ГЛАВА I ВЗГЛЯД НА РАЗВИТИЕ ЛИНГВИСТИКИ
I
В течение последних лет исследования языка и языков претерпели значительные изменения, которые заставляют еще шире раздвинуть и без того очень широкие горизонты лингвистики. Сущность этих изменений нельзя понять с первого взгляда, они подспудны и проявляются в конечном счете во все большей труднодос-тупности оригинальных работ, которые все больше переполняются специальной терминологией. В самом деле, трудно читать сочинения лингвистов, но еще труднее понять, чего они хотят. Какова их цель? Как относятся они к этому величайшему достоянию людей, постоянно вызывающему у человека неослабный интерес—к языку? Может возникнуть впечатление, что для лингвистов наших дней факты языка превратились в абстракции, стали материалом не связанных с человеком алгебраических схем или служат лишь аргументами в бесплодных спорах о методе, что лингвистика отходит от реальности языка и изолируется от других гуманитарных наук. Однако все обстоит как раз наоборот. В то же самое время можно констатировать, что методы языкознания дают пример и даже становятся образцом для других дисциплин, что проблемы языка занимают теперь самых разных специалистов, число которых постоянно растет, и что общее направление мысли побуждает все гуманитарные науки работать в том же духе, что и лингвистика.
Полезно поэтому по возможности просто, насколько позволяет сама сложность вопроса, выяснить, как и почему лингвистика претерпела такие изменения со своих первых шагов до сего дня.
Начнем с того, что лингвистика имеет два объекта; она является наукой о языке и наукой о языках. Это различение, которое не всегда соблюдают, необходимо: язык как человеческая способность, как универсальная и неизменная характеристика человека, не тоже самое, что отдельные, постоянно изменяющиеся языки, в которых
она реализуется. Именно отдельными языками и занимается лингвист, и лингвистика есть прежде всего те*ория языков. Однако, окидывая взглядом эволюцию лингвистики, мы видим, что эти два направления исследования часто переплетаются и в конце концов смешиваются друг с другом, поскольку бесконечно разнообразные проблемы, связанные с отдельными языками, объединяются тем, что на определенной ступени обобщения всегда приводят к проблеме языка вообще.
Известно, что западная лингвистика зародилась в недрах греческой философии. Все говорит об этом родстве. Наша лингвистическая терминология в значительной части создана на основе греческих терминов, воспринятых непосредственно или в их латинском переводе. Но интерес к языку, очень рано проявленный греческими мыслителями, был исключительно философским. Они скорее задумывались о первоначальном происхождении языка — возник ли он от природы или по установлению,— чем изучали его функционирование. Введенные ими категории (имя, глагол, грамматический род и т. д.) всегда покоились на логической или философской основе.
В течение веков, от досократиков до стоиков и александрийцев, и позднее, во время аристотелевского ренессанса, донесшего греческую мысль до конца латинского Средневековья, язык оставался объектом философского умозрения, а не объектом наблюдения. Ни у кого тогда не возникало намерения изучить и описать какой-либо язык ради него самого или проверить, всюду ли пригодны категории, основанные на греческой и латинской грамматике. Это положение не изменилось до XVIII века.
Новый этап ознаменовался открытием санскрита в начале XIX века. Одновременно было обнаружено, что существует родство между языками, которые тогда же получили название индоевропейских. С тех пор происходит становление лингвистики в рамках сравнительной грамматики на основе методов, которые делаются все более строгими, по мере того как открытия новых фактов и успехи дешифровки укрепляют принципы новой науки и расширяют ее границы. В течение века была проделана большая и замечательная работа. Метод, испытанный на индоевропейских языках, становится образцом. В наше время, обновленный, он привел к новым достижениям. Но не следует забывать, что до первых десятилетий нашего века лингвистика заключалась, по существу, в генетике языков. Она ограничивалась изучением эволюции языковых форм и утверждала себя как наука историческая, находя свой объект всегда и повсюду в виде какой-либо фазы истории языков.
Но вот среди всех этих успехов в некоторых умах возникла беспокойная мысль: какова природа языкового факта? какова реальность языка? действительно ли эта реальность заключается только в изменении? но как же тогда, постоянно изменяясь, язык остается самим собой? как он тогда функционирует и каково отно-
шение звуков к смыслу? Историческая лингвистика не давала никакого ответа на эти вопросы, потому что ей никогда не приходилось их ставить. В то же время вырисовывались трудности совсем иного порядка, но не менее серьезные. Лингвисты начали интересоваться языками, не имеющими письменной истории, в частности индейскими языками'Америки, и обнаружили, что к ним не применимы традиционные рамки, в которых изучались индоевропейские языки. Лингвисты столкнулись с совершенно иными категориями, которые, ускользая от исторического описания, заставляли их разрабатывать новый аппарат определений и новый метод анализа.
