Психологика стремится к строгой терминологии, а потому различает теоретические термины, включенные в логическое
описание психического, и эмпирические термины, предназначенные для описания непосредственно наблюдаемой реальности. К сожалению, в психологии основныетермины до сих пор не являются теоретическими. Они описывают некоторые наблюдаемые людьми явления и, вообще говоря, напрямую заимствованы из естественного, языка. Это часто бывает в науке — например, из обычного языка в механику и физиологию пришел термин «сила», а в оптику и электродинамику — «волна». Однако бытовой термин, включаясь в структуру научной концепции, всегда существенно меняет и уточняет свое значение. «Высота» в геометрии, «корень» и «иррациональность» в арифметике обозначают совсем не то же самое, что можно было бы предположить из этимологии этих слов. Термины только тогда становятся теоретическими, когда они включены в теорию. В психологии же слова обычно используются строго в том же смысле, что и в обыденной жизни. Поэтому считается вполне надежным даже теоретические положения обосновывать лингвистическим анализом слов: например, доказывать, как это делает А. Н. Леонтьев, что сознание, поскольку оно сознание, есть совместное знание; или что эмоция — это движение изнутри (от лат. е — из, и movere — двигаться).
Словарь естественного языка, как отмечают лексикографы, принципиально содержит лишь донаучные понятия, язык предоставляет в распоряжение человека не научную, а «наивную картину мира». Поэтому опасно строить психологическую науку, исходя из этимологического анализа терминов или способов их употребления в обычной речи. В противном случае, например, пришлось бы признать, опираясь на сотни выражений русского языка, что орган, где локализуются различные эмоции, — это сердце. Поэтому же фраза «ужас леденит мне душу» отнюдь не означает измеряемое термометром реальное снижение температуры души. Семантический анализ слов очень полезен для перевода идиом, но не слишком применим для построения психологической теории. <...>
Если человек сообщает экспериментатору: «я запоминаю», то это не значит, что он в этот момент осознанно впечатывает в память какие-то реальные следы — такое не под силу никому. Но все же при этом он испытывает какие-то реальные субъективные переживания, обозначающие для каждого весьма разные процессы: один испытуемый начинает повторять предъявленный материал или применять другие известные ему мне монические приемы; второй — просто напрягается как только может; третий - удивляется малости того, что может воспроизвести, хотя чувствует, что. помнит намного больше, а потому раздражается на экспериментатора и т. д. Субъективное переживание испытуемого — конечно же, психическая реальность. Однако эта реальность лишь метафорически выражается терминами наивной психологии. Опасно строить на мета-форах логически стройную теорию.
Дело еще белее усложняется тем, что большинство психологических терминов — омонимы, обозначающие одновременно весьма разные представления. Даже ключевое понятие психологической науки — сознание — имеет едва ли не сотню разных и противоречащих друг другу значений:
— как идеальное оно находится в оппозиции к материальному;
— как осознанное — в оппозиции к бессознательному;
— как проявление исключительно человеческой психики — в оппозиции к психике животных;
— как состояние бодрствования — в оппозиции к состоянию сна;
— как механизм, как процесс или как состояние — в оппозиции друг к другу;
— как выражаемое в словах (вербальное) — к словесно невыразимому[21];
— как осознание собственных переживаний и своей личности (самосознание) — в оппозиции к осознанию внешних явлений и предметов;
— как нечто качественное: например, как способ маркировки имеющейся информации, как некий «луч", освещающий психические процессы, как «субъективную окраску», которой сопровождаются многие из этих процессов; — как нечто количественное, подлежащее измерению: например, объем сознания, время сознательной реакции и пр. Этот перечень, разумеется, далеко не завершен. Ведь еще говорят об уровнях сознания, об измененных состояниях сознания и т. д.
