АЛЕКСАНДР ВОИН

Снился Александру страшный сон, будто уже свей со всех сторон напирают, пора биться с ними, а он еще даже не одет, барахтается, влезая в исподницы, а у них русла перепутались, невозможно ноги вдеть, покуда первые утренние молитвы не промолвишь, и он торо­пится как можно скорее проговорить их, доходит до «Отче наш» и уже чувствует, что наполовину облачен; молится дальше, и ему все легче и легче становится, с каждой молитвой все больше и больше одежд на нем; «Верую» ложится на него, как надежная кольчуга, мо­литвы ангелу хранителю и Александру Воину будто щит и меч у него в руках; и вот уж он в последние мо­литвы просовывает свое чело — и се надежнейший ему шлем на голову... И сам Александр Воин говорит ему, толкая вплечо: «Пора, княже!»

Он вскочил и увидел Савву. Лицо у него было бод­рое, глаза сверкали, в них отражался свет от лампады, горящей огнем инока Алексия, благодатным огнем от Гроба Господня. Лампада стояла в углу под образами, в небольшой горенке. Это была избушка в маленькой

ижорской деревеньке, где князь остановился, чтобы совсем немного освежить силы перед боем.

Хотелось сказать Савве что-то ласковое, но тотчас вспомнилось, что он еще только временно прощен и предстоит сначала посмотреть его в деле со свеями, а уж потом решать — прощать ли окончательно. Алек­сандр вскочил и первым делом, перекрестившись, поце­ловал нательный крест и ладанку Святого Владимира. Стащил с себя несвежую рубаху.

Неужели пора? Неужто сейчас мы пойдем бить­ся?.. Вот только что отплывали от Ладоги, плыли по Невскому озеру, высаживались на берег, и казалось, что все равно еще не скоро... А вот — на тебе, уже!..

— Луготинец? — коротко спросил Александр, на­девая исподницы. В отличие от тех, которые только что снились, русла их были отглажены и не перепуты­вались.

— Отправился с передовым отрядом на погляд, — сказал Савва, помогая князю ровно навертеть на ноги длинные чулки-обмотки.

— Заря?

— Едва начала проклевываться. Самый ранний час утра, Славич.

Надо бы и Славичем запретить ему называть себя, покуда не прощен... Ну да ладно.

Так, чулки намотаны, не очень туго, но и не болта­ются. Савва подал свежую сорочицу. Вошел Пельгу-сий. Тотчас вспомнилось, как он вчера встречал их, как тайком поведал Александру про свой дивный сон о Борисе и Глебе. Чудеснее всего было то, что именно ему, ижорцу, недавнему язычнику, пару лет назад еще приносившему жертвы своим поганым божкам, явлено было такое видение. Вдруг занятная мысль за­летела в голову князя, и он весело усмехнулся — ведь сегодня начинается воскресенье пятнадцатого июля, день князя Владимира, но сам Красно Солнышко не соизволил сюда явиться, видно, где-то ему поважнее быть предстоит, а послал в помощь дальнему своему

правнуку сыновей своих, Бориса и Глеба, ровесников Александра!

— Здравствуй, Пельгуся, — ласково приветство­вал он ижорца.

— И тебе страставать, княссь Алексантр, — низко поклонился верный друг, смешно растягивая русские слова на свой ижорский лад. Вот так же он вчера смешно про Бориса и Глеба рассказывал: «Я глязу и глассам не поверряа! Плывет русскаа снеекка-ладья, и всяа светитсаа, будто лунаа...»

— Как там? Ясный ли день будет, али дождь пой­дет? — спросил Александр, натягивая легкие сапоги и улыбаясь доброму вестнику.

— Велиозарно ясный день будетт, — отвечал ижорец, с удовольствием употребляя красивое слово, явно вычитанное им откуда-то из книг, до коих он был большой охотник. — О, я смотрю, как ты уже хорошо-цисто оделссаа!

— Так ведь сегодня большой праздник, — сказал Александр. — И мне во сне было такое поучение, что главное одеяние человека — утренняя молитва. Без нее — хоть в самые велиозарные акеамиты наря­дись, все без толку. А в молитве — ты одет прочно.

— Золотые слова, — с тяжким вздохом пробормо­тал Савва, далеко не самый радетельный молитвен­ник. — Все-таки, Славич, надень броню, прошу тебя!

