Понятие как значение слова

Средневековый номинализм содержал в себе прогрес­сивную, материалистическую тенденцию, поскольку он противопоставлял тезису «реалистов» о том, что понятия предшествуют вещам (universalia ante rem), свое положе­ние, что вещи предшествуют понятиям (universalia post rem). Но вместе с тем, выдвигая положение о том, что общие понятия — это лишь слова, лишь пустой звук, лишь этикетка, ярлык, навешиваемый людьми по их про­изволу на любые группы вещей (universalia sunt nomina et flatus vocis), номиналистическое направление схола­стики тем самым выдвигало субъективно-идеалистическое отрицание объективной связи вещей, отрицание отраже­ния этой связи в нашем мышлении. Именно это субъек­тивно-идеалистическое истолкование номиналистического взгляда на слово дал Беркли, а вслед за ним пред­ставители современных направлений позитивизма, име­нующие себя неономиналистами. Отбрасывая материали­стическую тенденцию старого номинализма и доводя до

нелепости его субъективно-идеалистическую тенденцию, • они объявляют явления природы и общества сочетаниями наших ощущений, а слова — ярлыками, произвольно на­вешиваемыми человеком на эти комплексы ощущений. Неономиналисты отрицают объективное содержание поня­тия, абстракции.

К-арнап сам указывает на Юма и позитивистов, как на своих предшественников, отстаивавших те же «антимета­физические» позиции, что и он '. Сведение действитель­ности к моим переживаниям (Карнап) ничем не отли-. чается от юмовского: наши восприятия суть наши един­ственные объекты. Если позитивист XIX века Д. С. Милль объявлял материю «постоянной возможностью ощущений», то неопозитивист Айер считает, что «существование ма­териальной вещи определяется как действительный и воз­можный случай чувственных содержаний, создающих его как логическое построение»¹². Поэтому, по словам Айера, «говорить о материальных вещах — это для каждого из нас способ говорить о чувственных содержаниях... Каж­дый из нас «строит» материальные вещи на основе чув­ственных содержаний»³. Понятия всех наук «сводятся к непосредственным содержаниям «данного» в созна­нии» ⁴,— говорит Карнап. «Теория «конституции» показы­вает,— продолжает он,— что... любое предложение науки может быть переведено в предложение о данном («мето­дический позитивизм»)»⁵.

При таком взгляде все предметы природы и общества в качестве «чувственных содержаний», т. е. комплексов ощущений, оказываются для идеалиста не вне сознания, а в сознании. Язык с его словами и предложениями при этом рассматривается как «система знаков», «ярлыков», которыми обозначаются различные «чувственные содер­жания», различные комплексы ощущений. Кроме этих комплексов ощущений и произвольно избираемых для их обозначения знаков, субъективный идеалист ничего при-.знавать не желает.

«... Множество заблуждений возникает из-за того,— говорит М. Шлик,— что отношение между понятием и

1 См. R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, Wien 1934, S. 206.

² Цит. по книге М. Корнфорта «В защиту философии», стр. 38.

³ Там же.

⁴ R. Carnap, L'ancienne et la nouvelle logique, Paris 1933, p. 31.

⁵ Ibid., p. 32.

подпадающими под него предметами рассматривается не как простое обозначение, а иначе и прежде всего как внутренняя связь (vor allem inniger)»¹. Шлик решитель­но ополчается против признания нашей способности к абстрактному мышлению. «Точно так же,— говорит он,— как невозможно образование реальных вещей и представ­лений из одних лишь понятий,— не могут и понятия воз-никнуть из вещей и представлений посредством удаления определенных свойств» ².

Софизм, к которому здесь прибегает Шлик, несложен:

так как из отражения (понятия) нельзя получить отра­жаемое (вещь), то отражаемое не может вызвать отра­жение (вещь-де нельзя считать причиной понятия). Разу­меется, что из фотографии луны нельзя получить самой луны. Но только софист может отсюда вывести, будто нельзя, направив на луну фотоаппарат, получить ее фото­графию. Утверждая, что понятие не может возникнуть благодаря вещам, Шлик тут же подставляет вместо вещей представления, заявляя, что понятие не может возникнуть и из представлений. Это необходимо Шлику, чтобы стереть различие между вещами вне нас и их отражением в на­шем сознании, чтобы До такой степени раздуть одну из ступеней познания — живое созерцание, что реально су­ществующими у него оказываются только продукты этой ступени — восприятия и представления, а объективный источник этих образов, вещи реального мира, и вторая ступень познания — абстрактное мышление — объявля­ются вовсе не существующими.

«...Понятия,—говорит Шлик,—не суть нечто действи­тельное. Они не являются ни образами в сознании мысля­щего, ни чем-то действительным в реальных объектах, которые ими обозначаются (каково было воззрение «реа­лизма» в средние века). Строго говоря, вообще не суще­ствует понятий...» ³. «Понятие, следовательно, играет роль знака...» ⁴

Таков взгляд, к которому приходит этот субъективный идеалист. Все, что сверх «моих переживаний» и знаков,— для него бессмыслица, пустые иллюзии и т. д.

¹ М. Schlick, 1925, S. 24.

² Ibidem.

³ Ibid., S. 21.

⁴ Ibid., S. 19.

Allgemeine Erkenntnislehre, 2 Auflage, Berlin

О предшественниках неопозитивизма — ползучих эмпи­риках, позитивистах XIX века — Энгельс писал, что это направление, «... чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презре­нием и, действительно, дальше всего ушло по части оску­дения мысли»'.

