1. ТРУД. ФИЛОГЕНЕЗ СОЗНАНИЯ
Итак, на прошлой лекции мы установили, что поведение человека существенно отличается от поведения животных. Если последнее целиком определяется непосредственным окружением, врожденными инстинктами, индивидуальным опытом, то поведение человека регулируется опытом всего человечества и потребностями общества.
Этот тип поведения настолько специфичен, что для его обозначения мы будем в дальнейшем употреблять особый, специальный термин — деятельность.
Деятельность — это та форма активного отношения к действительности, через которую устанавливается реальная связь между человеком и миром, в котором он живет. Через деятельность человек воздействует на природу, вещи, символы, других людей. Реализуя и раскрывая в этих действиях свои внутренние свойства, он выступает по отношению к вещам как субъект, а к людям — как личность. Испытывая в свою очередь их ответные воздействия, он обнаруживает таким путем истинные, объективные, существенные свойства людей, вещей, природы и символов. Вещи выступают перед ним как объекты, а люди — как личности.
Чтобы впервые обнаружить тяжесть камня, надо было его поднять, а чтобы обнаружить мощность атомной бомбы, надо ее взорвать. Поднимая камень и взрывая бомбу, человек через деятельность обнаруживает их реальные свойства. Он может заменить эти реальные воздействия символическими — сказать: «камень — тяжел» или вычислить мощность бомбы по формуле. Но вначале всегда стоит дело! И это дело обнаруживает не только свойства камня или бомбы, но и самого человека — для чего он поднял камень и зачем взорвал бомбу! Дело определяет и обнаруживает, что знает человек и чего не знает, что он видит в мире и чего не видит, что выбирает и что отвергает. Иными словами, оно определяет, и вместе обнаруживает содержание его психики и механизм ее работы.
Какова же основная, ведущая, главная деятельность человека? Это — труд, т.е. производство определенных общественно-полезных, по крайней мере, потребляемых обществом (хотя и вредных) продуктов — материальных или идеальных.
Почему именно труд? Потому что без него человек просто не мог бы существовать. Конечно, отдельный бессовестный бездельник может прожить и не трудясь. Но он сможет это сделать лишь за счет труда других людей, присваивая и потребляя плоды этого чужого труда. Человечество же, как вид, прекратило бы свое существование, если бы перестало трудиться. Следовательно, именно трудовая деятельность может рассматриваться как специфическое видовое поведение человека, обеспечивающее его выживание и размножение, победу над другими видами и использование им сил и веществ природы.
Каковы же основные объективные черты труда, составляющие его сущность и не зависящие от конкретного вида труда, а также от воли и желаний человека?
Первую из них мы уже отметили. Любой труд направлен на создание некоторого продукта, необходимого обществу. Это могут быть вещи, потребляемые людьми, и вещи, необходимые для производства таких потребляемых вещей — хлеб и машины, мебель и орудия, одежда и автомобили и т.д. Это может быть энергия (тепло, свет, электричество, движение и т.п.) и информация (книги, чертежи, сообщения). Наконец, это могут быть идеологические продукты (наука, искусство, идеи) и действия, организующие поведение и труд людей (управление, контроль, охрана, воспитание и т.д.).
Существенно здесь, что продукт, производимый данным человеком, может быть ненужен ему самому для удовлетворения его потребностей. Достаточно, если продукт этот нужен обществу в целом. Соответственно, деятельность человека перестает определяться его личными потребностями. Она задается ему обществом, принимает форму выполнения определенного общественного задания.
Таким образом, трудовая деятельность людей является по своей природе общественной. Потребности общества ее определяют, направляют и регулируют.
Общественной является эта деятельность и по ее характеру. Практически даже в первобытном обществе один и тот же человек не производит всего, что необходимо ему для жизни. Уже здесь имеет место определенное разделение груда. Мужчины заняты охотой; женщины — сбором растений и хозяйством. Да и на охоте роли участников распределены. Одни загоняют дичь в засаду, другие — ее убивают и т.д. Затем выделяются земледелие, ремесла, функции управления, военные функции и т.д.
Сегодня общественное разделение труда приобрело такую чудовищную сложность и разветвленность, что фактически ни один человек не только не производит всего, что ему требуется, но никогда не участвует в производстве хотя бы одного продукта с начала до конца. Растит он пшеницу или изготовляет детали, пишет книги или лечит больных — в получении продукта рядом с ним участвуют сотни и тысячи других людей. Одни подготовляют ему сырье, заготовки, мысли, факты, лекарства. Другие принимают от него его продукт и изготовляют из него хлеб, машины, книги. Третьи рядом и одновременно с ним создают условия для его труда — пашут, обеспечивают его станок энергией и заготовками, делают и продают чернила, бумагу, ухаживают за больными и т.д. Наконец, четвертые невидимо участвуют в его труде продуктами своей деятельности — выведенным ими сортом пшеницы, добытым металлом, изготовленным станком, накопленными идеями, изобретенными лекарствами и т.д.
Все, что ему требуется для жизни, человек должен, таким образом, получить от общества в обмен на свой труд. Его потребности по внешней видимости удовлетворяются не его собственным трудом, а обществом. Как это происходит, определяется системой производственных отношений, господствующей в обществе. Поэтому производство любого продукта в обществе является одновременно и производством определенных отношений людей в процессе труда, распределения, обмена и потребления его продуктов.
