Изящность и легкость мастерства И. А. Гончарова

Изящность и легкость мастерства И. А. Гончарова. Роман И.А. Гончарова Обрыв. Это вершинное произведение русского классика, одно из самых значительных произведений отечественной литературы, которое, однако, только в последнее время творчески прочитано исследователями литературы и возвращается к своему читателю.

Пришло оно и в школу, если и не вошло в основные программы литературных курсов, то на спецкурсах по русскому реализму рассматривается непременно. В нашей практике по этому произведению учащиеся готовили ряд индивидуальных исследовательских проектов. У меня есть или была своя нива, свой грунт, как есть своя родина, свой родной воздух, друзья и недруги, свой мир наблюдений, впечатлений и воспоминаний, и я писал только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал, словом, писал свою жизнь и то, что к ней прирастало объяснял И. А. Гончаров в статье Лучше поздно, чем никогда 5, т. 8, 113. Гончаров всегда смотрел на свой писательский труд как на некое единонаправленное движение в постижении окружающей действительности.

Характерно высказывание писателя в то же статье Я вижу не три романа, а один. Все они связаны одною общею нитью, одною последовательной идеею перехода от одной эпохи русской жизни, которую я пережил, к другой и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т. д. Там же, 72. Последний роман И. А. Гончарова, впитавший в себя весь опыт его творчества, создавался на протяжении двадцати лет начиная с зарождения идеи, датируемой писателем 1949 годом, когда он после четырнадцатилетнего отсутствия в первый раз посетил Симбирск, свою родину Там же, 208, и кончая появлением романа в журнале М. М. Стасюлевича Вести Европы в 1869 году. Срок немалый, если вспомнить, что вместило в себя это двадцатилетие жизни русского общества.

Белинский в своей статье писал, что Главная сила таланта г. Гончарова всегда в изящности и тонкости кисти, верности рисунка он неожиданно впадает в поэзию даже в изображении мелочных и посторонних обстоятельств в таланте Гончарова поэзия агент первый и единственный 1, 373. Белинский был не одинок в своем суждении. Вот как писал В. П. Боткин, не щедрый на похвалу, о творчестве Гончарова Этой изящной легкости и мастерству рассказа я в русской литературе не знаю ничего подобного.

И как все ново, свежо, оригинально 3, 268 269. 1.2. Обрыв. История создания романа Говоря о трех романах, как о своего рода трилогии, И. А. Гончаров, думается, отчасти имел в виду и внутреннее развитие определенного типа героя.

В каждом романе перед читателем появляется своеобразная пара героев антиподов. В Обыкновенной истории это Петр Иванович и Александр Адуевы, в Обломове противоборство Ильи Ильича с Андреем Штольцем, в Обрыве герои-антиподы разведены писателем по разные стороны барьеров политических, психологических, нравственных.

Первоначальный замысел Обрыва со временем устарел, он во многом ломался под давлением обстоятельств. И не последнюю роль в окончательном оформлении повествования сыграла драма, произошедшая в семье Майковых, близких друзей И. А. Гончарова с первых его петербургских лет. Об этой драме писали многие исследователи творчества Гончарова.

Е. П. Майкова пережила горячее увлечение романом Что делать и личностью его автора. Ей казалось, что дорога жизни указана и надо только найти в себе силы порвать с прежним бытием. Возвращаясь по Волге с лечения на кумысе, Майкова познакомилась с недоучившимся студентом Федором Любимовым, ввела его в дом на правах домашнего учителя, а после навсегда покинула семью, оставив троих детей мужу, ушла с Любимовым, как ей тогда представлялось, по указанной Чернышевским светлой дороге в будущее.

Жизнь Майковой сложилась совсем не так радужно, как думалось. Она оказалась не приспособленной к лишениям, физическому труду и прочим атрибутам коммунной жизни на Северном Кавказе. Майкова не была одинока история оставила нам имена женщин, подобно Екатерине Павловне расставшихся с домом, с детьми, с прежним образом мышления. Это и Апполинария Суслова, оставившая неизгладимый след в жизни Достоевского, и мать В. Гаршина. Такими же по сути были и Авдотья Панаева, и Надежда Суслова. Здесь определяющую роль играло духовное единство веры в такое и только такое решение женского вопроса, с особенной остротой поднявшегося в России именно в 60-е годы. Время создало женщин, понявших, что семейным кругом и благотворительной деятельностью жизнь их не может, не должна ограничиваться.

И. А. Гончаров осмысливает и рисует жизнь как она сложилась в 40 50-х годах в столице и в провинции, в глухом волжском уголке. Сонный уездный быт, чуть тронутый ветерком новых веяний, еще не проснувшийся от своего многовекового сна, но уже поколебленный теми переменами, которые поступают с разных сторон, вот поле последнего романа гончаровской трилогии.

Ведь не только Марк Волохов становится носителем этого, неизведанного пока нового, но и Тушин, и Вера готовы переступить, да и переступают через отжившую, но все еще прочную мораль. И в этом смысле несомненно их причастность к новому поколению. Отношение писателя к старому и новому не так просто и однозначно, как может показаться на первый взгляд.