Энгельс показывал, как это презрение к абстрактному мышлению приводило позитивистов к духовидению и духо-выстукиванию. Уже у Милля мы находим отрицание ка­чественного отличия психики человека от психики живот­ных, ибо, действительно, если устранить специфику чело­веческого абстрактного мышления, то это отличие сведется к нулю ².

Неопозитивисты, логические эмпирики и т. п. довели до самых нелепых и реакционных выводов те идеалисти­ческие положения, которые им оставил в наследство пози­тивизм XIX века.

Эти современные буржуазные течения сводят весь мир к «моим переживаниям» (Карнап), а эти «пережива­ния» — к ощущениям и знакам, причем тщательно разра­батываемая ими «наука» о знаках — «семиотика» — объе­диняет под категорией «знак» звонки, при помощи которых созывают собак к корму, и слова, которыми пользуются люди в повседневной жизни и в науке, поскольку и у со­бак, и у людей, по мнению семиотиков, за знаком кроется лишь некоторое сочетание ощущений и ничего более.

Идеалисты требуют «проверки» каждого слова и пред­ложения. Под этой проверкой они понимают «отыскание референта», т. е. отыскание единичного восприятия, обо­значаемого данным словом или предложением. Поскольку же слова выражают понятия, т. е. общее, присущее беско­нечному множеству явлений, а это общее вне единичного непосредственно воспринять нельзя, семантические идеа­листы объявляют эти слова бессмысленными, «лишенными референта», «пустыми ярлыками» и т. д. Приводя приме­ры предложений «Каро — собака, Каро — животное, Каро — вещь», Карнап заявляет: «Последнее предложе­ние коренным образом отличается от предшествующих,

¹ Ф. Энгельс, Диалектика природы, Госполитиздат, 1955, стр. 28.

² Умозаключающая деятельность, по Миллю, присуща и животным, совершающим умозаключения так же, как и люди. «Таким же образом (как и дети. — В. Б.) умозаключают и животные» (Дж. Cm. Милль, Система логики, М. '1914, стр. 168).

оно... пусто, лишено какого бы ТО йй было содержания (gehaltleer), аналитично» ¹.

Пустота и бессмысленность этого предложения, по Карнапу, вызвана тем, что в нем употреблено слово «вещь». Слова: вещь, предмет, свойство, качество, отно­шение, состояние, положение, процесс, событие, действие, пространство, время, тело и т. д.— это, по Карнапу, «общие» слова, «лишенные референта», а потому бессмыс­ленные, пустые, сеющие иллюзии. «Необходимость при­менения этих слов, однако, покоится лишь на неудовлет­ворительности словесных языков, на их нецелесообразном синтаксическом строении. Любой язык без ущерба для его выразительности и краткости выражения может быть так преобразован, чтобы обойтись без общих слов» ².

Карнап здесь совершенно произвольно объявил одни слова «общими», а другие «необщими», уверяя, будто между ними имеется «коренное» различие: «общие» слова-де не сводимы к «данному», т. е. к восприятию, и потому бессмысленны, а «необщие» сводимы к восприятию и по­тому осмысленны. Но нелепость такого разделения бро­сается в глаза: ведь «собаку вообще», «животное вообще» тоже никто не видел и не может себе представить, хотя каждый имеет понятие о собаке и о животном. Ясно, что и слова собака, животное также являются общими³, как и все вообще слова, ибо ни одно слово нельзя свести к отдельному восприятию или отдельному представлению.

1 R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 220.

² Ibidem.

³ В 1928 г. Карнап сам признавал (см. «Der logische Aufbau der Welt», S. 36), что общими являются все слова, кроме собственных имен, что приводило его к выводу о бессмысленности всех этих слов. Тогда «настоящим», правильным способом употребления языка Карнап считал использование в качестве подлежащих предложений только собствен­ных имен. Пользование «общими» словами, которые нельзя соотнести с единичным восприятием или представлением, Карнап оценивал как. неправильное пользование языком. Эти «недозволенные знаки,— писал Карнап,— хотя они сами по себе ничего не обозначают, употреб­ляются так, будто они обозначают предмет...» Поэтому, заявлял Кар­нап, «мы будем говорить о недозволенном знаке, что он обозначает не «предмет», а «мнимый предмет». (При этом, согласно нашему строгому воззрению, даже так называемые «общие предметы», например «собака» или «собаки»,— уже мнимые предметы)». Смысл этой концепции, объяв­ляющей пустыми и бессмысленными все понятия науки, хорошо виден из заявления, которым Карнап заключает все эти рассуждения: ««Пред­меты» науки почти все являются мнимыми, предметами» (Ibid., S. 37),

Упорно отрицая абстрактное мышление, отрицая суще­ствование понятий, логический позитивизм ведет к при­знанию бессмысленности всех слов, чего не могут завуа­лировать никакие софизмы, вроде произвольного выделе­ния особой категории «общих» слов. В действительности слова: вещь, время, число и т. п. отличаются от слов животное, растение лишь степенью общности выражен­ных ими понятий. Но как бы мала ни была степень абст­ракции, степень обобщения («мальчик», «автомобиль»), понятие все же остается понятием, своеобразным отра­жением действительности, .существенно отличным от вос­приятии' и представлений, на основе которых понятие воз­никает, но с которыми его нельзя механически отожде­ствлять.

Когда Чейз обрушивается на отдельные понятия, объ­являя их фикциями на том основании, что он видел лишь Адама i, Адама а и т. д., но не человека вообще, то он объ­являет фикциями все наши понятия, ибо и «хлеба вообще» никто не пробовал и в «доме вообще» никто еще не жил. На том основании, что всякое понятие приближенно, не­полно отражает явления (хотя оно его отражает неизме­римо глубже, чем отдельное восприятие), семантик объ­являет его фикцией.

