Используя дерево психоаналитического познания, мы проследили развитие психоанализа на протяжении десятилетий, прошедших после его открытия Фрейдом, вплоть до современной ситуации в ФРГ. Настало время обсудить нередко поднимаемый вопрос о научности психоанализа. Как уже отмечалось во вступлении, наука неоднократно отрицала психоанализ. Если психоанализ включают в университетской программе в раздел медицины, социологии или психологии (как во Франкфурте), то ему отводят разве что вспомогательную роль и воспринимают его с недоверием как науку очень сомнительную. Почему?
Чтобы ответить на этот вопрос, следует представить себе общую панораму наук и отыскать в ней положение той или иной науки. Для этого зададим себе несколько научно-теоретических вопросов: Как устроены отдельные науки по методу, теории и практике? Чем они отличаются друг от друга? В чем состоит общее и на чем основано различие?
Сначала в университете преподавали только признанные церковью науки. Изучая которые школяры, тогдашние студенты, постигали грамматику,
риторику, диалектику, математику, логику, физику, метафизику, этику, политику, астрономию и геометрию. Позднее стали готовить художников, юристов, медиков и богословов. Сегодня только во Франкфуртском университете насчитывается 21 факультет, на которых можно получить специальность как по гуманитарным, так и по естественным наукам. К первым относятся социология, педагогика, психология, богословие, история, классическая филология, современная филология и искусствоведение. Ко вторым — математика, физика, химия, биология, география, геология и медицина. Двадцатый факультет — информатика, двадцать первый — физкультура и спорт.
Я могу быть экспертом лишь в определенной науке: в ней я хорошо во всем ориентируюсь, могу все сам проверить. Что касается других наук, то я полагаюсь на утверждения моих коллег с других факультетов. Физик продемонстрирует мне с помощью электронного микроскопа, как выглядит микроструктура клетки, объяснит, что такое модель атома. В лучшем случае, я используя логику и здравый смысл, пойму его объяснения, в худшем — поверю представителю другой науки, что то, что он объясняет на основании своих методов и теории, соответствует действительности. При этом возникнут дополнительные трудности в понимании специального языка другой науки, поскольку я не знаком ни с определениями понятий, ни с методами исследований, ни с объемлющей их теорией.
Все ученые говорят, однако, на обычном языке. Если бы они взяли на себя труд и перевели свой специальный язык на обычный, тогда понимание стало бы возможным. Сложные понятия специального языка утратили бы свою загадочность. Об этой возможности свидетельствуют многочисленные научно-популярные издания. При этом существует, конечно, опасность упрощения, которой подвергаюсь и я. В каждой науке имеются положения, многозначность которых вряд ли выразима обычным языком. Особые методы исследований и сложные теории не удается перевести на обычный язык без смысловых потерь. В таких случаях я могу верить свидетельству ученых, а могу и не верить. Если я им не верю, то, по большому счету, у меня остается возможность самому изучить соответствующую науку, т. е. научиться самостоятельно применять ее методы, чтобы независимо от других проверить, можно ли с помощью методов этой науки повторно обнаружить те или иные данные или нет.
Выразим это образно: в «ландшафте» различных наук я могу исследовать неприступную гору, лишь используя необходимое снаряжение, чтобы затем, как Вильгельм фон Гумбольдт, с помощью сектанта изготовить карту, но с этим снаряжением мне не удастся осуществить подводные исследования. Понятно, что без тренировки и обучения мастерству погружаться в неизвестные глубины нельзя. Впрочем, кое-какие возможности познакомиться с подводным миром есть и у ныряльщика-любителя без специального снаряжения: ему нужны только здоровые дегкие, подводная маска и дыхательная трубка. Читатель уже догадался, к чему я клоню.