Посмотрим, каких же особенностей протекания психической деятельности требует от человека трудовая деятельность.
Чем непосредственно определяются действия, которые выполняет человек в труде? Не биологической потребностью, а поставленной производственной целью.
Итак, перед нами первое принципиальное отличие трудовой деятельности человека от приспособительного поведения животных. То, почему человек действует, не совпадает с тем, для чего он действует. Побуждения, мотивы, которые заставляют его действовать, расходятся с непосредственной целью, которая управляет его действиями.
У животных это невозможно. Чтобы крыса начала нажимать педаль, она должна быть голодна. Ее действия — прямой способ удовлетворить свою потребность, получить пищу. Они представляют собой ответ организма на определенное его состояние.
Человек управляет станком не потому, что это удовлетворяет его голод, а потому, что это позволяет изготовить порученную ему деталь. Его действия уже не являются ответом на состояние организма, на потребность. Они отвечают цели — выполнению определенного трудового задания.
Следовательно, для человеческой психики недостаточно способности отразить как-то состояния организма и среды и регулировать ими совершаемые действия. Ей необходима еще способность как-то отразить обще-ственно-обусловленную цель трудового задания и регулировать действия этой целью.
А что представляет собой указанная цель? Это — тот продукт, который человек должен получить, т.е. будущий предметный результат его деятельности. Но ведь будущий продукт еще не существует. Как же может то, чего еще нет, управлять поведением, диктовать человеку его действия.
Это возможно только в том случае, если этот будущий результат как-то уже представлен в психике человека.
Таким образом, сама трудовая деятельность требует от человека способности представить себе идеально «в голове» вещь, которой перед ним нет, и руководствоваться в своих действиях этим идеальным образом.
А что это означает, собственно, руководствоваться в своих действиях вещью, которую требуется создать? Это значит приспособлять свои действия к свойствам того объекта, с которым имеем дело, так, чтобы превратить его в предмет, являющийся целью деятельности.
Для этого психике необходима способность отображать вещи в их собственных объективных свойствах, т.е. предвосхищать, как «ответит» данный предмет на те или иные воздействия на него.
Но и этого недостаточно. В конце концов, психика животных тоже способна отражать объективные свойства вещей. Ведь отличает же собака съедобную кость от несъедобного камня. А крыса, нажимающая на педаль, отличает ее по виду и реагирует на ее объективное свойство — выдавать пищу.
Разница заключается в том, что крыса реагирует не на форму педали, а на пищу, которую эта педаль сигнализирует. Поэтому для крысы достаточно, чтобы форма соответствующей педали как-то отразилась в ее психике, т.е. извне поступил соответствующий сигнал. Заученное действие возникнет в ответ автоматически.
Действия человека отвечают на сами свойства предмета, а не на сигнализируемое ими удовлетворение потребности. Токарь подводит резец к детали, потому что он острый и обточит деталь, а не потому что в ответ из станка выпадет пирожное или билет на футбол. Поэтому мало, чтобы предмет отразился в голове в своих объективных свойствах. Нужна еще способность «увидеть» эти его объективные свойства.
Грубо говоря, человеку требуется способность «рассматривать» отражение предмета в своей голове, обнаружить в нем объективные свойства отраженного предмета и учесть их в своих действиях. Надо уметь, так сказать, «отразить отражение», как бы «поставить его перед собой» или точнее — вынести из головы и реагировать на него, как на вещь.
Естественно, что необходимо и уметь выполнять необходимые действия, а также их отыскивать, исходя из цели.
И тут возникает еще одно существенное обстоятельство. Как мы уже знаем, связь вещи с ответом на нее, действием осуществляется через «значение».
Животное реагирует не на вещь, а на ее значение для организма. Так педаль в опытах Торндайка означает для крысы пищу. Форма реакции — нажим на педаль — заучена. Но сама педаль выделяется психикой крысы и реакция на нее возникает, потому что педаль означает удовлетворение голода.
У человека в трудовой деятельности действия определяются не биологическим мотивом, а целью, которая поставлена обществом. Поэтому они определяются общественным значением вещи. Соответственно, анализ и классификация предметов реальности должны осуществляться по их употреблению в общественной практике, в опыте общества. Мир должен являться человеку не столько в одежде личных его переживаний, сколько сквозь призму общественного опыта.
Наконец, как мы видели, цель человеческой деятельности при труде заключается не в самой деятельности, а в ее продукте. Поэтому соответствующая деятельность в большинстве случаев не может возбуждаться и поддерживаться переживаниями, которые она сама вызывает. Необходима еще способность психики стимулировать и поддерживать деятельность, которая сама по себе не удовлетворяет непосредственных потребностей, т.е. не сопровождается непосредственным подкреплением. Таковы требования, которые предъявляет труд к психике человека. Таковы дополнительные способности, без которых она не могла бы адекватно регулировать трудовую деятельность.
Коренной факт, о котором свидетельствует существование человечества, заключается в том, что трудовая деятельность им успешно осуществляется. Значит, психика человека отвечает этим требованиям, обладает этими способностями.
Способность воспроизвести в голове образ предмета и руководствоваться им в своих действиях называют представлением и воображением.