В итоге любая попытка строгого определения сознания, к сожалению, обречена на справедливую и беспощадную критику, так как не может соответствовать всем популярным значениям этого понятия. Одни из этих значений в принципе противоречат другим. Так, если идеальное тождественно сознательному (как понимается большинством философов), то бессознательное — идеально, поскольку находится в оппозиции к материальному, и следовательно, сознательно! Это, кстати, согласуется с позицией ряда специалистов по бессознательному. Так, по мнению А. Адлера, «бессознательное... не таится в каком-то бессознательном или подсознательном уголке нашей психики, а составляет неотъемлемую часть нашего сознания, значение которой мы не вполне понимаем»[22]. Неосознанное как словесно невыразимое может переживаться человеком и в сознательном (бодрствующем) состоянии, а в сновидениях, в свою очередь, встречается много словесных высказываний. Объем сознания формально количественно можно измерить у якобы не имеющих сознания животных, которые могут, по-видимому, — например, под воздействием наркотических веществ — иметь измененные состояния сознания. И проч., и проч. Можно понять А. Бэна, который в XIX столетии назвал сознание самым запутанным словом в человеческом словаре. И понять, почему и сегодня Дж. Рэй, констатируя разноречивость использования слова «сознание», уверяет, что «нет ясного смысла, который можно было бы связать с этим словом в терминах какого-либо реального феномена в мире»[23]. А К. Изард добавляет: «Ученые часто говорят о сознании, не только не определяя его, но даже и не соотнося со смежными понятиями»[24]
Иногда даже один автор умудряется использовать одинаковые термины в самых разных и зачастую противоречивых смыслах. Например, для 3. Фрейда понятие «бессознательное» имеет не менее десятка разных значений. В частности, согласно Фрейду, бессознательное:
— выступает как проявление влечений организма (как Оно в терминологии Фрейда); но в то же время и как проявление высших социальных идеалов (т. е. как Сверх-Я);
— как вытесненное из сознания порождается истории индивидуального сознания, т. е. вторично по отношению к сознанию, но одновременно является также первичным процессом, порождающим само сознание и определяющий eго становление в онтогенезе;
—-как архаческое наследие, когда, как он пишет, «человек выходит за границы собственного переживания (т. е.за границы собственного сознания) и переживает события глубокой древности. При таком понимании увеличивается неопределенность, что же именно (сознание или бессознательное) является причиной, а что — следствием. Действительно: как решить, является ли нечто осознанно пережитое в архаическом прошлом бессознательным влиянием на нынешнее сознательное или, наоборот, влиянием прошлого сознательного на Нынешнее бессознательное?
— противопоставляется сознанию как нечто принципиально отличное от него, но при этом рассматривается как единный энергетический источник всей психической (а значит, и сознательной) жизни...
Вряд ли стоит этому удивляться. Если ключевое понятие — сознание — плохо определено, то тем хуже будут определены любые другие базовые психологические понятия. Поэтому в психологии вообще нет ясных и общепринятых определений практически всех важнейших терминов. Крайне загадочны определения психики, эмоций; памяти, интуиции, личности... Существующую психологическую терминологию не ругает только ленивый. Ее критика весьма популярна и ведется с самых разных точек зрения. <...>
Все психологи признают, что психические процессы взаимосвязаны друг с другом. Горы литературы доказывают, что память невозможна без восприятия, а восприятие — без памяти. Психотерапевты знают, что даже такие вроде бы разные вещи, как эмоции и мысли, плохо различимы. Вот, например, как об этом пишет А. Эллис: «Большую часть того, что мы называем эмоциями, можно другими словами назвать просто-напросто мышлением... Мышление и эмоции иногда становятся по сути одним и тем же — мысль превращается в эмоцию, а эмоция — в мысль (1998). В целом, как глубокомысленно сообщается во многих книгах, воспринимает и мыслит не восприятие и мышление, а личность. Без воспринимающей, запоминающей, чувствующей и мыслящей личности не бывает никаких психических процессов. И тем не менее все эти процессы обычно почему-то считаются реально существующими как нечто отдельное и самостоятельное. А следовательно, подразумевается, что они подлежат независимому изучению и подчиняются своим собственным законам.