— Опять ты за свое! — рассердился князь. — Не хочу я броню!

— Твоя воля, — вновь тяжко вздохнул Савва, от­кладывая тяжелую и длинную, с долгим рукавом кольчугу, именуемую броней, и вместо нее подавая Ярославичу легкую, с коротким рукавом и затягиваю­щуюся под горлом простейшими запонками. Алек­сандр легко влез в нее, застегнулся. На локти натянул стальные двигающиеся зарукавья.

— Наручи не надо.

— Славич! Умоляю! Ты посмотри, какие легкие! Забыл, что я тебе новые купил после Пасхи?

— Ну хорошо, хорошо! — Александр согласился надеть и стальные наручи, закрывающие руку от кис­ти до локтя. Новые наручи, купленные Саввой после Пасхи, были украшены нарядным узором — цветами, птицами и рыбами.

— Бармицу... — робко взялся Савва за кольчуж­ный доспех, надеваемый под шлем и спускающийся сзади и с боков, закрывая затылок, уши, виски, шею.

— Нет! — теперь уж совсем решительно отказался Александр. — Шапку, колпак, и хватит наряжаться!

В дверях мелькнуло лицо Ратмира.

— Ратмир! Бери благословенный образ. А ты, Сав­ка, лампаду.

Оставив избушку, вышли на свежий воздух. Стоя­ла темень, рассвет еще только близился. До возвраще­ния Луготинца можно было основательно прочесть весь утренний чин молитв. Позвали отца Николая и иеромонаха Романа. Встали перед образом Пресвя­той Богородицы, коим отец родной, Ярослав Всеволо­дович, в Торопце благословил сына на брак с княжной Александрой. Ратмир держал сию икону перед моля­щимся князем. Савва держал пред Богородицей лам­паду, горящую благодатным огнем монаха Алексия. Александру было хорошо, не так тесно во времени, как в предутреннем сне. Луготинец появился как нельзя кстати, когда уже «Честнейшую херувим» ти­хо пели. Закончив стояние перед образом, Александр нетерпеливо спросил:

— Что, Костя?

— В самый раз теперь по ним ударить. Не ждут нас свей. Стан их спит мирным сном, а дозорную за­ставу мы затоптали.

— Пошли, Господи, спасение душе твоей! — обра­довавшись, обнял Костю Ярославич. — На конь, дру­жина моя верная! Час битвы нашей наступает. Пере­несем ворогов из сна временного в сон вечный, и да не дрогнет рука наша на завоевателей Земли Русской!

Он надел легкую шапку, а поверх нее — стальной колпак, свой любимый, с выбитыми искусно по око­лышу образками — Спаситель, Приснодева и Крести­тель. Савва подвел веселого Аера, и князь молнией вскочил в седло, опоясался мечом, надел рукавицы, взял щит и свое любимое копье — длинное древко, оканчивающееся острым наконечником в виде двух листиков, наложенных один на другой так, что в сече­нии получался крест, а у основания наконечника тор­чали две упругие лапки, дабы, пронзив врага, можно было его оттолкнуть и отбросить.

— С Богом, братья! Да помогут нам наши святые князья — Владимир Красно Солнышко и сыны его — Борис и Глеб!

Здесь все Александрове воинство разделилось на­двое — конница пошла в сторону Ижоры, а пешцы — в сторону Невы. Князь так задумал: пехота по невско­му берегу свеев будет от шнек отрезать, а фарьство тем временем по ижорскому берегу нападет на свейские ставки — на Улофа и Биргера. Пехотную рать вели за собою Миша Дюжий, Кондрат Грозный, Дручило Не-здылович, Всеволож Ворона, Глеб Шестько, Ратислав и Кербет. Прапор составили Ласка, Ртище и еще шес­теро конников — несли знамя Александра с золотым львом на алом стяге, хоругви и знамена с Нерукотвор­ным Спасом, с Воскресением Христовым, со Святым Георгием побеждающим змия, с Индриком, везущим на себе Деву Марию, и с белым крылатым крестом на черном поле. Конные полки, кроме самого Александ­ра, возглавляли Таврило Олексич, Юрята Пинещенич, Константин Луготинец, Сбыслав Якунович, тевтонец Ратша, бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыже-вич. Вел своих ладожан и серб Ладимир. Солнце толь­ко-только начинало вставать за их спинами, медленно оживляя лесную зелень, запахи пока еще свежего лет­него утра сладостно волновали, птицы принимались Щекотать слух своим радостным пением, и на сердце У Александра было так весело, будто ехали они не на смертный бой, а встречать дорогих гостей.

