Примечания

Примечания. Персонажами Пелевина легко становятся и Шамиль Басаев, и Борис Березовский, и целая новообразованная формация россиян, носящая говорящее название «новых русских» ( в «Чапаеве и Пустоте» растерянные «братки», сложившие головы на «разборке», попадают в викинговскую Валгаллу), надоевшие герои рекламных роликов и «мыльных опер». «Людей, надувающих щеки, мы все втайне ненавидим, а Пелевин остроумно и решительно низводит их с пьедесталов. Неважно, кто эти высокомерные существа, знающие что-то, чего не знаем мы: буддисты ли это, наркоманы, политики, модные литераторы или «новые русские». В мире Пелевина всему их апломбу цена копейка: замечателен в его новой книге портрет «кислотного» журналиста.

Снобы любимые герои Пелевина: он их раздевает с нескрываемым наслаждением.

Он вообще договаривает до конца все, о чем думаем мы, и у него хватает цинизма додумывать наши повседневные коллизии до гротеска.

Только он мог написать (и напечатать в «Огоньке») «Папахи на башнях», где захват Кремля чеченцами оборачивается тотальным хэппенингом и гулянкой с очередной фекальной инсталляцией художника Бренного: вся попса съехалась в заложники, делает себе имидж и на чеченцев не обращает внимания.

Вспомним, как хоронят американскую поп-звезду в «Желтой стреле»: труп выбрасывают из окна поезда (в котором все мы едем), он прикован к плите с рекламой кока-колы, а вместо цветов вслед певице летят презервативы Пелевин не боится посягать на сакральное, кратко и изящно формулирует, и при чтении его прозы всякий читатель испытывает драгоценное облегчение: наконец кто-то сделал то, что так давно хотелось нам! Именно Пелевину принадлежит счастливое открытие: как бульдозер снимает плодородный слой и проваливается в яму, так и XX век в своем богоборчестве проваливается в древние языческие культы, которые просматриваются и в пионерских отрядных обрядах, и в развлечениях «новых русских». Остроумно обнаруживая оккультную подкладку во всех наших действиях и представлениях, Пелевин свободно странствует по всей мировой культуре, во всех стихиях обнаруживая одно и то же. Это тоже утешительно, ибо наглядно демонстрирует, до какой степени мы не первые и не последние.

Тут, впрочем, особенного разнообразия приемов не наблюдается: Москва предстает в виде танка с Останкинской телебашней вместо антенны, Вавилонская башня отождествляется с водонапорной, реалии Древнего Рима и Хаммурапии ничем не отличаются от современных китайских или российских» (цитата из подборки в «Огоньке» рецензий на произведения Пелевина). Так или иначе, но истоки популярности В. Пелевина стоит искать в том числе и в его склонности апеллировать к хорошо известному публике контексту.

Он фотографически запечатлел обыденные позднесоветские будни, легко узнаваемые сюжеты из раннекооперативного движения, и, наконец, реалии эпохи «масс-медиа». Пелевин склонен не разоблачать то, что видел и видит – скорее, он предлагает читателю взглянуть на жизнь под другим углом.

Здесь он действительно идет в одном строю с теми, кто назван его предшественниками – Л. Андреевым, сказавшим, что без Иуды не было бы Христа; Булгаковым, перенесшим борьбу Добра и Зла в обыкновенную московскую квартиру; Блоком, обнаружившим эзотерический смысл в октябрьской революции 1917 года.