В психогенезе неврозов навязчивого состояния после оживления классической тройственной ситуации между ребенком, матерью и отцом происходит регрессия на предшествующую «анальную» ступень развития, поскольку относящиеся к генитальной фазе желания инцеста и устранения были слишком угрожающими для детского «Я». Стараясь избежать угрожающих ему генитальных импульсов, ребенок попадает из огня да в полымя. Поскольку начинают действовать относящиеся к «анальной» фазе садистические импульсы, которые вызывают у ребенка еще больший страх. Поэтому при неврозе навязчивых состояний мобилизуются наиболее действенные защитные механизмы: изоляция и формирование реакции, чтобы ребенок смог выдержать угрожающее ему состояние. Аффекты как бы отцепляются от мышления — изоляция аффекта (Affekt-Isolierung), мышление с навязчивой сверхдобросовестностью приводится в порядок, поскольку в любом случае следует избегать «хаотичного» фантазирования и детских желаний («формирование реакции»). В связи с регрессией от генитальной к анальной форме, желания любить и быть любимым заменяются желаниями господствовать или подчиняться, бить или подвергаться избиениям, мучить или быть мучимым.
Вместе с навязчивыми симптомами (навязчивые мысли, навязчивые действия, навязчивые импульсы и побуждения) посредством названных защитных механизмов (изоляция, особенно изоляция аффектов» формирование реакции, регрессия) из сознания изгоняются все болезненные, угрожающие, формирующие страх и поддерживающие его побуждения: болезненное чувство стыда, чувство вины» раскаяния, страх наказания, преследования и, не в последнюю очередь, сами угнетенные влечения. Если эти влечения слишком напирают и защита из-за этого становится порой проницаемой, то неприятный опыт может повториться снова, когда часть инстинктов доберется до сознания. Примером такого рода служит фраза, произнесенная пациентом после незначительного «прокола»: «Прости грехи мои, распутный козел». В слове «распутный козел» (Hurenbock) в концентрированной форме содержится одновременно как сексуальный так и агрессивный элемент.
«Человек-крыса».
О навязчивом характере, в котором угадывались черты, свойственные и «нормальному» человеку, речь шла в главе V. 3.3. Что касается ярко выраженных случаев неврозов навязчивого состояния, то для «нормы» они могут показаться, напротив, чуждыми. Известные примеры этих неврозов, описанные Фрейдом, это т. н. «человек-крыса» (1909) и «человек-волк» (1918).
«Человек-крыса» страдал оттого, что опасался, как бы не произошло ничего плохого с его отцом и одной уважаемой им дамой. Он постоянно ощущал навязчивый импульс перерезать себе горло бритвой. Тогдашний анализ обнаружил, наряду со многими другими деталями, первоначальную, связанную с симптомом, инстинктивную сексуальную потребность овладеть женщиной, устранить отца и, в связи с этими предосудительными влечениями, желание самостоятельно наказать себя, перерезав себе горло. Необычайное прозвище — «человек-крыса» — закрепилось за пациентом оттого, что у него была фантазия, наличие которой он смог установить лишь после преодоления величайшего сопротивления, поскольку она казалась ему самому причудливой и чуждой: «Я сижу на ночном горшке, в котором находятся крысы, которые вонзаются в мой зад». В момент, когда пациент открыл это психоаналитику у того промелькнуло предположение, что это странное происшествие относится не к пациенту, а к его отцу, в смысле реакции мести за то, что, как предполагал пациент, отец возражал бы против удовлетворения его сексуальных желаний. Я думаю, что читатели сами смогут закончить эту интерпретацию. Читая многие фрейдовские толкования, у меня самого складывается впечатление, что порой они проистекают скорее из фантазии самого Фрейда, чем следуют за ассоциациями пациента.
«Человек-волк».
В психоанализе стал очень известен сон «человека-волка» (Traum vom «Wolfsmann»). «Человек-волк» наблюдает в открытое окно множество волков, которые неподвижно сидят на дереве. Анализ установил в интерпретации этого сновидения скрытые и осуждаемые сознанием гомосексуальные желания по отношению к отцу, желания, которые достигают своего апогея в фантазиях, полных сладострастия, наряду со страхом совершить коитус с отцом подобно женщине.
В связи с этой фантазией имело место воспоминание о волнующем переживании детства: маленький мальчик наблюдал сзади моющую пол няню Грушу. Это его сильно возбудило. Дальнейшие ассоциации с воспоминанием вели к фантазии о том, чтобы увидеть страстно совокупляющихся родителей — в действительности или лишь в фантазии, оставалось под вопросом. Эта т. н. «первичная сцена» (Urszene) пугала и возбуждала ребенка настолько, что он, находясь под влиянием внутренних запретов на то, чтобы увидеть нечто подобное, отгонял от себя все связанные с этим мысли и чувства. Последнее удалось ему ценой целого ряда невротических симптомов, которые особенно манифестно проявились в совершении религиозно окрашенных действий. Подобное часто приводит к характерным комбинациям, вроде высказывания моего пациента — «Прости мне грехи мои. распутный козел»,— например. «Бог и кал» (Gott und Kot) или «Бог и свинья» (Gott und Schwein); комбинации, которые ввиду строгих запретов на подобные кощунственные выражения неизбежно влекут за собой соответственные покаянные действия.
До сих пор важная в образовании будущих психоаналитиков показательная история о «Человеке-волке» была критически дополнена в более поздних публикациях (Gardiner, 1972; русский перевод см. Человек-волк и Зигмунд Фрейд. Киев. 1996). С психологической стороны эту историю избрали как пример того. что психоанализ ни в коем случае не в состоянии научно объяснить невротическое поведение (Perrez, 1972). Действительно, анализ Фрейдом случая «человека-волка» выявляет на современный взгляд целый ряд недостатков. Скорее всего Фрейд находился под чересчур сильным влиянием господствовавшей над ним в то время теорией эдипового комплекса и рассматривал многослойный материал, предоставляемый ему пациентами, преимущественно в этом духе. Роль покинутого ребенка, ищущего компромисс с помощью горничной и других слуг, была распознана столь же недостаточно, как и социальная проблематика отношений между барчуком и зависимыми от помещика работниками и прислугой. Проблематичным остается вопрос — соответствовало ли действительности толкование, данное Фрейдом «волкам» как символу скрытой за этим сексуальности родителей в прародительской сцене, или ближе к истине были другие интерпретации. Поэтому случай «человека-волка» вообще не годится в качестве доказательства «за» и «против» психоанализа. Сравните также «Разговоры» с человеком-волком» (Obholzer. 1980).