В зарослях метнулся олень, и ловчий Яков, едучи поблизости, оживленно подмигнул Александру:

— Ярославич! Сейчас бы не на битцу, а на ловы са­мый раз было бы, а?

— Что поделать, коли на нашего ловца иной зверь бежит, — ответил князь. — Ты, Яша, когда напустим­ся на нашего зверя, свисти и ори, как только ты один и умеешь, покрепче напугай свейство. Но не сразу, а когда крикну тебе.

— Сделаем!

Прибоднув Аера, Александр приблизился к Луго-тинцу:

— Гляжу, Коринф твой не хромает больше?

— Савве спасибо, — ответил Костя. — Подъезжаем.

Они выехали на холм и увидели битую свейскую за­ставу. Кровавые тела валялись как попало вокруг угас­шего костра, в котором ничком лежал убитый свей, одежда на нем догорала, испуская густой и вонючий дым. В сердце у Александра все вмиг перевернулось, ужасный вид смерти потряс собою радостное молит­венное состояние, владевшее князем до сего мгнове­ния. Здесь лежало не более десяти убитых, но каза­лось — гораздо больше. С трудом подавив в себе чувст­во жалости, уместное по окончании битвы, но никак не теперь, Александр выехал на вершину холма. Стан све-ев мирно спал. Видно было, что накануне они весело и беззаботно пировали там, многие валялись прямо на траве, но в отличие от этих, что здесь, те, что там, были еще живы. Их еще только предстояло умертвить. При сильном желании можно было бы уже отсюда стрелой достичь самых ближних.

— Господи, отврати от меня жалость непотреб­ную! — тихо прошептал Александр. В тот же миг в ду­ше у него очерствело, и совсем иные мысли взыграли в голове — он стал быстро размышлять о смене замыс­ла. Теперь ему отчетливо виделось, что лучше будет, если они тут разделятся.

— Юрята, Костя! — решительно призвал он к себе двоих полковников. — Вы двое и бояре Ратибор и Ро­ман. Ваша задача остается та же, как мы замыслили накануне, — дойти со своими полками почти до само­го берега Ижоры и оттуда ударить по свейскому стану, стараясь отсечь тех, что сидят в селе, от тех, что распо­ложились на берегу Невы. Мы же останемся тут и од­новременно с вами бросимся на главную ставку. Как видно, сие и есть шатер Биргера. И покуда вы будете держать клин между теми и теми, мы должны одолеть Биргерово войско. А пешцы обязаны отсекать их от шнек. А уж потом возьмемся за тех, которые в селе и при устье Ижоры. Как подъедете к берегу и встане­те, ждите, когда Яков свистнет. И по сему свисту уст­ремляйтесь на ворога. Все понятно?

— Понятно, княже, — сказал Луготинец.

— С Богом, братья!

Конница стала перестраиваться. Половина ее вы­двигалась из общего порядка и уходила за Луготин-цем, Пинещеничем, Романом и Ратибором. Остающи­еся передвигались, становясь по обе стороны от глав­ного Александрова полка, простираясь будто два орлиных крыла в небе, нависали над сонным свейским станом.

Становилось все светлее, вдалеке виднелось, как полки пехоты, выйдя из лесов, двигаются берегом Невы навстречу битве. Оруженосцы заняли свои места. Слева на рыжем сарацинском скакуне сидел Ратмир. Справа на своем светло-гнедом кипчаке по кличке Вторник расположился Савва. Александр передал ему копье:

— Бросишь мне, когда совсем сблизимся с ними. А я прежде еще хочу срезки пометать.

— Бог в помощь, — отозвался оруженосец, прини­мая копье.

Миг битвы неумолимо приближался. О правую ру­ку вдалеке видно было, как дошли до берега Ижоры и встали первые ряды конницы, ведомые Луготинцем и Юрятою. Слева пешцы лавиною шли берегом Невы, приближаясь к стану свеев...