«По той причине, что понятие обладает основной при­родой понятия,— писал Энгельс К. Шмидту,— что оно, . следовательно, не совпадает прямо и непосредственно с действительностью, от которой его сначала надо абстра­гировать, по этой причине оно всегда все же больше, чем фикция; разве что Вы объявите все результаты мышления фикциями, потому что действительность соответствует им лишь весьма косвенным окольным путем, да и то лишь в асимптотическом приближении» '.

По справедливому замечанию М. Корнфорта, семанти­ческий идеализм, объявляющий иллюзиями общие поня­тия, отрицающий познаваемость мира, представляет собой философию, направленную против мышления.

Ложность этой идеалистической «теории», объявляю­щей общие понятия «пустыми иллюзиями», фикцией, сразу же обнаруживается при рассмотрении ее аргументации. Эта аргументация сводится к тому, что, раз ни одно из

' i К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма. Госполитиздат, 1953, стр. 482.

наших понятий не дает исчерпывающего отражения каж­дого данного единичного явления и в то же время выхо­дит далеко за пределы данного единичного явления, зна­чит, оно вообще фикция. Здесь нет и намека на научное понимание диалектики действительности и диалектики че­ловеческого познания.

Все явления в природе и в обществе связаны между собой бесконечным количеством связей. В каждом из этих явлений проявляются эти связи и закономерности, и по­этому каждое из явлений неисчерпаемо сложно. Наши понятия отражают собой общие существен­ные стороны и связи предметов. Понятие абстрактно, поскольку оно схватывает лишь общее, поскольку ино отнюдь не исчерпывающим образом, неполно отра­жает каждое отдельное конкретное явление. Но это общее «...только и есть ступень к познанию конкретного, ибо мы никогда не познаем конкретного полностью. Бес­конечная сумма общих понятий, законов etc. дает кон­кретное в его полноте»'.

Абстрактность понятия вовсе не означает отхода от действительности. Наоборот, она означает более глубо­кое проникновение в действительность.

Заявлять, подобно семантикам, что абстрактное поня­тие бессмысленно, иллюзорно потому, что оно не совпа­дает непосредственно и целиком с каждым отдельным еди­ничным явлением,— значит пытаться чувственно воспри­нимать абстракцию, в которой отражена лишь одна сто­рона явлений, не понимать, что одна из сторон явления без всех других его сторон в жизни никогда не встре­чается.

Возвращаясь к рассмотрению неопозитивистского те­зиса, согласно которому слова не выражают понятий, а непосредственно соотнесены с «референтом», т. е. с вос­приятием или представлением, следует обратить внимание на то истолкование акта речевого общения между людьми, к которому этот тезис с необходимостью приводит.

Считая, что «любой предмет, который сам не является одним из моих переживаний, есть мнимый предмет», что все «предметы познания конституируются, создаются в мышлении» (Карнап), неопозитивисты тем самым поме­щают весь мир, все предметы в «мое сознание». Таким

1 В И Ленин, Философские тетради, стр. 261. 236

образом, с их точки зрения разговор между людьми — это такой процесс, в ходе которого сами «вещи», о которых люди разговаривают, будто бы находятся в сознании этих людей.

Субъективные идеалисты утверждают далее, что бе­седующие вовсе не должны прибегать к понятиям и свя­зывать слова с определенными понятиями. «Вещи» (т. е. комплексы ощущений) находятся в сознании людей, и они вольны называть эти «вещи» любыми словами. Понятия идеалисты объявляют совершенно излишними абстракция­ми, сеющими иллюзии.

Можно ли сохранить позиции материализма, если при­знать слово только некоторым звучанием, непосредствен­но соотносимым с предметом, минуя отражение этой вещи в человеческом мозгу? Как только мы отдаем себе отчет в том, что вещи существуют вне нас, становится ясно, что когда двое разговаривают, например, о Волге, то ни го­ворящий, ни слушающий не имеет в своей голове самой Волги (которая существует вне их голов и, возможно, за тысячу километров от беседующих). В действительности тот, кто произносит слово «Волга», имеет в этот момент в своей голове отражение этой реки, этот человек связы­вает со словом «Волга» определенное значение, понятие об одной из великих рек нашей родины. У слушающего это слово вызывает в сознании отражение этого же явле­ния. Благодаря этому и достигается взаимное понимание между этими собеседниками.

Если в голове говорящего в момент произнесения дан­ных слов нет отражения определенных вещей, нет опреде­ленных представлений и понятий, если эти слова для говорящего не связаны ни с каким значением и, следова­тельно, для него бессмысленны; если они — как учат нео­позитивисты — лишь пустой звук, этикетка, то такие слова не могут служи гь общению между людьми. Озна­чать название вещи в этом случае слово не может, ибо данной вещи нет ни перед глазами говорящего, ни в его сознании. Иначе пришлось бы признать, что вещи нахо­дятся не вне нас, а в нас, в нашем сознании.

То же справедливо и для слушающего. Если тот, кто произносит данные слова, связывает с ними определенные значения, т. е. если в его мозгу имеется отражение опре­деленных вещей, а у того, кто его слышит, не возникает в мозгу таких же отражений вещей природы, го

общение не может состояться. Общение при помощи языка имеет место лишь там, где люди, вступающие в это обще­ние, связывают со словами определенный смысл, для них в общем одинаковый. Этот смысл слов не может быть ничем иным, как отражением в сознании говорящих и слушающих вещей, явлений, находящихся вне сознания.