Мало-помалу, в непрестанных теоретических спорах и под влиянием «Курса общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра (1916), формируется новое понимание языка. Лингвисты осознают, что их дело — посредством адекватных приемов изучать и описывать актуальную языковую реальность, не примешивая к описанию, которое должно быть синхронным, никаких априорных теоретических или исторических допущений, и анализировать язык в рамках его собственных формальных элементов.
Таким образом лингвистика вступает в свою третью, нынешнюю фазу. Не философия языка, не эволюция языковых форм становятся объектом лингвистики, а прежде всего имманентная реальность языка. Лингвистика стремится стать наукой — формальной, строгой, систематической.
С этого момента подвергаются пересмотру и исторический подход, и рамки, установленные для изучения индоевропейских языков. Став дескриптивной, лингвистика начинает в равной мере интересоваться всеми языками, как обладающими письменностью, так и бесписьменными, приспосабливая к новой задаче свои методы. Ее цель — узнать, из чего состоит язык и как он функционирует.
Когда лингвисты по примеру Ф. де Соссюра начали рассматривать язык «в самом себе и для себя», они признали принцип, ставший основным для всей современной лингвистики: язык образует систему. Этот принцип имеет силу для любого языка, какова бы ни была культура, которую он обслуживает, и какой бы исторический период мы ни взяли. От основания до вершины, от звуков до самых сложных форм выражения, язык есть упорядоченная система частей. Язык состоит из формальных элементов, соединяемых в переменные комбинации в соответствии с определенными принципами структуры. Структура — это второй ключевой термин лингвистики. Этим термином обозначают прежде всего структуру языковой системы, последовательно выявляемую на основе того установленного факта, что язык всегда содержит лишь небольшое число основных элементов, но эти элементы, сами по себе немногочисленные, могут вступать в большое число комбинаций. Самые элементы обнаруживаются нами именно через эти комбинации. Последовательный анализ показывает, что язык использует лишь небольшую часть от громадного числа теоретически возможных комбинаций,
которое могло бы дать свободное соединение минимальных основных] элементов. Такое ограничение образует специфические конфигурации, меняющиеся от одной языковой системы к другой. Это прежде ■ всего и понимают под структурой: структура есть, таким образом, типы отношений, на основе которых сочетаются друг с другом единицы определенного уровня.
Каждая единица системы определяется при этом совокупностью ,. отношений к другим единицам и оппозиций, в которые она входит; .' единица есть сущность относительная и оппозитивная, как говорил / Соссюр. Мы отказываемся, следовательно, от мысли, что каждый «факт» языка можно расценивать сам по себе, что он является абсо-> лютной и объективной величиной, допускающей изолированное рассмотрение. В действительности языковые сущности можно определить лишь в их отношении друг к другу, рассматривая их в пределах системы, которая их организует и доминирует над ними. Они представляют собой нечто лишь постольку, поскольку являются элементами структуры. Именно систему следует выделять и описывать прежде всего. Таким образом вырабатывается теория языка как системы знаков и как иерархии единиц.
Может показаться, что столь абстрактные представления уводят нас от того, что именуется реальностью. Напротив: они находятся в соответствии с самым конкретным языковым опытом. Отличительные признаки, выявленные посредством анализа, согласуются с теми, которые инстинктивно использует говорящий. Было экспериментально показано, что фонемы, то есть различительные звуки языка, представляют собой психологическую реальность, и говорящий без труда может осознать их, ибо, воспринимая звуки, он в действительности идентифицирует фонемы; он признает вариантами одной фонемы звуки, иногда значительно различающиеся, а, казалось бы, похожие звуки относит к разным фонемам.
Теперь можно видеть, как отличается эта концепция лингвистики от господствовавшей прежде. Позитивистское понятие языкового факта заменено понятием отношения. Вместо того чтобы рассматривать каждый элемент сам по себе и искать его «причину» в более ранней стадии, его рассматривают как часть синхронного целого: «атомизм» уступил место «структурализму». Выделяя в непосредственно наблюдаемой языковой реальности сегменты разной природы и разной протяженности, лингвисты устанавливают единицы нескольких типов; разные типы единиц характеризуются принадлежностью к различным уровням, каждый из которых должен быть описан в адекватных терминах. Это и определило исключительную развитость техники и терминологии анализа; каждый прием исследования должен быть эксплицитным.
Единицы языка принадлежат одновременно к двум планам: синтагматическому, когда их рассматривают в отношении друг к другу в материальной последовательности внутри речевой цепи, и парадигматическому, когда они поставлены одна к другой в от-Н
ношение возможной замены, каждая на своем уровне и в своем
формальном классе. Описать эти отношения, определить эти пла-
дЫ____ значит выявить формальную структуру языка; а формализо
вать таким образом описание •— значит (и это не парадокс) делать
его все более и более конкретным, сводя язык к значимым элемен
там, из которых он единственно и состоит, и определяя эти элементы
через их взаимные отношения. Вместо ряда бесчисленных и случай
ных обособленных «явлений» мы получаем конечное число единиц
и можем охарактеризовать структуру языка через их распределе
ние и их допустимые комбинации.