Способность отображать вещи в их собственных объективных свойствах, существенных и значимых для общественной практики, называют пониманием, а выявление этих значимых свойств вещей, классификацию объектов реальности в соответствии с этими свойствами и соотношение их со способами реализации поставленных целей называют мышлением.
Способность объективировать отражение, «видеть» его как объект, предстоящий психике, короче, способность отражать отражение действительности, происходящее в голове, называют сознанием.
Наконец, способность регулировать деятельность психики и организма сознаваемой целью называют волей.
Но представление, воображение, понимание, мышление, сознание и воля — это и есть основные специфические психические функции человеческого мозга, отличающие ее от психики животных. Психологи и философы давно уже обнаружили их, изучая человека.
Впрочем, сам человек осознал и обнаружил у себя эти психические функции задолго до психологов и философов и закрепил эти свои открытия в языке. «Я представил себе встречу с любимой», «он вообразил, будто все в восторге от его сочинения», «я понял, наконец, эту теорему», «мы долго думали, как улучшить прибор», «усилием воли студент заставил себя усесться за учебник» — такие и им подобные высказывания выражают сознавание человеком этих своих психических функций, объяснение им своих действий и состояний в различных жизненных ситуациях.
Но сознание — вещь коварная. Мы уже видели, что оно заключается в объективации, т.е. отражении самих внутренних состояний психики как самостоятельных явлений и предметов, стоящих «перед» психикой. Содержание его психической жизни воспринимается поэтому субъективно человеком как некий внутренний телевизионный экран, на котором развертываются образы реальности и фантазии, его мысли и знания, его слова и поступки. Спектакль «сочиняет» реальность, управляют им режиссеры по имени «чувства», «желания», «потребности», «воля», а транслируют телекамеры под названием «восприятие», «представление», «воображение», «мышление».
Но кто же зритель? Кто одиноко смотрит этот фильм в запертом темном зале нашей черепной коробки?
Именно над этой проблемой тысячелетия бились философы и психологи.
Одни из них — идеалисты отвечали: «этот зритель — душа, дух, нечто невидимое, неощутимое, нематериальное. Оно и есть психическое, оно и есть сознание». Другие — вульгарные материалисты — отвечали: «Этот зритель — нервные клетки мозга. Физико-химические процессы в них — они и есть психическое, они и есть сознание».
Но упорная мысль человека не успокаивалась. Зритель — это душа, дух? Хорошо! Но как она ухитряется сознавать то, что видит? Зритель — это сами клетки мозга? Хорошо, но как они ухитряются видеть, что происходит в них самих?
Ответы следовали обычно такие. Душа сознает то, что происходит в психике, потому что сознание является ее свойством. Нервные клетки отражают процессы отражения, протекающие в мозгу, потому что таковы свойства мозга. Иными словами, слабительная соль слабит, потому что она обладает таким свойством — слабить.
И сразу становится ясно, что это вовсе не ответы. Оторвать свойство некоторого явления от самого явления. Обозначить это свойство особым словом. Затем принять это слово за обозначение какой-то особой вещи. А потом объявить эту выдуманную вещь причиной явления. Это — типичный прием ненаучного и донаучного периода, так называемого метафизического мышления.
Он дает видимость объяснения для тех, кто остается на уровне слов, для кого объяснить — значит придумать непонятное слово для обозначения непонятого явления.
У научного мышления иной путь. Оно ищет реальные процессы, в которых возникают изучаемые свойства явлений. Выясняет закономерность этих процессов. И этими закономерностями объясняет свойства порождаемых ими явлений.
Вся беда психологии в течение многих столетий заключалась в том, что она исследовала только сами явления психической жизни человека — представления, фантазию, мышление, волю, сознание — и проходила мимо того реального процесса, в котором эти явления возникают — мимо деятельности человека.
Марксистская психология впервые ввела в сферу своего исследования эту реальную форму практического существования человека и его психики — его деятельность. И сразу рассеялась вековая тайна необычных свойств человеческой психики.
Они оказались необходимыми условиями осуществления общественно-трудовой деятельности. Закономерности этой деятельности таковы, что регулятор, который ею управляет, должен быть способен к осуществлению процессов, обозначаемых как восприятие, представление, воображение, мышление, воля, сознание.
Психические функции трудящегося человека оказались детерминированы функциями его психики в труде; качественные особенности его психических процессов оказались обусловлены качественными особенностями процесса труда, как источника содержания психики и обекта регуляции психикой.
Таким образом, оказалось, что нет нужды придумывать какие-то особые свойства духа или нервных клеток, чтобы обосновать необходимость, т.е. закономерность свойств человеческой психики. Их необходимость обусловлена закономерностями человеческой деятельности, вытекает из самой формы существования человека как общественно-трудового существа.
Итак, мы обнаружили, что основные процессы и свойства, которые психология приписывает человеческой психике, не выдуманы ею. Они не иллюзия нашего самонаблюдения, как думают бихевиористы, а действительно существуют. Притом они не духовный дар «искры божьей», а необходимые условия реальной коллективной трудовой деятельности.
Остается, однако, весьма существенный вопрос — откуда они взялись, если только они не «дар божий», которым господь предусмотрительно снабдил человека, когда обрек его «в поте лица добывать хлеб свой насущный».