А. И. Смирницкий справедливо указывает, что хотя «звучание слова... необходимо для осуществления обще­ния, но оно недостаточно для того, чтобы применение сло­ва действительно осуществилось. Необходимо, чтобы че­рез посредство звучания то, что имелось в сознании одного человека, вошло в сознание другого человека, чтобы мысль одного стала известной другому. Для этого необхо­димо, чтобы звучание сопровождалось значением, причем оно должно сопровождаться значением и в сознании го­ворящего, и в сознании слушающего...» '

Связывать слова непосредственно с вещами, а не с отражениями вещей в мозгу человека, утверждать, будто слова могут непосредственно называть вещи (минуя их отражение в голове человека),—значит допускать «сме­шение значения слова и обозначаемого предмета или яв­ления — смешение, к которому... имеется некоторое сти­хийное тяготение» ². Так как звучание становится словом и служит общению лишь при условии, что оно сопровож­дается значением и в сознании слушающего и в сознании говорящего, то отождествление значения слова с предме­том равносильно признанию того, что этот предмет нахо­дится в сознании беседующих.

Никакое звучание, лишенное значения, нельзя при­знать словом. Вопреки утверждению неопозитивистов не существует бессмысленных слов, слов, лишенных какого бы то ни было значения. Вопрос, таким образом, сводится к выяснению того, что собой представляет значение слова. На этот вопрос могут быть даны два взаимоисключающих друг друга ответа: либо значение слова есть нечто не­зависящее от объективной действительности, свободное творение нашего сознания; либо значение слова есть от­ражение действительности в голове человека. Только соли­псист может согласиться с первым из этих ответов, грубо противоречащим всем данным науки и практики. Связь

между звучанием слова и обозначаемым предметом или явлением, конечно, имеется, но она не прямая и непосред­ственная, и- ее -нет помимо отображения предмета или явления в сознании. Следовательно, слово нельзя рассмат­ривать как «чистый знак», хотя бы и материальный, как чистое звучание, как нечто внешнее значению, как нечто внешнее тому отражению действительности в мозгу чело­века, с которым это слово органически связано. Значение слова — это то отражение объективной реальности, кото­рое закреплено в слове, органически связано с ним, не­отделимо от него.

Научное понимание языка как средства общения тре­бует признания, что звукосочетание становится словом лишь в том случае, если оно связано с определенным от­ражением в голове человека явлений действительности. Значение слова «это — известное отражение в созна­нии того предмета или явления, о котором идет речь, его более или менее верная или неверная копия, некоторый слепок с него. Будет ли это представление или поня­тие — пока не существенно» '.

Каким же должно быть отражение вещей объектив­ного мира, чтобы мог происходить на этой основе успеш­ный и плодотворный обмен результатами познаватель­ной деятельности, без которого невозможны совместные действия людей, невозможно общественное производство?

На известной ступени познания, а именно: на ступени живого созерцания, предметы объективного мира отража­ются в голове человека в реальном, конкретном, индиви­дуальном своеобразии и богатстве присущих им особен­ностей. Но даже в представлении (которое ближе всего к понятию) существенное, необходимое, общее не отделе­но от несущественного, случайного, индивидуального.

«Представление ближе к реальности, чем мышле­ние? — ставил вопрос В. И. Ленин и отвечал: — И да и нет. Представление не может схватить движения в ц е-лом,, например, не схватывает движения с быстротой 300.000 км. в 1 секунду, а мышление схватывает и должно схватить. Мышление, взятое из представления, тоже отра­жает реальность...» ², но глубже, полнее, шире, ибо оно

1 «Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 85.

² Там жр. стр. 80.

^ ^<^^o^^ocп^ы "сознания» № 2, 1955 г., стр 83 я. И. Ленин, Философские тетради, стр. 199.

вскрывает общее. Вот почему слова (которые Не обяза­тельно возникают с возникновением представлений, их нет, например, у высших животных) всегда находятся в тесной, необходимой, неразрывной связи с понятиями, суждениями, умозаключениями, вообще с абстрактным мышлением, которое мы встречаем только у человека^!.

В своей сгагье ^0 значении слова» Л. С. Ковтун убе­дительно возражает против взгляда, связывающего слово не с абстрактной мыслью, не с понятием, а с представле­нием. При эгом он резонно указывает на то, «что слово может вызвать и вызывает у говорящего представление о предмете, однако для существования представлений слова вовсе не необходимы» ².

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что «всякое слово (речь) уже обобщает...», что «в языке есть только общее»³.

В. И. Ленин показал, широко пользуясь примерами местоимений, что, какое бы слово мы ни взяли, оно обя­зательно относится к множеству явлений, оно говорит о том общем, что есть во множестве явлений (что вовсе не мешает использовать слова для выражения единичного понятия об отдельном явлении). Слово, следовательно, выражает понятие об этих явлениях, ибо именно понятие отражает своей всеобщностью объективно существующую связь вещей, явлений действительности, объективно суще­ствующую общность этих вещей, явлений.

Слова В. И. Ленина «в языке есть только общее» озна­чают, что все в языке так или иначе участвует в выраже­нии, фиксировании, закреплении мысли. При этом сле-

¹ Под абстрактным, человеческим мышлением имеется в виду об­разование суждений, умозаключений, понятий. Что касается образо­вания представлений, то, как это видно из приведенного выше выска­зывания В. И. Ленина, его нельзя отнести к абстрактному мышлению, с которым неразрывно связан язык. Поэтому нельзя согласиться с проф. К. С. Бакрадзе, когда он пишет: «В повседневной жизни люди пользу­ются большей частью не понятиями, а представлениями. Люди говорят друг с другом, сообщают друг другу мысли, рассказывают о событиях и т. д , вовсе не мысля понятиями». (/С. Бакрадзе, Логика, Тбилиси 1951, стр. 104). Во первых, если люди мыслят, то как это возможно без понятий? То, что сам проф. Бакрадзе говорит о мышлении и о пред­ставлениях, показывает, что мыслить представлениями нельзя. Во-вто­рых, даже дети, пользуясь словами «дом», «стол», «мама», выражают ими понятия, ибо относят их к самым различным столам, домам, мамам («кошкина мама» и т. п.).

