Эпиграфом к последующим рассуждениям могло бы стать справедливое замечание Н. Бердяева о том, что «свобода есть право на неравенство».
Наиболее краткое определение социальной стратификации, к которому чаще всего прибегают социологи, отождествляет ее с социальным неравенством как универсальным феноменом человеческой цивилизации7. Причем одна ее сторона связана с дифференциацией населения в иерархически оформленные группы, т. е. высшие и низшие классы (слои) общества, другая заключается в между людьми различных социокультурных благ и ценностей.
По мнению Т. Парсонса, все многообразие социально-дифференцирующих признаков современного общества может быть классифицировано по трем основным группам: 1) «качественные» характеристики людей, которыми они обладают от рождения (например, этническая принадлежность, половозрастные особенности, родственные связи, различные физические и интеллектуальные качества личности; 2) признаки, связанные с исполнением «роли», куда относятся различные виды профессионально-трудовой деятельности; 3) признаки «обладания», которые включают собственность, материальные и духовные ценности, привилегии и т. п.8
Однако социальная стратификация увязывается не только с процессом дифференциации, но и с оцениванием занимаемой человеком позиции вообще. Так, по словам Б. Барбера, социальная стратификация есть «продукт взаимодействия социальной дифференциации и социальной оценки»9. Уточняя эту мысль, С. Айзенштадт подчеркивает особую значимость «дифференцированной оценки ролей и соответствующего размещения наград»10. Следует подчеркнуть, что в этом контексте и «награда» и «оценивание» мыслятся предельно широко: к «награде» относятся не только материальный доход и привилегии, но и любые другие общественные ценности, которыми стремится обладать индивид, «оценивание» же, предопределяя место человека или группы в социальной иерархии, трактуется как любое общественно значимое вознаграждение человеческой деятельности.
Исходя из этих предварительных положений, перейдем к этнической стратификации, понимаемой как универсальное этническое неравенство.
Этническое неравенство присутствует в любом этническом пространстве, ибо этнические группы, точно так же как и все прочие социальные группы, образуют определенную иерархию. Уже в самом этом обстоятельстве заложена потенция конфликта11.
Однако если в дореволюционной России наряду с сословным признаком универсальным неравенством была конфессиональная принадлежность (не случайно, кстати, даже понятие «инородец», тождественное определению «чужак», относили исключительно к «неправославным» подданным Российской империи), а в СССР — идеологическое самоопределение, то в пост советский период роль этничности как универсального неравенства существенным образом видоизменяется. В дооктябрьский период любой «инородец», принявший православие (его в просторечии называли «выкрестом»), во всяком случае формально, по документам становился русским, причем это относилось даже к евреям — наиболее дискриминируемой этнической группе России. Иными словами, предписанный этнический статус можно было изменить, переменив веру, и «русскость» попадала в ранг уже не аскриптивных, а достигаемых статусов. Этническому происхождению в унитарно организованной державе вообще придавалось значительно меньшее значение, чем впоследствии как в Союзе Советских Социалистических республик, так и во всех пост советских государствах.
Об этом, кстати, косвенно свидетельствует содержание энциклопедического словаря, изданного в России в 1898 году, где географии (т. е. пространству) империи Отводится более 100 страниц, в то время как ее «племенному», или, выражаясь современным языком, национальному, составу — всего 22 строчки12.
Таким образом, становится очевидно, что этническое неравенство, а, следовательно, и этническая стратификация, в Российской империи, хоть и существовали как в любой полиэтнической среде, но по своим последствиям (в частности, «оцениванию», на которое обращает внимание Айзенштадт) заметно уступали значимости неравенства религиозного, не говоря уже о сословном.
В СССР система социальных неравенств была обусловлена господствующей идеологией, самим характером социальных отношений и политических институтов. В высшую по престижности группу (страт) входила партийно-советская элита, внутри которой существовала еще и своя собственная иерархия от какого-нибудь инструктора периферийного райкома или чиновника в райисполкоме до члена Политбюро или председателя Верховного Совета. Второе и третье места по уровню материальных благ и привилегий делили высший слой интеллигенции, состоящий из выдающихся ученых и деятелей искусства, и «рабочая аристократия» (передовики, ударники и т. п.), имевшие высокий заработок, особые условия труда и быта, высокий престиж в обществе. Однако между партийно-советской элитой, с одной стороны, и последующими двумя в иерархии группами, — с другой, существовала уже значительная дистанция по шкале власти.
Членство в этих группах было связано с позицией конформизма как соответствия нормативным политическим экспортациям. Ориентация на достигаемый статус предполагала по меньшей мере идеологическую лояльность, приносившую позитивные санкции в форме различного рода и уровня привилегий. Наличие или отсутствие партийного билета явно и неявно предопределяло «награду» и «оценивание», а, следовательно, и место в советской иерархии.
Однако уже с середины восьмидесятых годов по мере расшатывания идеологического «каркаса» Советского государства происходят стратификационные изменения: этничность в форме этнического статуса становится существенным элементом социальной дифференциации, в то время как идеологическое неравенство теряет свое значение в обретении более высокой социальной позиции.
Конечно, этническая стратификация самым тесным образом связана с другими признаками социального статуса, доходом, уровнем образования, профессией и т. п. Однако зачастую именно эти признаки, но особенно — доступ к власти и привилегиям, не говоря уж об «оценивании», впрямую или косвенно обусловлены этнической принадлежностью индивида.
Принято считать, что в современном обществе этичность как показатель социального статуса сама в чистом виде не выступает13, однако именно в период системной трансформации в нашей стране она приобрела самостоятельное значение, актуализируясь в виде принадлежности к титульному народу постсоветских государств и национально-территориальных субъектов Российской Федерации (более высокий статус) или к национальным меньшинствам (более низкий статус).
Так, например, в прибалтийских государствах социальная иерархия наряду с иными признаками обусловлена и наличием или отсутствием гражданства этих стран: более высоким статусом обладают граждане (а это, главным образом, представители титульного народа и лишь малая доля так называемых «некоренных» жителей), а более низким — «не граждане» (подавляющее число лиц, не принадлежащих к «коренному» населению). Ориентация же на достигаемый статус, не говоря уже об аспекте «оценивания», ограничена наличием или отсутствием гражданства и, следовательно, косвенно этнической принадлежностью.
В СССР партийная элита — высший слой социальной иерархии состояла преимущественно из русских или русифицированных представителей других народов СССР. Поэтому этнический статус русского был наиболее высоким, причислять себя к русским — было престижно, ибо этот статус способствовал вероятности получения большего объема властных полномочий и привилегий.
В постсоветском пространстве на фоне снижения статуса русского возрастает статус представителя титульного народа, причем это относится не только к государствам СНГ, в большинстве своем ориентированных на модель этнонационального государства, но и к национально-территориальным образованиям России. Характерно, что во втором случае статус члена титульной общности несоизмерим со статусом русского, причем независимо ни от численного соотношения титульного народа и русского населения в том или ином субъекте РФ, ни даже от того, что русские являются титульным народом государства в целом.
Таким образом, выстраивается новая этническая стратификация, особенно болезненно воспринимаемая в тех случаях, когда на более низкие ступени иерархии по этническому признаку попадает не численное, а лишь номинальное «национальное меньшинство», как, например, в Латвии или в Эстонии.
Именно поэтому статусные изменения, сама социальная стратификация, рассматриваемая под углом зрения этничности, может стать основой межэтнического конфликта, ибо в основе любого из них лежит желание изменить существующее этническое неравенство и соответствующую ему систему власти, престижа и привилегий.