Чтобы разобраться, обратимся снова к трудовой деятельности человека, но уже с другой ее стороны. До сих пор рассматривали, на что она направлена и как организована. Теперь же посмотрим, как она непосредственно осуществляется.
Основной отличающей чертой, которая с этой точки зрения отличает трудовую деятельность человека от поведения животных, является то, что эта деятельность всегда осуществляется с помощью определенных средств труда, материальных и духовных, физических и символических.
К физическим средствам относятся орудия труда и условия труда. Орудия труда — это вещи или комплексы вещей, при помощи которых человек воздействует на предмет своего труда и превращает его в продукт, являющийся целью труда. Сюда относятся разнообразные ручные орудия, инструменты и транспортные средства, механизмы, машины, аппараты и установки, приборы, приспособления и др. Условия труда — это вещи и явления, обеспечивающие необходимые воздействия орудий труда на его предмет. Сюда относятся энергия, топливо, производственные здания, дороги, земля, вода и воздух, склады, каналы связи, аппаратура учета и административного управления и т.д.
К символическим относятся все средства информации, необходимой для осуществления трудовой деятельности, ее организации и управления ею. Это, прежде всего —речь устная и письменная, затем разнообразные изображения, чертежи, схемы, формулы, сигналы индикации, показания контрольных приборов и др.
Рассмотрим прежде всего физические средства труда. Что общего у них всех, начиная от каменного топора первобытного человека, до современного автоматического станка с программным управлением?
Ясно, что это не внешний вид или устройства, а только их функция в процессе труда. Все они предназначены для определенного воздействия на другие вещи — предметы труда. Поэтому в них существенны те свойства, которые они обнаруживают во взаимодействии с этими другими вещами.
Заметьте, не то, как они действуют на человека, на его чувства, на его организм, а то, как они действуют на другие вещи!
Так, уже в каменном топоре существенны не его вкус и питательность, а способность раскалывать дерево, кость, череп животного, обусловленная такими его качествами как твердость, тяжесть, острота.
Более того, в топоре до некоторой степени несущественны и его цвет, форма, размер, — лишь бы он годился для раскалывания других предметов. Иными словами, «значение топора» предметам придает даже не их внешний вид, а прежде всего возможность употребления для определенной трудовой цели.
Значение вещи, а, следовательно, и действия по отношению к ней определяются в данном случае не тем, какое состояние организма они вызывают, даже не тем, как она выглядит, а прежде всего тем, для чего она употребляется.
Это подтверждается не только теоретическим анализом, но и прямыми фактами, которые дало изучение народов, стоящих на примитивных ступенях развития, а также истории языка.
Так, например, индейское племя гуичолы объединяют в одном понятии оленя и пшеницу. Что же между ними общего? Физически и по виду ничего. Но с точки зрения значения для общественной практики они действительно тождественны. То и другое были источником существования племени. Сначала, на стадии скотоводства — олени; затем, с переходом к земледелию — пшеница. Этот переход в практической жизни людей привел и к переносу значения оленя на пшеницу. Здесь особенно явственно видно, что выделение и объединение предметов для сознания определяется именно их значением, т.е. функцией в жизни общества, а не внешним видом.
То же показывает и история языка. Например, в языке некоторых народов слово «топор» происходит от корня «камень», а последнее, в свою очередь, является производным от слова «рука». Логика этого переноса, отражающая изменение значения предметов в деятельности человека, по-видимому, не требует особых пояснений. Аналогичный перенос значения мы имеем в русском языке, например, в слове «стрелять», применяемом и к ружью, и к артиллерийскому орудию. Они, конечно, никак не похожи на лук, и выбрасывают отнюдь не стрелы. Но функция — поражать врага — тождественна. Таким образом, вещь перестает быть сигналом биологических потребностей (пища, опасность) и реакцией (схватить, бежать), а превращается в сигнал определенного действия, выработанного коллективной практикой (рубить, обтесывать).
Это функциональное (а не биологическое!) значение вещи одновременно является выражением ее объективных, устойчивых, не зависящих от человека свойств, которые она обнаруживает во взаимодействии с другими вещами и которые только и делают возможным соответствующее ее употребление.
Тем самым мир, в котором живет и действует человек, становится другим. В нем выделяются вещи, носители собственных устойчивых свойств, не зависящих от внутренних состояний человека.
Психика не может не отражать того мира, в котором живет индивид. Через механизмы фильтрации и кодирования она моделирует связи реальности, значимые для поведения организма, и классифицирует на их основе отражаемую реальность. Когда в круг таких связей начинают включаться соотношения между предметами, обнаруживаемые при воздействии одним предметом на другой, психика по своей природе не может их не отразить. Пусть вещи выделяются пока еще не на основе их осознанных объективных свойств, а только через практические употребления — все равно! Главный шаг сделан, и завесу смутных мелькающих образов, вызывающих вожделение и порыв схватить или, наоборот, темный ужас и бегство, то там, то здесь уже прорывают вспышки, которые освещают мир, лежащий вне бесформенных томлений собственного реагирующего тела.
