ГЛАВА II. Звуковой колорит лирики А. Блока

ГЛАВА II. Звуковой колорит лирики А. Блока. В сложной художественной структуре блоковских стихотворений звук выполняет функцию тончайшего инструмента искусства. Рядом живут в стихотворениях Блока звуки реалистические, земные, и звуки-символы, звуки — вестники добра или зла, звуки, создающие необходимое настроение, сообщающие стихотворению композиционную стройность, организующие сюжет.

Создается впечатление, что поэт воспринимает все — все вещи и явления — через звуки, закрепленные за ними творческим воображением или действительно слышимые. Погружаясь в звуки, чутко улавливая все оттенки могучей симфонии жизни, Блок создал гармоническую картину звучащего мира, где все значимо и символично, конкретно и в то же время обобщено.

Обостренность звукового восприятия и отражение его в поэзии — одна из граней таланта поэта, свойство поэтического «видения» звуков. Идейная и эстетическая позиция Блока-поэта отразилась и в своеобразном подходе к «звуковому» раскрытию темы, и в фабульных построениях, где звуки часто играют роль поворотного мига, определяющего развитие сюжета и композицию произведения, и в характере образа, поэтической лексики, тропики. Звуковая основа создает композиционный рисунок многих стихотворений Блока. Например, цикл стихов «На поле Куликовом» развертывается в звуковом движении прежде всего.

Это и скачущая кобылица, и летящая стрела, и потрескивание горящего костра, и струящаяся из ран кровь — в первом стихотворении цикла, а затем все более слышимый, нарастающий крик лебедей: «За Непрядвой лебеди кричали, и опять, опять они кричат » Это и звук человеческого голоса, призыв биться с татарвою: «За святое дело мертвым лечь!»; это и причитания матери, и звон мечей. Звуки приобретают символический смысл: «Слышал я твой голос сердцем вещим в криках лебедей»; «Орлий клекот над татарским станом угрожал бедой». Крики гордых птиц сопутствуют исторической схватке двух враждующих сторон, в них, несомненно, заложен широкий ассоциативный смысл, как и в выражении «лебединая песня» — последний, из глубины души исторгнутый вопль, предчувствие рокового исхода: «Над вражьим станом, как бывало и плеск и трубы лебедей». Звуковое восприятие боя переплетается со зрительными образами, создавая целостную картину ратного подвига: Я слушаю рокоты сечи И трубные крики татар, Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар.

III, 252 Можно говорить и о «звуковой композиции» стихотворения «Эхо» с его необычной, нервной строфикой, как бы передающей рождение звука, его полет, нарастание, угасание и новый мощный взлет.

Звук дает толчок развитию сюжета, действия (« И вдруг влетели звуки», II, 139); иногда это слабый, едва различимый звук, как родничок, постепенно перерастающий в могучую реку: «Ты из шопота слов родилась » I, 366; «Иду по шуршащей листве», II, 23; «Приближается звук » III, 265; «Смычок запел » III, 217. Некоторые стихотворения так и воспринимаются: прежде всего — через звуки, организующие сюжет.

Так, например, строится стихотворение «Обман»: В пустом переулке весенние воды Бегут, бормочут, а девушка хохочет Будто издали невнятно доносятся звуки Где-то каплет с крыши где-то кашель старика Шлепают солдатики: раз! два! раз! два! Хохот. Всплески. Брызги II, 146 То же — и в стихотворениях «Натянулись гитарные струны », «Потеха! Рокочет труба ». Тут особенно выразительна звуковая основа сюжета: Потеха! Рокочет труба Гадалка, смуглее июльского дня, Бормочет, монетой звеня, Слова, слаще звуков Моцарта.

Кругом — возрастающий крик, Свистки и нечистые речи, И ярмарки гулу — далече В полях отвечает зеленый двойник. В палатке все шепчет и шепчет, И скоро сливаются звуки И вновь завывает труба, И в памяти пыльной взвиваются речи Фабульное развитие может быть подчеркнуто устранением звука, внезапно наступившей тишиной, но это только фон, условие рождения новых звуков, необходимых для понимания всего произведения: Смолкали и говор, и шутки, Входили, главы обнажив.

Был воздух туманный и жуткий, В углу раздавался призыв I, 359 Звук может также обрамлять сюжет, участвовать в композиционных повторах. В таких стихотворениях, как «Жизнь медленная шла, как старая гадалка, таинственно шепча забытые слова», «Я вышел в ночь — узнать, понять далекий шорох, близкий ропот », «Имя Пушкинского дома в Академии Наук », тематические повторы, связанные с символикой звука, раскрывают авторский замысел: звук понятный и знакомый, не пустой для сердца звук; это — звоны ледохода, перекличка парохода с пароходом; звуков сладость, такой знакомый и родной для сердца звук. Естественно, что одну из центральных функций в системе звуковых образов выполняет звук человеческого голоса, его оттенки: шепот, стон, крик, пение, плач, болтовня, лепет, смех, бред, бормотанье. Блок выделяет в человеческом голосе дополнительные приметы, необходимые для создания законченной картины, образа: «Дивный голос твой, низкий и странный » III, 236; «Не пой ты мне и сладостно, и нежно » I, 114; «У Вас был голос серебристо-утомленный.