И вдруг вспыхнуло — лучи рассвета достигли золо­той маковки самого высокого свеиского шатра, зажг­ли ее ярким блеском, будто само восходящее русское солнце дало свой главный знак — пора!

— Свисти, Яша! — выдохнул Александр и тотчас взбодрил Аера бодцами. Аер заржал и помчался. Оглу­шительным свистом огласил округу ловчий князя. И мигом все вокруг наполнилось неистовым конским топотом. С трех сторон русичи приближались к враже­скому становью. Там, среди ворогов, мелькнуло шеве­ленье, и вот уже они повскакивали, засуетились, забе­гали, замельтешили, разжигаемые ужасом.

— Вонмем! — сам не зная почему, воскликнул скачущий впереди всех Александр, бросая поводья и задвигая щит под самое плечо. Ветер свистел у него в ушах, и все внутри свистело этим озорным ветром не хуже, чем свистит ловчий Яков. Он вытянул из налучья лук, выдернул из тулы стрелочку и, мгновенно натянув тетиву, зорко выхватил бегущую цель — чью-то свейскую спину. Засвистела срезочка, полете­ла, сбила свея с ног, но, видать, только подранила — он тотчас вскочил и побежал дальше. Засвистела вто­рая и никуда не попала — улетела к реке и там исчез­ла. Засвистела третья, но на эту и вовсе не смотрел
лучник, потому что пора было прятать лук обратно в чехол и хватать поводья. Осадив Аера, князь пропу­стил нескольких всадников вперед себя, включая и Ратмира, который первым настиг первого свея, ру­банул его боевым топором да так нерасчетливо, что, глубоко застряв в хребте у свея, топор вырвался из руки витязя.

— Копье? — крикнул сзади Савва.

— Рано! — рявкнул ему Александр, хватаясь те­перь за тяжелый пернач⁸¹, висящий на седле сзади. От­цепив его с крючка, подбросил в руке и замахнулся, но никого не было рядом, кроме своих, окруживших его. — Эй, дайте мне-то простора! — крикнул он гнев­но, но понадобилось еще немало рывков, чтобы протиснуться и выбиться из своего же окружения. Мета­тельный топорик пролетел прямо возле его лица, едва не задев. Острие копья выскочило навстречу и тоже промахнулось, а тот, кто умышлял тем копьем на жизнь Аера или самого Александра, через мгновенье рухнул на землю, ибо князь размозжил ему голову метким ударом тяжеленного полупудового перна­ча. — Яко с нами Бог!

И вновь другие конные витязи заслонили его от све-ев, спеша сами натворить смертных дел, истребляя пока еще толпу, не успевшую надеть на себя доспехи, схва­тившую в руки первое попавшееся оружие, обезумев­шую от страха. Какая-то расхристанная баба, видать из тех, коими свей утешались накануне, бегала и истошно вопила что-то по-ижорски, покуда не была потоптана нечаянно чьим-то конем. Краем глаза Александр видел это, но в душе его уже совсем не хватало места для жало­сти — все там внутри горело сплошным пламенем, как горит окончательно взятый пожаром дом.

Он встал на стременах, пытаясь обозреть хоть что-либо вокруг себя, и ему удалось увидеть, как прибли­жаются первые окольчуженные свейские всадники с мечами и копьями, как вдалеке справа берут свою кровавую жатву наши пешие цепники, обмолачивая смятенных врагов тяжелыми кропилами⁸"', а вдалеке слева бьется длинным молотом Луготинец, глубоко врубившись со своими конниками в свейское войско. Он увидел и главный шатер Биргера, уже весь озарен­ный солнцем, удивился, оглянулся — солнце уже сов­сем поднялось на востоке, как быстро промчались эти первые мгновения битвы!..

— Вот наша цель, Савка! — указал он своему отро­ку на самый высокий шатер свеев. — Аз сам должен сразиться с Биргером. Да хорошо бы и сам шатер зава­лить...

— Кому Савка, а кому... — огрызнулся оружено­сец по своей вечной привычке. — А ну — пропусти! — тотчас заорал он, расталкивая своим конем других коней, пробивая проход себе и князю, дабы можно было выйти навстречу главным свейским рыцарям.