Борьба двух жизненных укладов, двух мировоззрений была для И. А. Гончарова не просто очевидна в прямом смысле слова трещина мира прошла через его сердце, задев близких писателю людей, искалечив их судьбы Может быть, даже в первую очередь потому, что гроза разразилась над домом Майковых, И. А. Гончаров не мог с легкостью принять позицию одной из сторон в этом конфликте времен, поколений, отношений к жизни. Противоречивость писателя была поистине трагической неумение и нежелание понять новую правду, тяга к идеалам старинных дворянских гнезд и в то же время отчетливое осуждение застоя и обломовского сна, предельно ярко выраженное и в Обыкновенной истории, и в Обломове, непримиримость к феодально-крепостническим пережиткам.

Либеральные убеждения Гончарова, его надежды на то, что старое постепенно отомрет с помощью бескровных реформ, соседствовало с твердой верой в правоту старой морали, и отрицанием программы новых людей. Первоначально роман носил название Художник, и, следовательно, фигура Бориса Райковского обозначалась как главная.

Художник-дилетант, музыкант-дилетант, Райковский должен был олицетворять собою, по замыслу И. А. Гончарова, ту силу, которая, пробудившись от сна, не может еще найти себе места в ломающейся действительности. Название варьировалось, не отдаляясь от фигуры героя сначала Художник, затем Художник Райковский, далее просто Райковский. Но уже в 1868 году появляется название Вера, а вскоре и окончательное Обрыв. Обрыв роман социальный и в то же время это роман о любви в ее многочисленных видах и проявлениях.

Само по себе такое сочетание характерно для русского, как, впрочем, и для европейского реалистического романа XIX в в котором любовная фабула подчас становится просто романической условностью для проведения автором своей социальной установки крайней формой такого романа является Что делать Чернышевского. Но в Обрыве это сочетание не столь прямое. Гончаров сам говорит о выделении им любовных отношений в особую сферу в статье Намерения, задачи и идеи романа Обрыв Вообще меня всюду поражал процесс разнообразного проявления любви, который имеет громадное влияние на судьбу 5, 208. Многочисленные любовные сюжеты, очень часто содержащие сексуальные импликации, своего рода типология любовных отношений составляет для Гончарова особый предмет изучения, не связанный прямо с социальностью, которая, все же, многое объясняет в том или ином развитии сюжета.

Гончаров разъясняет в конце Обрыва разделение сферы сексуальности и общечеловеческого чувства любви и обозначает словом страсть, так часто встречающимся в романе, иррациональное сексуальное влечение Не полюбила она его страстью т. е. физически это зависит не от сознания, не от воли, а от какого-то нерва Там же. Если ранее Гончаров говорил Каковы характеры, такова любовь, то в Обрыве он не ограничивает изображение страсти пределами лишь характера, а ищет в ней выражение духа времени, исканий, борьбы, уровня развития общества, миросозерцания 8, 152. Между тем, в большинстве критической литературы, посвященной роману, как того времени, так и более поздней, наблюдается тенденция рассматривать его прежде всего как дискурс социальности, лишь использующий любовный сюжет для прояснения характеров, их мотивов, социальных установок и пр. Из всего шквала критики, пожалуй, лишь М. Е. Салтыков-Щедрин наиболее точно понял нормативный характер Обрыва, его пафос, носящий не столько негативный характер осуждения пятен нашей современности, сколько призыв к возврату к незыблемости выработанной веками нормированности всех сфер человеческой жизни, в том числе и любовной. Несмотря на язвительный тон статьи Салтыкова-Щедрина, в ней очень тонко подмечено перенесение Гончаровым социальных нормативов в этическую сферу.

Г. Гончаров, желая раскрыть перед читателями некоторые стремления современности, желая ввести их в область того неверного, которое, по мнению его, царит над этими стремлениями, не пошел дальше области недозволенного, которую и смешал с неверным.

Это и понятно, потому что признаки неверного очень сложны и не так легко достаются, как признаки недозволенного 9, 232. Категория недозволенное, на его взгляд, детерминирует позиции Гончарова жесткими рамками социальной нормы.

В целом же акцент критиков на ангажированности писателя реакционный антинигилистический роман, антидемократическая направленность и т. п. как бы оставляет за скобками значительного многочисленные эпизоды, вставные сюжеты, которые собственно и составляют матрицу любовного дискурса 11, 11. Идея романа Обрыв вырастает, в указанном смысле, из расширительного толкования падения Веры а отчасти и Бабушки, а его центральный сюжет представляет собою расширительно-символически же истолкование соблазнения, или, вернее, историю соблазнения Веры нигилистом Волоховым.

В центре внимания романиста столкновение новой, атеистически-материалистической правды Марка Волохова, нового апостола, и правды Бабушкиной, традиционно-православной церковности и воцерковленности человека.

II. ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ В РОМАНЕ И. А. ГОНЧАРОВА 2.1.