В процессе анализа разных систем можно отчетливо видеть, что языковая форма представляет собой определенную структуру:
1) она есть единица некоего целого, доминирующего над частями;
2) эти части формально упорядочены на основе определенных посто
янных принципов; 3) форма получает характер структуры именно
в силу того, что все компоненты целого выполняют ту или иную
функцию; 4) наконец, эти компоненты являются единицами како
го-либо определенного уровня, причем каждая единица одного уров
ня становится подъединицей более высокого уровня.
Язык во всех своих существенных пунктах имеет прерывный характер и оперирует дискретными единицами. Можно сказать, что язык характеризуется не столько тем, что он выражает, сколько тем, что он различает на всех уровнях:
— различение лексем, позволяющее установить инвентарь обо
значаемых понятий;
— различение морфем, создающее инвентарь формальных клас
сов и подклассов;
— различение фонем, дающее инвентарь фонологических, не
„связанных со значением, различий;
— различение «меризмов», или признаков, организующих фо
немы в классы.
Это и делает язык системой, в которой ничто ничего не значит само по себе и по своему природному свойству, но в которой все имеет значение вследствие зависимости от целого; ст£у_ктура придает частям их «смысл», или их функцию. Й это также обеспечивает безграничные возможности коммуникации: поскольку язык организован системно и функционирует по правилам кода, говорящий, отправляясь от очень небольшого числа основных элементов, может составлять знаки, затем группы знаков и, наконец, бесконечное количество разнообразных высказываний, каждое из которых может быть опознано воспринимающим, так как в его распоряжении находится та же самая система.
Мы видим, что понятия системы, различия, оппозиции тесно связаны друг с другом и с логической неизбежностью ведут к понятиям зависимости и взаимосвязи. Между членами оппозиции существует взаимосвязь такого рода, что, если затронут один из них, это тотчас отражается на положении другого и, как следствие,
<Jj ■■<
равновесие системы нарушается, что может повлечь за собой создание новой оппозиции в другой точке для восстановления равновесия. В этом отношении каждый язык в каждый момент своей истории обнаруживает особую ситуацию. Такой взгляд в наши дни вновь вводит в лингвистику понятие эволюции, определяя диахронию как отношение между следующими друг за другом во времени системами. Дескриптивный подход, понятие системности, стремление доводить анализ до элементарных единиц, эксплицитный выбор процедур — вот те черты, которые характеризуют современные лингвистические работы. Разумеется, на практике существуют многочисленные расхождения, столкновения между школами, но мы сосредоточиваемся здесь на самых общих принципах, а принципы всегда интереснее, чем школы.
В настоящее время стало известно, что у сторонников такой концепции языка были предшественники. В неявном виде она присутствовала у автора, признанного современными дескриптиви-стами своим предтечей, у индийского грамматика Панини, который в середине IV в. до н. э. кодифицировал ведический язык в образцово четких формулировках, создав формальное, полное и строгое описание, свободное от всяких спекулятивных или мистических рассуждений. Однако следует воздать должное и тем предшественникам, которые не были грамматиками и фундаментальные труды которых, обычно анонимные и недооцененные, столь существенны для нас в каждый момент нашей жизни, что мы перестаем их замечать: я хочу сказать о создателях наших современных алфавитов. То, что алфавит мог быть изобретен, то, что небольшим количеством (Графических значков смогли записывать все, что произносится, — уже одно это свидетельствует о расчлененной структуре языка. Латинский алфавит, армянский алфавит — изумительные примеры нотации, которую мы назвали бы фонематической. Современный аналитик почти ничего не смог бы изменить здесь: учтены реальные различия, каждая буква всегда соответствует только одной фонеме и каждая фонема воспроизводится всегда одной и той же буквой. Алфавитное письмо, таким образом, принципиально отличается от письма китайского, являющегося морфематическим, или от силлабической клинописи. Те, кто составлял алфавиты для записи звуков своего языка, были стихийными фонематистами и инстинктивно сознавали, что все разнообразие произносимых звуков сводится к довольно ограниченному числу различительных единиц, которые и должны быть представлены таким же количеством единиц графических. Современные лингвисты действуют точно так же, когда им приходится записывать языки, существующие только в устной традиции. В этих алфавитах мы имеем древнейшие модели анализа: графические единицы алфавита и их комбинации в большое число специфических группировок дают наиболее близкое к действительности представление о структуре языковых форм, которую они воспроизводят.