² «Вопросы языкознания» № 5, 1955 г., стр 68

³ В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 256, 258.

дует иметь в виду, что мысль представляет собой единство общего и отдельного, что она отражает обе эти стороны действительности. В. И. Ленин специально отмечает оши­бочность гегелевского замечания о том, будто «нельзя выразить в языке то, что думают», ибо язык якобы не по­зволяет называть отдельное. «Почему нельзя назвать от­дельного? — ставит вопрос В. И. Ленин и отвечает:— Один из предметов данного рода (столов), именно отли­чается от остальных тем-то» '. Здесь В. И. Ленин показы­вает, что, пользуясь словами, выражающими общее, мы отлично можем выражать и общие, и единичные понятия, называть и общее, и oi дельное в действительности.

Слова, выражая понятия, относятся и к тому, что имеется во множестве явлений, и к тому, что присуще еди­ничному явлению. Мы всегда имеем возможность пока­зать, в каком именно смысле употреблено в данном кон­кретном случае слово.

— Например, слово «стол», фиксирующее и выражающее общее понятие, употребляется не только для обозначения «стола вообще». Словом «стол» я пользуюсь, когда говорю сыну «стол завален твоими книгами», т. е. когда речь идет о конкретном единичном столе. Было бы большой ошибкой из того, что всякое слово выражает общее, сде­лать вывод, что, пользуясь языком, мы можем говорить лишь о «человеке вообще», о «доме вообще», о «городе вообще» и т. д., что язык не дает нам возможности сооб­щить что-либо друг другу о единичном определенном че­ловеке (например, о своем отце), о единичном доме (на­пример, о доме, где родился Л. Н. Толстой), о том или ином единичном городе и т. д. Фиксируя и выражая поня­тия (каждое из которых отражает все вещи и явления из­вестного рода), слово относится к каждому явлению, от­раженному в этом понятии.

Контекст, в котором употребляется слово, обстановка, к которой оно приурочивается, позволяют нам с полной ясностью показать нашему собеседнику (или читателю), имеем ли мы в данном случае в виду «стол вообще» или какой-либо конкретный стол. В ряде случаев приходится употребить большую группу слов (каждое из которых не­сет в себе общее) для того, чтобы обозначить индивиду­альное явление (например, «второй от окна стол в послед-

¹ В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 258.

9 Мышление

нем ряду столов в аудитории № 15 такого-то института в таком-то городе»).

Поскольку понятие отвлечено от множества предметов известного рода и отражает существенные черты, общие всем этим предметам, оно, естественно, отражает любой предмет данного рода (или, как говорят иногда, понятие «приложимо к любому из предметов данного рода»), ибо любой из этих предметов обладает общими чертами, отра­зившимися в понятии.

Приложимость слов к отдельным вещам, отраженным в понятии, является следствием того, что язык, в том числе его словарный состав, служит обмену мыслями, в том числе понятиями, между людьми.

Следовательно, быть только названием, ярлыком, не участвуя в закреплении понятий и суждений, слово не мо­жет. Такие звукосочетания не являются словами. Они не могут служить общению и взаимному пониманию и потому не являются языковыми явлениями.

В качестве иллюстрации своего утверждения о том, что слова представляют собой ярлыки, Карнап приводит «словесный ряд» — «Piroten karulieren elatisch», уверяя, что эта абракадабра представляет собой предложение, «коль скоро нам известно, что «Piroten» — имя существи­тельное (множественного числа), «karulieren»—глагол (3 лица, множественного числа, изъявительного наклоне­ния), a «elatisch»—наречие...»'. Чтобы убедиться в не­состоятельности этой «иллюстрации», достаточно сравнить ее с футуристским «Дыр бул шыл убещур скум», где сразу видно, что перед нами не только полное отсутствие мысли, но и полное отсутствие слов и предложений. Чем отли­чается от этого вымысла вымысел Карнапа? Тем, что в нем использованы присущие словам немецкого языка окончания «en», «ieren», «atisch».

Объявив, что перед нами знаки, ярлыки, лишенные каких бы то ни было значений, нам тайком подсовывают словесные окончания, имеющие вполне определенные зна­чения в живом языке живого народа. Ведь с окончанием «en» связано знание того, что речь идет о нескольких или многих объектах, с окончанием «ieren» — знание о действии, совершаемом в настоящее время несколькими или многими лицами, в числе которых нет ни говорящего,

¹ R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 2. 242

ни тех, к кому он обращается, а с окончанием «atisch» — знание о том, что действие осуществляется некиим образом. Хотя эти значения реализуются в языке лишь тогда, когда данные окончания присоединяются к реальным словесным основам, но они тесно связаны именно с звучаниями этих окончаний и представляюг собой отражения объективно существующих предметных отношений. Считать эти окон­чания лишенными значения нельзя, ибо в этом случае речь была бы понятна и без них, чего, как известно, не бывает.