Эти вспышки — переживания своих реальных воздействий на мир с помощью вещей-орудий. Они высвечивают из смутного хаоса органических переживаний островки устойчивых, не зависящих от организма ощущений, которые отражают собственные устойчивые и объективные свойства предмета-орудия. Эти-то островки и становятся представителями реальности в психике. Сочетания ощущений, образующие их, переживаются, как внешнее к психике, объективное, противостоящее организму. Через них кнопки управления поведением из рук биологических инстинктов начинают постепенно переходить в руки самой объективной реальности.
Как живое сделало когда-то решающий скачок к развитию, выйдя из воды на землю, так регулятор поведения живого — психика сделала решающий шаг к своему развитию в человеке, когда из океана телесных переживаний она впервые ступила на эти островки объективных восприятий. Этот шаг знаменовал ее
Ь ^ак 2143 вступление на твердую землю реальности и начало ее исследования и познания.
Этот шаг означал начало новой формы отражения психикой реальности — начало сознания.
Заметьте, для возникновения его проблесков от психики не требуется в принципе никаких особых новых функций или способностей. Для этого достаточно тех же механизмов отражения значимых связей реальности, которые мы уже обнаружили в психике животных.
Но эти механизмы отражают теперь другое практическое отношение к реальности, и поэтому сама реальность отражается в психике по-другому.
Появление новой формы жизнедеятельности — труда — порождает новую форму ее психического регулирования — сознание.
Это очень важный вывод. Он сразу снимает «проклятые вопросы», столетиями мучившие философов, психологов и физиологов. Откуда свалились к животным сознание, сделавшее их людьми?
Какие изменения вдруг произошли в мозгу питекантропа, что он начал «видеть» вещи как вещи, а не как сигналы собственных потребностей?
Да ниоткуда не свалилось! Никаких особенных изменений в физиологии мозга не произошло. Мозг пра-человека оставался еще мозгом животного, и работал он по тем же законами физиологии, что и мозг «несознательных» обезьян. Но жизнедеятельность прачелове-ка по мере вхождения в нее труда начинала управляться иными законами, становилась человеческой. И «животный» мозг нашего далекого предка, отражая это новое его практическое отношение к реальности, сам становился «человеческим» — начинал отражать реальность в той форме, в которой она раскрывалась в трудовой деятельности. Человеческое сознание не упало как дар с неба. Оно загоралось смутным огоньком в мозгу животного, по мере того, как поведение его становилось человеческим.
Тут, правда, можно задать один «каверзный» вопрос. Ведь психика — регулятор поведения. Как же старая «животная» психика, которая соотносит реальность с инстинктами и потребностями организма, могла породить трудовую деятельность, которая управляется отношениями вещей, не зависящими от инстинктивных потребностей организма?
А все дело в том, что психика и не порождала трудовой деятельности.
Трудовая деятельность в сообществе пралюдей стихийно возникла как реализация потребностей этого сообщества, а не как сознательное выражение биологических нужд отдельных его участков. Ее породил коллектив, а не догадка или разум отдельного гениального питекантропа.
В том, что целесообразная «разумная» продуктивная деятельность сообщества живых организмов может стихийно осуществляться при полной «неразумности» каждого отдельного его участника, мы убедились уже, когда рассматривали сообщества пчел и муравьев.
Но там мы имели дело с насекомыми, т.е. с организмами, которыми управляют в основном врожденные программы поведения. Поэтому разделение функций и координация деятельности носили у них врожденный инстиктивный характер.
Приматы же, к которым относился и прачеловек, составляют высшее звено другой ветви живого — то, в которой приспособление к реальности идет через индивидуальный опыт, т.е. научение.
Если у высших представителей этой ветви эволюции употребление вещей однажды начало отделяться от их потребления, то в основе этого процесса могло лежать только научение.
Как это происходило? Точно мы еще не знаем. Бесспорно только, что для этого требовалось наличие совместной коллективной деятельности и совместного потребления ее продуктов.
Пусть сначала это сообщество пралюдей представляет собой орду похожую на стадо обезьян. Все движутся вместе, вместе ищут съедобные растения, вместе бросаются на добычу. Хотя все делают все вместе, результаты не у всех одинаковы. Особи, еще не скажешь индивиды, различны. Одни сильнее, другие слабее. Одни более быстры и ловки, другие менее. Одни старше и опытнее, другие моложе и меньше умеют. Наконец, есть половые различия. У самок на руках младенцы, у самцов руки свободны и т.д.
Когда орда догоняет оленя, то все бегут за ним и кричат. Но более быстрые и ловкие успевают обойти его, ударить камнем, убить, А менее быстрые могут только гнать и кричать. Тем не менее и те и другие получают кусок от добычи. А самки получают ее для себя и детенышей, даже если отстали и не участвовали в травле.
Мы знаем, что действие, приводящее к удовлетворению потребности, закрепляется как значимое. Поэтому достаточно механизма условных рефлексов и научения, чтобы у одних участников орды, как средство добыть пищу, закрепилось действие бросания камней в оленя. У других в качестве такого действия фиксируется преследование и крик. У третьих — укрывание и кормление детенышей.
Так в условиях такой орды еще чисто стихийно, без проблесков разума или сознания, на основе простого условно-рефлекторного научения закономерно пробиваются ростки разделения функций. Подкрепляясь общественной практикой, такое разделение функций превращается все устойчивей в стереотипы поведения соответствующих особей в ситуации охоты. В орде выделяются охотники, загонщики, охранители потомства.