Александр вдруг отчетливо осознал, что битва пош­ла как-то не так, что не должен он, военачальник, про­пихиваться сквозь ряды собственной же конницы, что­бы выйти на боевой простор. И вообще, ему померещи­лось, будто легкое начало сражения уже окончилось, что свей, превосходящие числом, воспрянули духом и окружают, теснят, давят их. И это и впрямь могло угадываться в том, что встречная волна заставила рус­ских воинов попятиться, шаг за шагом отступая. Гро­хот и лязг оружия сделался гораздо более гремучим — битва еще только-только начиналась, разгоралась, раз­ворачивалась по всем своим многочисленным крыльям. А он, ее главное лицо, ничего не видел и не знал, где и как дерутся, кто кого одолевает и где он сам. На душе у него сделалось душно и тоскливо, будто кто-то ему уж сообщил заранее, что битва проиграна.

— Да не бывать этому! — возмутилось все его су­щество, и он стал сильнее бодрить коня бодцами под самый пах. Аер захрипел и закричал почти человечес­ким голосом, пробивая грудью себе дорогу. И вот уже Александр оказался впереди, а Савва едва поспевал за ним сзади. Ратмир и вовсе, казалось, пропал в гуще битвы, но вдруг вынырнул откуда-то на своем рыжем сарацине, поспешая уведомить князя:

— Тут я!

Лицо его было обрызгано кровью, но, вернее все­го, — вражьей. И меч был обагрен. Тотчас, появив­шись, он вступил в горячую схватку с огромным, сви­репого вида, одноглазым свеем, который с трех ударов расщепил на Ратмире щит и вот-вот уже доставал его самого длинным зазубренным мечом, но новая волна пробежала по бьющейся гуще людей и коней, оттесни­ла одноглазого, повернула его, и он уже бился яростно с Елисеем Ветром, который отбивался большим обо­юдным топором.

— Сподоби мя, Александре Воине! — взмолился князь, видя, как его снова затягивает в гущу конни­цы, как трудно вырваться в передовые ряды, чтобы продолжить тяжелый путь к самой высокой ставке свеев. Разгоряченный и раздосадованный, он взмок под сорочицей, пот горячими горошинами катился у него по хребту и по груди, орошая нательный крест и ладанку. И этой муке не видно было конца.

Вновь он ненадолго вырвался на передний край, бестолково помахал перначом, сделав лишь несколько вмятин на чьем-то шишаке, и вновь его закруговоро-тило, оттягивая и оттягивая мечтаемый миг единобор­ства с кем-либо из главных вождей папежников. Нуж­но было пробиться на тот край, где развевалось его алое знамя с золотым львом и покачивалась хоругвь с нерукотворным Спасом, но вместо этого Александр вынужден был смотреть, как дерутся тевтонцы. Осо­бенно хорош был Ратша, размахивающий во все сторо­ны своей знаменитой палицей, имеющей веселое про­звище «Годендаг», что по-немецки значило «Божий день», то бишь — «Здравствуйте!» Вся покрытая тор­чащими в разные стороны длинными шипами палица Ратши разила туда и сюда, разметывая свеев, разбра­сывая кровавые ошметки и брызги.

— Княже Владимире! Красно Солнышко! Окрыли меня! — отчаянно взмолился Александр, и вмиг незри­мая сила повела его, вытащила из теснины, и вот уже он увидел себя со своей малой дружиной — справа Сав­ва, слева Ратмир, сзади Ласка и Ртище со знаменем и хоругвью, Сбыслав и Яков с десятком иных конни­ков. И сам собою стал двигаться и приближаться шатер с ярко сверкающей золотой верхушкою, а навстречу мчались с копьями наперевес мощные рыцари, знат­ность которых сразу бросалась в глаза, и за спинами их тоже развевались знамена с крестами и львами, только иных, в основном золотых и лазоревых расцветок.

Он уже не помнил, приказал ли Савве дать ему ко­пье, или оруженосец сам догадался. Он взбоднул коня и помчался навстречу судьбе с копьем наперевес, без слов, без мыслей и без чувств, будто весь превра­тившись в это устремленное вперед копье, не замечая летящих в него дротиков, стрел и топориков... Что-то само подсказало ему, кого следует разить. Он радостно сшибся именно с этим бойцом, целя ему в лицо. И мет­ко ударил его острием копья под правый глаз.