и телесна, и нематериальна (хотя способность материи являть особые нематериальные свойства – это нечто рационально непостижимое). Она индивидуальна и в то же время представляет собой реакцию на социальную (точнее, «классовую») среду. Таким образом, разъятые и противопоставленные друг другу ряды явлений сцеплялись в общем понятии (с расчетом на то, что они не утратят при этом своей специфики). В таком подходе усматривалось преимущество марксистской диалектики, одним из стержневых начал которой служит принцип диалектического единства. С тех пор ссылка на диалектическое единство стала «палочкой-выручалочкой» во всех случаях, когда мысль не могла справиться с реальными трудностями выяснения связей между различными порядками явлений. Термин «единство» в лучшем случае намекал на неразлучность этих связей. Но сам по себе он не мог обеспечить приращение знаний об их динамике и логике, детерминационных отношениях.
Именно реактология идентифицировалась в тот период (середина 20-х годов) с марксизмом в психологии. Наряду с ней процветала, как сказано, рефлексология, освященная великим авторитетом В.М.Бехтерева. Обе они совместно с учением И.П.Павлова воспринимались на Западе как «русские психологические школы». Так их назвал в известной книге «Психологии 1930» К.Марчесон, предоставив в ней слово, наряду с Адлером, Келером, Жане и другими знаменитостями, Павлову, Корнилову, а от имени рефлексологии Бехтерева (к тому времени, как тогда, да и позднее, предполагали, отравленного по распоряжению Сталина за поставленный диктатору психиатрический диагноз) – А. Шнирману.
И.П.Павлов шел своим путем. Но и его затронули веяния времени. Своими соображениями о второй сигнальной системе он явно вводил фактор, указывающий на решительное отличие человеческого уровня организации поведения от животного, притом фактор, который представлял социальный мир и его порождение – язык. Сохранились намеки на интерес Павлова к диалектике.
Среди рефлексологов появилась энергичная молодежь, также потребовавшая замирения с психологами. Она призывала, обращаясь к сторонникам реактологии, уточнив понятие реакции, «полностью преодолеть субъективную психологию», а рефлексологов – открыто признать свои ошибки.
Однако единения, на которое рассчитывали обе стороны, не получилось. Вопреки их клятве в верности диалектическому материализму, они были на рубеже 20-30-х годов изобличены в измене ему и разгромлены с «истинно партийных» позиций в специально организованных так называемых рефлексологических и реактологических дискуссиях.