Рассмотрим поподробнее поведение, например, загонщика. Его действия сами по себе не направлены на овладение добычей. Больше того, если бы он действовал один, то эти действия привели бы к тому, что он остался бы голоден — добыча убежала бы и все.
Поэтому вся его деятельность приобретает смысл только в сочетании с деятельностью других особей — охотников. Чтобы достичь цели, загонщик должен учитывать действия охотников — гнать оленя на них, а не куда попало.
Тем самым непосредственная цель его дейстий перестает быть биологически значимой и становится общественной. Она отражается не в форме внутренних инстинктивных переживаний, а через восприятие дейстий других людей над объектами внешней реальности.
Самой практикой образы объектов и действий над ними отрываются от переживания биологической потребности, понуждающей к деятельности. Реальностью для психики становится не мир собственных переживаний, а мир вещей, определяемых их общественным употреблением, т.е. способами действия с ними. Поведением начинает управлять не субъективная форма отражения действительности в мозгу, а объективное содержание действительности, которое отражено в этой субъективной форме. Реальностью, на которую индивид реагирует своей деятельностью, становится не отражение, не переживание, а то, что оно обозначает.
Но такое отражение реальности и составляет, как мы видели, основу сознания. Следовательно, само практическое общественное бытие людей порождает новые значения вещей, закрепленные в действиях по отношению к ним, выработанных обществом. Отражение этих новых значений мозгом порождает новое свойство психики — сознание.
То, что для появления проблесков сознания оказывается достаточно функциональных механизмов, которыми обладает психика высших животных, не означает, что после появления сознания функциональные механизмы психики остаются в основе такими же, как у высших животных.
Мы уже упоминали, что в трудовой деятельности используются не только физические, но и символические средства, которые служат для сообщения информации. Поскольку труд связан с разделением функций, обмен информацией между участниками трудовой деятельности является необходимой его составной частью.
Более того, само овладение трудовыми действиями требует освоения соответствующей информации. Ведь эти действия имеют не биологический, а общественный смысл. Поэтому обнаружить и усвоить их через личный биологический опыт индивид не может. Он может обнаружить их только в практическом опыте общества и усвоить через этот практический опыт.
Например, заостренный камень не отличается от других камней тем, что его можно съесть. И оббивание камня, чтобы его заострить, не удовлетворяет ни голода, ни жажды, ни полового возбуждения. Особое значение «рубила» такой камень приобретает лишь как орудие труда. И действия оббивания камня приобретают смысл лишь как способы получения такого орудия.
Поэтому выделение застренного камня из всех других камней не может быть осуществлено на основе одного биологического опыта. Соответственно, действия по его изготовлению не могут приобрести смысл через подкрепление их приятными переживаниями от удовлетворенной потребности организма.
Назначение, способы изготовления и употребления орудий вырабатываются общественной и трудовой практикой и реализуются в этой практике. Она-то и является носителем смысла трудовых действий. В ее рамках оббивание камня только и приобретает значение целесообразной деятельности по изготовлению орудия.
Таким образом, с возникновением труда появляются способы восприятия и классификации реальности, носителем которых является не отдельный индивид, а совокупная практика всего общества. Появляются формы деятельности и поведения, смысл которых реализуется не в переживаниях самого индивида, а в нуждах и результатах деятельности всего общества в целом.
Благодаря этому у человека возникает принципиально новое отношение к реальности, чем у животного. Животное стоит, так сказать, лицом к лицу с природой. Непосредственно взаимодействуя с ней, оно реализует свои врожденные формы поведения и путем проб и ошибок отыскивает и усваивает новые.
Между человеком и природой встает общество. Как субъект трудовой деятельности, человек стоит лицом к лицу прежде всего с обществом, а через него уже взаимодействует с природой. Из общественной практики он усваивает способы воздействия на природу. Только во взаимодействии с другими людьми он может реализовать эти способы. Вся его деятельность имеет смысл и приобретает значение лишь как часть совокупной деятельности общества.
Итак, с появлением труда и общественным разделением создается положение, когда смысл и значение действий человека и предметов внешнего мира определяются не потребностями и биологическим опытом индивида, а целями и опытом общества. Общественная практика, т.е. совокупная деятельность всех людей, формулирует эти значения, испытывает эти способы действия над вещами и восприятия вещей, хранит их и передает отдельным членам общества.
Какими же средствами закрепляет общество эти выработанные его практикой значения вещей и действий, как хранит их и передает новым поколениям?
Такими средствами служат специальные действия и предметы, используемые для производства, хранения и передачи информации. Ранее мы назвали их символическими.
Средства эти имеют особое, только им присущее значение. Если зйачение биологического раздражителя заключается в возможных изменениях состояния организма, которые он сигнализирует, если значение предмета-орудия заключается в тех изменениях состояния внешнего мира, которые оно может осуществить, то значение символа заключается в тех возможных материальных и идеальных продуктах общественной практики, которые он представительствует. В раздражителе существенны его биологические свойства — как он действует на организм. В вещи существенны ее физические свойства — как она действует на другие вещи. В символе существенны его общественные свойства —как он действует на поведение людей.