Поэтому заявление Карнапа о том, что «вовсе не тре­буется знать значения слов» ', не соответствует действи­тельности. Его «словосочетание» не только не содержит понятий, оно не содержит и слов и поэтому стоит вне мысли и вне языка. И если здесь создается видимость предложения, то лишь потому, что в этот пустой ряд зву­чаний привнесены кусочки живого языка, вырванные из его живой ткани. Эти кусочки имеют значения, с их по­мощью в действительных словах выражаются понятия, мы это знаем, чем и злоупотребляет идеалист-семантик.

«Слово — не механический звук. Оно — живой низший организм речи»,— писал В. Г. Короленко, подчеркивая важность того, чтобы слово «само было живое, понятное, родное, чтобы оно было неотделимо от понятия. Только тогда понятия ассоциируются в сложный организм речи...» ².

* * *

Все слова обладают значением, своими значениями слова обязательно участвуют в закреплении понятий, яв­ляющихся обобщенным и отвлеченным отражением дей­ствительности.

Что же собою представляет значение какого-нибудь конкретного слова в определенном языке, известное всем владеющим этим языком? Что представляет собой зна­чение слова, на основе которого люди пользуются этим словом в речевом общении, обмениваясь мыслями и дости­гая взаимного понимания?

Для решения этого вопроса необходимо учесть по крайней мере четыре обстоятельства:

¹ R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 2—3.

² В. Г. Короленко, История моего современника, книги первая и вторая, Гослитиздат. М 1948, стр 526

9* 243

1) Люди, принадлежащие к различным социальным слоям общества, -к различным профессиям, к различным возрастным группам, имеющие различный жизненный опыт и познания, имеют об одних и тех же явлениях дей­ствительности понятия различной степени точности, широ­ты и глубины. Горожанин, например, имеет поверхност­ное, неглубокое понятие о пшенице, относительно которой агроном имеет несравненно более точное и богатое поня­тие. Понятие инженера-строителя о звезде несравненно беднее соответствующего понятия у профессора астроно­мии. Не все признаки, мыслимые в понятии (т. е. не все его содержание), и не все предметы, отражением которых это понятие является (т. е. не весь объем этого понятия), в равной степени хорошо известны всем людям, владею­щим определенным языком. И тем не менее все эти люди, пользуясь в разговоре различными словами, вполне по­нимают друг друга, ибо придают этим словам одинаковое значение.

Происходит это потому, что в качестве значения того или иного слова в данном языке используется не все пол­ностью содержание соответствующего понятия, а лишь некоторая его часть, известная всем членам общества '. Например, содержание понятия «звезда» «самосветяще­еся небесное тело, по своей природе сходное с Солнцем и, вследствие огромной отдаленности, видимое как светя­щаяся точка»² множеству людей, владеющих русским языком, не полностью известно, хотя каждому из них из­вестно значение слова «звезда» (видимая на небосводе в безоблачную ночь светящаяся точка) ³.

¹ Речь идет о значении слова в языке, а не в каждом отдельном акте речевого общения, где слово может иметь много значений. Даже язы­коведу, специально исследующему значения слов, не нужно (да и невозможно) знать все эти значения. Тем более не нужно их знать каж­дому человеку, владеющему данным языком. Но любому, кто хочет овла­деть языком, необходимо знать значение слова в языке (обычно указы­ваемое в толковом словаре).

Здесь речь идет о содержании понятия, которое является общепри­нятым в науке на данном этапе ее развития, а не обо всех понятиях, ко­торые имеются у отдельных специалистов и неспециалистов со всеми их бесчисленными оттенками, которых ни один человек не в состоянии учесть. «Общепринятость» здесь всегда, разумеется, более или менее относительная (она находит свое выражение обычно в энциклопедиях и других справочных изданиях).

² «Большая Советская Энциклопедия», т. 16, 1952, стр. 540.

³ Даль почти дословно в этих выражениях разъясняет значение этого слова, прибавив лишь упоминание о «самосветности», знакомое

Значение слова в данном случае оказывается уже со­держания соответствующего понятия, поскольку в это значение входит лишь часть содержания понятия, другими словами: значением этого слова в русском языке является понятие, известное всем, кто владеет этим языком; содер­жание и объем этого понятия отличаются от содержания и объема научного понятия, выражаемого научным терми­ном «звезда» '.

'2) Понятие всегда выступает в качестве значения ка­кого-нибудь слова или группы слов. С другой стороны, в значении слова всегда так или иначе содержится понятие. Однако понятие, содержащееся в общепринятом в языке значении слова, отличается от научного понятия, закреп­ленного в этом слове. Но в значении слова содержится не только понятие. Поэтому нам представляется, что Л. С. Ковтун не прав, когда он говорит: «Значение сло­ва — это реализация понятия средствами определенной языковой системы... Мы не имеем никаких оснований сом­неваться в адекватности значения слова понятию»². Такое отождествление значения слова и понятия неправомерно.

Было бы ошибкой понимать связь языка с абстракт­ным мышлением в том смысле, будто язык вовсе не свя­зан с формами отражения, возникающими на ступени жи­вого созерцания, а также с эмоциями, с актами воли и т. д. Это значило бы отрывать абстрактное мышление от той основы, на которой оно возникает. Связь понятий с восприятиями и представлениями, с активной работой воображения никогда не может исчезнуть, она необхо­дима не только для возникновения, но и для самого су­ществования понятий. Понятия возникают и существуют в головах живых людей с их разнообразнейшими эмо­циями, настроениями, желаниями, стремлениями, с кото­рыми понятия всегда тесно связаны.

Поэтому, если в словах находят свое закрепление мысли, понятия и суждения, то вместе с ними и в связи с ними в словах находят свое закрепление восприятия и

отнюдь не всем пользующимся русским языком (В. Даль, Толковый словарь, М. 1955, т. 1, стр. 673).