Но когда психологи на самом деле выделяют какой-либо теоретический психический процесс, будь то вытеснение в психоанализе или выделение фигуры из фона в гештальт-психологии, то этот новый процесс всегда оказывается одновременно и перцептивным, и мнемическим, и мыслительным, А это значит, что стандартная классификация не привносит в теоретические рассуждения ничего нового. Как отмечают В. П. Зинченко и А. И. Назаров, из дидактического приема эта классификация превратилась в теоретическую догму[25]. В итоге идущая от античности и средневековья классификация психических процессов с помощью плохо определенных терминов (ощущение, восприятие, мышление и т. д.) имеет для современной экспериментальной психологии в лучшем случае такой же теоретический смысл, как для современной химии — классификация спосо6ов добывания философского камня, созданная алхимиками. <...>
Отказаться от существующих терминов уже нельзя — они сами стали психической реальностью, в них отражается уникальный опыт самосознания человечества, веками складывающееся в сознании людей представление о психической жизни. Именно поэтому анализ встречающихся в словарях понятий, характеризующих человеческие качества, позволил Р. Кеттеллу создать один из самых авторитетных личностных опросников. Поэтому же психологика не отказывается от привычной терминологии, но использует обычно употребляемые слова лишь как сложившуюся классификацию накопленного опыта психической жизни. Тем самым психологика рассматривает их как предназначенные для удобного описания эмпирических феноменов и соответствующих им экспериментальных процедур — но и только, т. е. как понятия эмпирические, операциональные, a не теоретические.
Так, если в психологике употребляется слово «восприятие», то предполагается, что речь идет не о названий некоего пусть неведомого, но реального психического процесса, а об описании и анализе эмпирики — конкретных реакций субъекта на нечто им увиденное или услышанное. (И в этом психологика солидаризируется с таким тонким психологом, как К. Коффка. «Когда я говорю о восприятии, — писал Коффка в 1922 г., — я не имею в виду специфической психической функции; все, что я хочу обозначать этим термином, относится к той области опыта, которую мы не считаем воображаемой, представляемой или мыслимой»[26]). Аналогично, если упоминается память, то это значит, что описывается сообщение испытуемого о том, что именно он запомнил или как он запоминал. Если мы говорим» что испытуемый нечто осознает, то это обозначает как факт представленности субъекту картины мира и самого себя, так и выраженную в словах способность испытуемого отдавать себе отчет в том, что происходит.<...>
Разумеется, эмпирические термины сами по себе проблем" не решают и остаются достаточно неопределенными. Например, эмпирическое определение осознанного как того, о чем человек может дать словесный отчет, не позволяет всегда однозначно интерпретировать наличие ососзнанности Например, ребенок, с младенчества живущий в двуязычной среде, учится полнее и точнее свои мысли выражать сначала на одном языке, а затем уже на другом. Значит, осознанность, выраженная на одном языке, отличается от осознанности, выраженной на втором языке. Все же, когда ребенок на одном языке владеет падежными окончаниями и сообщает, что кладет «куклу в ящик», а на другом говорит лишь «кукла ящик», то обычно из этого делают вывод, что ребенок лучше осознает пространственные отношения, чем их произносит на втором языке[27]. При болезни Альцгеймера (форма старческого слабоумия) описан так называемый «синдром зеркала»: больней, увидев в зеркале свое изображение, принимает его за другою человека и вступает с ним в «беседу». Данное выше эмпирическое определение осознанности не позволяет однозначно решить, находится ли этот разговаривающий сам с собой больной в сознании. Ведь больной отдает себе отчет, что видит в зеркале человека, выражает это понимание словами, но при этом, правда, не узнает сам себя..,. Да и вообще, как это ни парадоксально, в любом языковом сообщении содержится информация, не передаваемая в явном виде единицами языка. На основе предложенной эмпирической характеристики осознанности нельзя решить, осознается такая информация или нет. <...>