Системы таких символических средств, фиксирующих информацию, которая необходима для реализации и развития общественной практики, называют языками. К ним относятся прежде всего звуковая речь и ее графическое отображение — письменная речь. Далее, разнообразные изобразительные языки — пиктограмм, иероглифов, пантомимы, драматизации, изобразительных искусств; специальные символические языки — чертежей, формул, схем, графиков, условных сигналов, знаков и т.д.
Мы еще будем подробно рассматривать язык и речевую деятельность человека. Поэтому здесь не станем заниматься их подробным анализом. Не будем затрагивать и довольно темного вопроса о том, как же возникал язык и речевая деятельность людей.
Для нас достаточно того бесспорного факта, что они существуют. Отправляясь от этого факта, попробуем кратко исследовать его значение для деятельности человека.
Речевая деятельность — это прежде всего принципиально новая форма деятельности, имеющая место только у человека. Сама по себе, в отличие от других средств труда, она не производит никаких материально-полезных продуктов. Но представительствуя общественную практику и опыт человечества, она позволяет приобщать к ним каждого члена общества. Таким образом, она является основным средством для освоения отдельными людьми материальных и идеальных продуктов деятельности общества и способов производства этих продуктов. В том числе она является основным средством организации людей в процессе труда и воспроизводства их производственных и общественных отношений.
Освобождая человека от необходимости непосредственно воспринять сам предмет или его свойства, чтобы их обнаружить и на них реагировать, освобождая человека от необходимости через собственные действия выявить значения вещей, чтобы адекватно с ними обращаться, речь, как мы уже видели, вырывает человека из плена наличной реальности и узких рамок индивидуального опыта.
Она в корне меняет структуру его поведения, подчиняя его не темному импульсу инстинктов, представленному давлением органических переживаний, а четким требованиям общественных целей и идеологии, представленных системой слов.
Речь позволяет осуществлять действия над предметами, не совершая самих действий и в отсутствии этих предметов, оперируя лишь представительствующими их словами, т.е. заменяя реальные действия символическими.
Это открывает возможность сначала «проигрывать» будущую деятельность идеально, «в уме», т.е* пробовать и искать оптимальные действия, оперируя не самими вещами, а символами. Таким образом, в структуру психической деятельности входят представления, воображение, планирование и теоретическое мышление.
Замещение реальности словами, представительствующими ее значение, открывает возможность для регулирования деятельности не только самими вещами, но и их общественными значениями и вообще целями, представленными в речевых символах. Нетрудно заметить, что это, в общем то, что именуется волей.
Таким образом, с овладением речью в корне изменяются сами способы выработки и регулирования поведения психикой. Меняется структура управления человеческой деятельностью со стороны психики, т.е. сами механизмы функционирования психики. В ней появляются те самые функции, которые, как мы видели, необходимы для трудовой деятельности — планирование, мышление, воля, воображение.
Отсюда видно, что если труд породил необходимость человеческого сознания и таких специфично человеческих его функций, как представление, воображение, мышление и воля, то язык обеспечил их возможность. Труд реализовал объективные свойства вещей, сделав их значимыми. Язык реализовал эти значения, сделав их объективными свойствами символов.
Поэтому труд позволил психике обнаружить мир независимых вещей в их объективных свойствах. Язык же позволил ей осознать эти объективные свойства вещей, представив их в реальных символах.
Таким образом, язык вынес само содержимое психики — значения — из психики вовне. В слове психика увидела сама себя; произошло отражение отражения.
Так зеркало, отражая окружающие вещи, не отражает само себя. Оно, так сказать, не может «видеть», что в нем отражено. Но если перед ним поставить второе зеркало, то в этом втором зеркале отразится то, что видно в первом. И это первое зеркало сможет «увидеть» то, что оно отражает. С таким вторым зеркалом можно сравнить речь. Отражая во внешний мир то, что отражает из внешнего мира психика человека, речь позволяет психике «увидеть» то, что она отражает. Действительность, отраженная психикой, открывается человеку в объективной устойчивости ее свойств, в ее отделен-ности, независимости от субъективного отношения к ней человека, от наличных его потребностей, как говорят, «презентируется» ему. В факте такой «презентиро-ванности» собственно и состоит факт сознания, факт превращения несознательного психического отражения в сознательное» (А.Н. Леонтьев).
Эта устойчивость объективных свойств вещей, их независимость от человека обнаруживается людьми в труде и закрепляется в устойчивости значений слов, их независимости от смысла этих слов для отдельных людей.
Ведь, чтобы служить средством общения, т.е. чтобы люди его понимали, слово должно иметь одинаковое значение для всех людей. Это значение, закрепленное в слове, и есть объективные свойства вещей, обнаруженные в общественной практике оперирования с ними, выражение общественного опыта употребления этих вещей.
Отдельный человек осваивает эти значения вместе с освоением речевой деятельности. Но значения слов — это и есть реальность, как она «презентирована», представлена человеку, его сознанию.
Таким образом, через слово практика общества, его опыт относительно предметов реальности становятся содержанием сознания отдельного человека, управляют отражательной деятельностью его психики, определяют, как он сознает реальность и что в ней сознает.
С этой точки зрения сознание отдельного человека — «мое сознание», «твое сознание», «его сознание» всегда являются лишь единичной реализацией, конкретным воплощением, индивидуальным отражением общественного сознания — идеологии.