¹ Например, в объем научного понятия «звезда» входит и Солнце, в объем научного понятия «насекомое» не входят пауки. Этого может не знать человек, владеющий русским языком и знающий общепринятое значение слов «звезда» и «насекомое».

² «Вопросы языкознания» № 5, 1955 г., стр. 77. (Курсив мой.— В. Б.)

представления, которыми в большей или меньшей мере «обрамлена» каждая отвлеченная мысль. Кроме того, в словах закреплены чувства, настроения, желания, устрем­ления человека, его эмоциональная реакция на действи­тельность, в том числе эмоциональная окрашенность его отношения к тому, что он говорит, к его сообщению. Этой цели служит и огромное разнообразие форм слова (сын, сынок, сыночек, сынишка), и его фразеологическое окру­жение, и различие его роли в составе предложения (син­таксическая функция), и разнообразие его связей с дру­гими близкими и далекими по смыслу словами, и ситуа­ция, к которой оно приурочивается,— все это служит выражением не только тончайших оттенков понятий, но и тончайших оттенков чувств, настроений и т. д.

Кроме того, интонация (восклицание, недоумение, возмущение, решительность, нежность и т. д.) яв­ляется настолько важным обрамлением для вы­ражения понятий (в том числе и понятий о наших чувст­вах, желаниях и т. п.), что обычно мы подвергаем сомне­нию истинность того, что сообщает нам человек о своих чувствах и желаниях, если интонация, с которой произ­несены его слова, не соответствует их содержанию. То же самое следует сказать о порядке, в котором произносятся слова и предложения, о связности или бессвязности речи, о ее стройности или отрывочности.

Наконец, в слове имеется эстетическая сторона: слово может быть изящным или тяжеловесным, ясным или не­внятным, сухим или страстным — вообще красивым или некрасивым.

В мыслях человека находят свое отражение решительно все явления, с которыми человек имеет дело: и внешний мир (явления природы и общества), и сфера сознания (чувства и настроения, желания и стремления человека). «...Все, что побуждает человека к деятельности, должно проходить через его голову: даже за еду и питье человек принимается под влиянием отразившихся в его голове ощущений голода и жажды, а перестает есть и пить по­тому, что в его голове отражается ощущение сытости» '.

Никто из нас не в состоянии высказать никакого пред­ложения относительно своих чувств и желаний, прежде

¹ К.- Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т, II, Госполитиздат, 1955, стр. 357.

чем он узнает, что испытывает эти чувства или желания, т. е. прежде, чем эти чувства или желания отразились в его мозгу в виде мыслей. Мы не можем высказать пред­ложение относительно наличия у нас таких чувств или желаний, которые еще не прошли сквозь их осмысление.

Высказывая подобные предложения, мы выражаем суждения, мысли о наших желаниях или чувствах. Эти суждения могут быть истинными (если мы действительно испытываем те чувства, желания, о которых сообщаем как испытываемых нами) или ложными (если мы этих чувств, желаний в действительности не испытываем).

Язык чрезвычайно богат средствами выражения жела­ний, настроений, чувств. Передавая понятия о наших чув­ствах и настроениях, слова вместе с тем передают самые тонкие нюансы, оттенки этих чувств. Точно так же у тех, кто слышит эти наши высказывания, непосредственно под действием нашей речи возникает не само наше желание или чувство, а лишь мысль о том, что его собеседник испы­тывает данное желание или чувство. Именно это и озна­чает, что слушающий понимает мои слова, между мною и этим человеком происходит общение, обмен мыслями о моих желаниях и чувствах.

Разумеется, мои слова могут вызвать у собеседника не только мысли о моих чувствах или желаниях. Они могут вызвать у него и собственные определенные желания и чувства. Но это может произойти лишь при условии, что мои слова «дошли» до собеседника, т. е. что под действием этих слов у него возникла мысль, которую я ему сообщал.

Кроме того, чувства и желания, возникающие под дей­ствием моих слов у собеседника, вовсе не должны непре­менно совпадать с моими чувствами и жел"аниями, о ко­торых я ему сообщил. Его чувства могут оказаться даже прямо противоположными тем моим чувствам и жела­ниям, о которых я ему сказал. Мое заявление, вовсе ни­чего не говорящее о моих чувствах и желаниях, может вызвать у собеседника исключительно сильные чувства, желания или настроения, а сообщение о самых горячих моих чувствах и желаниях может вовсе не возбудить ни­каких чувств, желаний у собеседника.

Все указанные обстоятельства объясняются тем, что эмоциональная реакция собеседника на мои слова всегда опосредована пониманием того, что я сказал, иначе го­воря — всегда связана с передачей моих мыслей собесед-

нику. Это положение энергично защищает чешский язы­ковед Фр. Травничек (Брно), точку зрения которого мы разделяем. Он пишет: «Слова... общепонятны потому, что они выражают одну из форм мышления, а именно — поня-1ия» '. «...Слова, о которых мы говорим, что они выра­жают чувства, на самом деле выражают понятия, резуль­таты познавательной деятельности нашего мышления, с которым связаны психические процессы, называемые чув­ствами... Дедушка выражает то же самое понятие, что и слово дед. Но, кроме того, подобные слова выражают и определенное чувство...» ²

«Эмоциональная атмосфера», которая окружает логи­ческое значение слова, имеет место лишь при условии, что это значение имеет место. Самостоятельно, изолиро­ванно, независимо от этого значения эта атмосфера не су­ществует. Но из сказанного явствует, что в значение слова вместе с понятием входят все многочисленные оттенки эмоциональной, стилистической, эстетической окраски слова.