Ваша речь была таинственно-проста», I, 280. Но звук человеческого голоса может быть и мучительным, и горестным: «Я муки криком не нарушу. Ты слишком хриплым стоном душу бессмертную томишь во мгле Я слышу трудный, хриплый голос » III, 86. Кроме определяющих слов, есть и другие пути углубления звука-образа, например сравнения: «И вот, как посол нарастающей бури, пророческий голос ударил в толпу», II, 53; «И страстный голос был как звуки рога», II, 307. Гораздо реже встречаем значимые фразы, слова, звучащие сами по себе, без указания, кем они произнесены: «Раздался голос: «Ессе homo!», III, 30. Они почти всегда даны как продолжение звукового аккорда, на звуковом фоне: «Только скажет: «Прощай.

Вернись ко мне»,— и опять за травой колокольчик звенит » III, 247; «Я шел и слышал быстрый гон коней по грунту легкому.

И быстрый топот копыт.

Потом — внезапный крик: «Упал! Упал!» — кричали на заборе » II, 295. То же и в финале стихотворения «В ресторане», где крик «Лови! » вписан в звуковое обрамление: грянули струны, запели смычки, монисто бренчало, цыганка визжала. Произнесенной фразе обычно сопутствует уточняющая характеристика голоса — шепота, пения, бормотания, хрипа: « он льстиво шепчет: «Вот твой скит » III, 35; звук голоса может быть поэтически использован как ядро антитезы: Он окрылит и унесет, И озарит, и отуманит, И сладко речь его течет, И каждым звуком сердце ранит I, 146 Антитеза возникает также и от противопоставления разных по характеру голосов: «Весь город полон голосов мужских — крикливых, женских — струнных!» II, 141. Ситуация контраста, столкновения возникает и тогда, когда голос явно не гармонирует с окружающими звуками, чужд им, чужд общей обстановке: И далекий лепет, бормотанье, Конницы тяжелой знамена, И трубы военной завыванье III, 556 Антонимическая схватка разных голосов передает сильные чувства, чаще ненависть: И если отдаленным эхом Ко мне дойдет твой вздох «люблю», Я громовым холодным смехом Тебя, как плетью, опалю! II, 339 Голос звучит по-разному, в зависимости от того, кому он принадлежит: « Врывался крик продавщика», II, 312; «И голос женщины влюбленный » III, 20; «И девочка поет в лесу», III, 199. Просто слово, само по себе, обладает огромной силой, на которую уповает герой, оно несет в себе раскрепощение, освобождение: Я жду — и трепет объемлет новый, Все ярче небо, молчанье глуше Ночную тайну разрушит слово Помилуй, боже, ночные души! I, 108 Слова — это и люди, их произнесшие («Шипят пергаментные речи», II, 180), и огромный мир страстен и порывов («Чую дыхание страстное, прежние слышу слова», I, 38). В создании художественного образа, в построении сюжета, в раскрытии авторского мироощущения и отношения к объекту большую роль у Блока играет использование символики звуков и тишины, иногда контрастное сталкивание их. Блок жил в мире звуков, через них воспринимая жизнь и людей и ими выражая свое отношение к людям, к действительности, свое личное «я». Блока можно было бы назвать коллекционером звуков бытия. Одна из современниц Блока, сотрудница Пушкинского дома в пору его создания, рассказывает о вечере памяти Блока, на котором Вл. Пяст говорил: «Очень интересно замечание Блока об аэроплане, которым он, как и все мы в 1911 г увлекался.

Блок сказал, что аэроплан внес в мир новый звук, не существовавший в нем до XX века,— звук пропеллера». Звук как самодовлеющая величина (в сфере поэтической фонетики) бывает вестником каких-то важных событий, он порождает в лирическом герое предчувствие чего-то рокового, неизбежного: жизни, смерти, любви.

Так, предвестником великих событий звучит колокольный звон во вступлении к циклу «Стихов о Прекрасной Даме»: «Все колокольные звоны гудят», I, 74. Обычно звук колокола предшествует началу действия, является своего рода завязкой в сюжетных стихотворениях: «В церкви ударил колокол.

Распахнулись форточки, и внизу стал слышен торопливый бег». Но, вступив зачином, звук не умирает, он создает тревожный звуковой фон, в который вкрапляются и другие звуки: «Бился колокол.

Гудели крики, лай и ржанье», II, 140. Звон колокола выполняет в стихотворениях Блока очень разнообразные художественные функции.

Так, колокол раздольный — это и глашатай весны, и он же может быть источником мучительных переживаний: Бейся, колокол раздольный, Разглашай весенний звон! II, 145 И на башне колокольной В гулкий пляс и медный зык Кажет колокол раздольный Окровавленный язык. II, 149 Можно встретить и другие оттенки значения этого символа.

Колокол звучит торжествующе: Звонким колокол ударом Будит зимний воздух.

Мы работали недаром, Будет светел отдых. II, 328 Порой его звон пленителен и нежен: «Тонкие поют колокола», III, 118. Неназванный звук, без указания источника, может явиться причиной сомнений, колебаний, раздумий героя, быть вестником томительных и неясных ощущений: Что мне поет? Что мне звенит? Иная жизнь? Глухая смерть? II, 131 Кто кличет? Кто плачет? Куды мы идем? II, 103 Или так: Давно уж не было вестей, Но город приносил мне звуки, И каждый день я ждал гостей,.