Поэтому сознание — это не простое отражение отражения, не пустое «второе зеркало». Сознание — это активно-познавательное отражение. Оно не пассивно отображает все воздействия, которые оказывает на нервную систему внешний мир, а активно выделяет среди них лишь те, что представительствуют объективные свойства действительности, имеющие значение для общественной практики, классифицирует действительность на вещи по этим значениям ее объектов, отражает действительность как совокупность таких вещей.
Таким образом, сознание — это совсем особая форма отражения реальности, которая возникает и воплощается лишь в совместной производственной и речевой деятельности людей, в их общении и взаимодействии друг с другом. Оно по самой своей природе продукт не биологической, а общественной жизнедеятельности людей, т.е. «изначально-исторический продукт» (Маркс).
В этих особенностях сознательной формы отражения кроются и немалые опасности, подстерегающие психологов, которые его исследуют, и философов, которые о нем размышляют.
Если отвлечься от реальной общественной практики, если отвлечься от реализующей ее деятельности людей и исследовать только деятельность самого сознания, то все легко может встать с ног на голову.
Что увидит такой психолог или философ, исследующий само сознание. Он обнаружит, что мир вещей для человека — это то, что он «видит» у себя в голове — его восприятия, представления, понятия. Он обнаружит, что именно структура сознания «определяет», как человек видит мир и что он видит в мире. Он обнаружит, наконец, что вещи обретают для человека реальное независимое существование лишь постольку, поскольку они осознаются. Короче говоря, он обнаружит то, о чем мы уже говорили, что сознаваемый человеком мир, это — мир, ставший его сознанием.
Отсюда рукой подать до «решающего все проблемы» вывода: значит то, что человек сознает как реальность, представляет собой «просто» реальность его сознания. Все, что мы называем вещами, явлениями, фактами есть в конечном счете наши собственнные ощущения, представления, понятия. Они-то и конструируют для нас то, что мы называем реальностью. Иными словами, вселенная, в которой мы живем — это творение нашего духа, продукт нашей психической деятельности. Не бытие определяет сознание, а, наоборот, сознание творит бытие!
Такую, поставленную с ног на голову картину отношения между психикой и реальностью, между сознанием и бытием и называют идеализмом.
Она может принимать разные формы. Одни идеалисты — субъективные, как Беркли, прямо утверждают, что реальность — это продукт сознания человека. Другие — объективные идеалисты, как Гегель, считают, что само сознание — это, в свою очередь, продукт некоего мирового духа, или проще — бога. Третьи — агностики, как Кант, более милостивы. Они соглашаются признать, что существует мир реальных независимых вещей. Но он — сам по себе. То же, как человек видит и понимает, определяется все равно не свойствами самого мира, а свойствами его сознания.
Таким образом, какие бы разногласия не были между разными направлениями идеализма, все они сходятся на одном — то, что человек воспринимает как мир реальных вещей, есть в действительности мир его собственных психических образов. Или иначе, реальность, которая является человеку в его сознании, есть продукт самого этого сознания.
Все это очень напоминает бред и с точки зрения психологической, собственно, бредом и является. Ведь, что такое бред? Это — построение личностью, которая оторвалась от реальности, образов действительности, не соответствующих реальности.
В идеализме сознание исследователя отрывается от основной исследуемой реальности — живого человека и его практической общественной деятельности. В результате все фактические связи между сознанием и бытием человека, которые осуществляются именно через дятельность, оказываются разорваны. Возникает чудовищно искаженная картина их отношений и самого сознания.
Из формы отражения объективных свойств реальности сознание превращается в творца этих свойств или самой реальности. Из орудия реальной практической деятельности людей оно превращается в самостоятельного «человечка», который управляет этой деятельностью. Фактически адаптивные процессы человеческой психики, возникающие при взаимодействии человека с внешним миром, заменяются какими-то фантастическими психическими силами и сущностями, самостоятельно существующими духами и духовными «человечками», которые творят мир, придумывают ему свойства, населяют человека и выдают себя за действительность.
Отраженную в человеческом сознании активность сил природы и самого человека, идеализм приписывает сознанию, рассматривает ее как активность и силы самого этого сознания. Так, оторванный от реальности шизофреник, одержимый бредом величия, считает свои действия причиной всех явлений окружающей реальности — дождя и наводнения, войны и засухи, спешки людей на улице и движения увиденного поезда и т.п. В идеализме сознание человека, оторванное от его практической активности по отношению к реальности, впадает в своеобразный бред величия, воспринимая и истолковывая все факты этой активности, как свидетельство своего господства над реальностью.
Марксизм давно уже дал решающее опровержение этой точки зрения, вернув человеку все реальные богатства и значение его общественно-человеческой деятельности. Если эта деятельность дает ожидаемые реальные результаты, то, значит, человек действовал так, как надо. А раз он действовал так, как надо, значит, его действия соответствовали действительным объективным свойствам вещей. А раз они соответствовали этим свойствам, то значит, образы вещей и действий, которыми человек руководствовался, правильно отражали объективные свойства этих вещей и явлений.
Следовательно, само существование человечества, обеспечиваемое его успешной практической деятельностью, свидетельствует, что сознание отражает реальность, а не творит ее.