Все эти элементы значения слова, не играющие в боль­шинстве случаев существенной роли при использовании слова в отвлеченном логическом рассуждении, приобре­тают важную роль в обычном речевом общении и в осо­бенности в художественном творчестве. Учитывая это, приходится признать, что в этом аспекте значение слова оказывается шире закрепленного в нем понятия, посколь­ку последнее образует основной, необходимый элемент значения слова, но не исчерпывает собой всего этого зна­чения.

Эгим следует, по-видимому, объяснить одну из тех трудностей, с которыми встречаются переводчики. В то время как сравнительно нетрудно найти в другом языке слово, регистрирующее понятие, закрепленное в слове языка, с которого делается перевод, значительно труднее найти такое слово (или словосочетание), стилистическая и эмоциональная окраска которого в данном фразеологиче­ском окружении, в данной ситуации была бы в другом языке той же, что и в языке, с которого делается перевод. Это объясняется тем, что указанные оттенки значения

1 «Вопросы языкознания» № 1, 1956 г., стр. 74.

² Там же, стр. 75.

слова, его смысловые связи с другими словами, способы его сочетания с другими словами определяются семанти­ческой системой данного языка, характеризующей собой одно из качественных отличий данного языка от всех других.

3) Внимательное рассмотрение того, как практически используется в обмене мыслями между членами обще­ства то или иное слово, показывает, что слово выступает в различных условиях, в различных конкретных актах ре­чевого общения в огромном многообразии значений. Даже рассматривая какое-нибудь слово лишь на определенном этапе развития языка, трудно полностью обозреть все многочисленные значения, в которых оно употребляется. При этом различие этих значений одного и того же слова в различных условиях его употребления затрагивает не только эмоциональную и стилистическую «атмосферу», окружающую логическое, понятийное ядро значения сло­ва, но и сами понятия, этим словом выражаемые. Иначе говоря, одно и то же слово в различных актах речевого общения обычно выражает не одно и то же, а более или менее различные понятия и оттенки понятий, что имеет место даже в научной терминологии, где смысловые гра­ницы слова относительно наиболее определенны (укажем, например, на термин «сознание» в философии).

Разумеется, не все значения, в которых более или ме­нее часто употребляется слово в отдельных актах речевого общения, являются значениями этого слова в языке. Из всех фактически встречающихся применений данного сло­ва в язык входят лишь те его значения, которые получили общественную санкцию и, таким образом, стали неотъ­емлемой частью общенародного языка. Однако и этих общественно осознанных и прочно вошедших в язык зна­чений у одного и того же слова (мы здесь не говорим об омонимах) бывает несколько. При этом все значения дан­ного слова закономерно связаны между собой не только на основе связи содержания лежащих в основе этих зна­чений понятий, но и на основе присущей лишь данному языку семантической системы.

В. В. Виноградов приводит такой пример. Основными значениями русского слова «хребет» являются: «спина, позвоночник» и «цепь гор, тянущихся в каком-нибудь на­правлении». Во французском языке этим двум значениям соответствует не одно, а различные слова. К этому можно

прибавить, что каждому из этих французских слов также принадлежит несколько значений, которым в русском языке соответствует не одно, а несколько различных слов. В частности, значения французского слова dos выражают­ся в русском языке словами: спина, нижняя сторона листа, корешок книги, подъем ноги, тыльная сторона кисти и т. д.

Таким образом, слово представляет собой единицу языка, характеризуемую не только единством фонетиче­ского и грамматического состава, но и единством всех его значений. И в фонетическом, и в грамматическом, и в се­мантическом отношениях слово закономерно соотнесено с системой данного языка.

В семантическом отношении слово представляет собой систему значений, закономерно связанных между собой и со всеми другими единицами языка. Поскольку ядро каж­дого из значений слова составляет понятие, то каждое слово оказывается связанным не с одним, а с рядом поня­тий. Тут могут быть и понятия о предметах, процессах и отношениях в природе и в обществе, и понятия об отно­шениях между словами и предложениями (грамматиче­ские понятия), и понятия о духовной жизни человека, о его чувствах и мыслях, в том числе и понятия об отноше­ниях между мыслями — о логических отношениях.

При этом то обстоятельство, что в данном слове объ­единены именно данные понятия, определяется не только связью содержания и объема этих понятий, но и системой смысловых связей, присущей данному языку, качеством и закономерностями семантической системы данного язы­ка. Здесь обнаруживается широта значения отдельно взя­того слова по отношению к отдельно взятому понятию в том смысле, что в слове получает свое закрепление не одно, а ряд понятий.

4) Органическая смысловая связь слова с другими словами и смысловыми единицами языка обнаруживается далее в «несвободных значениях» слова, т. е. в тех его значениях, которые реализуются лишь в определенных ус­ловиях фразеологического окружения, синтаксической роли слова или в определенной ситуации. Это касается не только служебных и модальных слов, но решительно всех слов. Во всех случаях, когда слово имеет определенное значение лишь в определенном сочетании с другими сло­вами, оно выражает понятие (ядро этого значения) лишь в «содружестве» с этими другими словами. Кроме того,

есть понятия, для выражения которых всегда необходима группа слов, например «Тридцатая годовщина опублико­вания апрельских тезисов В. И. Ленина». В этом аспекте любое входящее в эту группу слово оказывается уже понятия, оно выражает понятие только совместно с дру­гими словами. Без любого слова (из числа слов, выра­жающих такое понятие) это понятие не может быть вы­ражено, но нельзя ни про одно из этих слов сказать в дан­ном случае, что оно «заключает в себе это понятие», а следует сказать, что оно «участвует в выражении этого понятия».