СТРАНЫ РАДЫ, ГРАЦЫ ВЕСЕЛЫ!

На рассвете во вторник семнадцатого июля князь Александр ехал берегом Волхова верхом на своем зо­лотисто-буланом Аере, весело разглядывая очертания куполов и башенок расположенного на другом берегу Хутынского монастыря. Новгорода еще не было вид­но, но ожидалось, что вот-вот покажутся в отдалении его первые красоты.

Александр красовался в полном доспехе, куда более пышном, нежели тот, в котором он бился со свеями и наложил печать копья своего на лицо Биргера. На го­лове у него вместо островерхого стального колпака сия­ла булатная ерихонка с наушами, затыльным козырем и переносьем, украшенная золотой и серебряной насеч­кой, жемчугами и лалами. Поверх красивого кольчуж­ного панциря со множеством золотых запонок трепета­ло темно-красное аксамитное корзно, застегнутое на ле­вом плече золотой жуковиной в виде схватившихся друг с другом пардов. Алые исподницы заправлены в рыжие хзовые сапоги, оснащенные сверкающими се­ребряными бодцами, ноги вставлены в золотые стреме­на. В левой руке он держал длинный красный щит с изображенным на нем золотым львом.

Утренняя прохлада веселила Ярославича, и вряд ли кто-нибудь уговорил его надеть на себя полный до-спех, будь сейчас жаркий полдень.

Справа от князя ехал его оруженосец Савва и на высоком княжеском копье высоко возносил окровав­ленный свейский шлем. Слева держался брат Андрей, нарочно одетый в самые скромные доспехи. Далее еха­ли ловчий Яков Полочанин, Гаврила Олексич, бояре Ратибор и Роман. Знаменосцы весело сжимали в ру­ках древки знамен и хоругвей. За ними двигалось все победоносное воинство, за исключением ижорян и ла-Дожан. Первые остались во главе с Пельгусием сторо­жить берега Невы, вторые, возглавляемые своим по-

садником Ладимиром, отправились пировать к себе в Ладогу. Корабли, везущие пешцев, шли по Волхову, стараясь не прийти в Новгород раньше Александра. Лишь мертвым позволено было первыми возвратиться домой — две ладьи, везущие их, пришли в Новгород еще вчера днем.

— О землях сегодня же заяви, не медли, — сказал князь Андрей, напоминая брату про вчерашний разго­вор о том, что надо будет потребовать у новгородской госпуды расширения княжьих владений. Теперь, по­сле столь громкой победы, — самое время.

— Да, — коротко откликнулся Александр. О рас­ширении земель ему сейчас меньше всего думалось, хотя он и понимал необходимость давления на госпу­ду. Давно пора понемногу отвоевывать у нее власть.

Но теперь он весь горел и светился желанием поско­рее войти в город и увидеть свое торжество, поскорее при­жать к груди Саночку и Васю, поклониться матери и про­честь в ее глазах гордость за своего сына. Все внутри у не­го дрожало от этого предвкушения, сердце так сильно колотилось, что понемногу стало издавать тихий коло­кольный звон. И Александр нимало тому не удивился.

— Звонит уже нам Господин Великий Новго­род! — радостно воскликнул Савва.

И впрямь, оказывается, это не сердце, а колокола новгородские запели победителям славу. Еще нескоро показались стены города, а звон кампанов⁹⁵ все нарас­тал и нарастал, переполняя душу. И все вокруг — пе­нье птиц, колокольные звоны, бодрящая утренняя свежесть, спокойный ропот конских копыт и тихий перезвон доспехов и оружий — все было свидетельст­вом неоспоримого и благодатного бытия Божия.

Вскоре впереди за рекой показался Деревяницкий монастырь, а за ним вдалеке — Новгород. И забились еще сильнее сердца.

— Где ты, Ратмирушко! — вдруг уже безрадостно, надрывно воскликнул все тот же Савва. — «Страны рады, грады веселы!» Кто опричь тебя споет нам?

Александр сердито оглянулся на него, и тот затих, понимая, что не к месту возрыдал о Ратмире. Но в ушах у князя уже зазвучал навеки умолкнувший голос мило­го Ратмира, поющий об Игоре. Его и впрямь не хватало в радостном ладе всеобщего жизненного славословия.

То ли Александр потихоньку стал приободрять Аера бодцами, то ли конь сам поддался ликованью и стал прибавлять шаг, но чем ближе был Новгород, тем быстрее двигался князь Александр, а за ним и все его войско. И вот уже они переехали по мосту через Гзень-речку на Княжеский Зверинец. Здесь уже вовсю толпился народ, радостными криками встречая победителей. Александр искал повсюду глазами — вдруг да вышла жена встречать его и сто­ит на церковном крыльце. Но проехали мимо По­кровской церкви и мимо Лазаревой, а не было там Саночки. Здорова ли?..

Вот уж и в Неревский конец въехали, еще гуще толпится народ новгородский, еще громче крики и звоны кампанов. Все ближе и ближе Детинец, вот храм Сорока Мучеников, но и на его крыльце не встре­чает Брячиславна мужа своего. Здесь к Савве невеста его подскочила.

— Усладушка! — крикнул отрок радостно, и Александр перехватил у него свое копье с кровавым свейским шеломом, а девушка подпрыгнула и птич­кой вспорхнула на луку Саввиного седла, прильнула к нему. Отец ее Варлап прикрикнул на нее, мол, него­ же вести себя так раньше свадьбы, но князь Андрей возразил:

— Сегодня — можно!

Въехали в Детинец. Свернули к Святой Софии. Медленным шагом Аер подвез своего хозяина ко крыльцу, на котором стоял архиепископ Спиридон в праздничном облачении. И лишь теперь Александр увидел всех троих — матушку, жену и сына, которого Саночка держала в пеленках на руках. Князь спрыгнул с коня, приблизился к владыке, низко поклонил­ся и приложился ко кресту:

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, — возгласил Спиридон, приглашая всех в храм на благодарственное богослужение.

— Слава тебе, Сашенька! — приветствовала побе­дителя-сына Феодосия Игоревна. Он поклонился ей и трижды поцеловался. Повернулся к Саночке. Но взгляд у нее вдруг показался ему неприветливым.

— Здравствуй, супруг милый, — тихо сказала Александра и протянула ему Васю, холодно трижды поцеловалась, не назвала Леском... Он хотел спросить ее, в чем причина холода, но здесь было не место для таких разговоров. Вася захныкал, его передали нянь­кам и унесли. Началась служба, и покуда она тяну­лась, Александр то и дело посматривал сбоку на жену свою, а она на него упорно не глядела.

Да что с нею?! Уж не наведывался ли сюда в его от­сутствие князь Данила?..

Когда окончилось благодарственное богослужение, архиепископ пригласил всех перейти в храм Бориса и Глеба, где стояли гробы с погибшими витязями. Ма­тушка туда не пошла:

— Прости, Саша, я к себе, в Юрьев, к Феде. Там те­бя буду ждать. Хочешь — сегодня, а хочешь — завт­ра. — И удалилась.

— А я — в Городище, — вдруг заявила Брячиславна. — У Васи зубки режутся, надо с ним побыть. Там тебя ждать буду.

— Постой, — сурово взял ее за рукав Алек­сандр. — Ответь мне прежде, отчего не ласкова?

— Я ласкова, — тихо, но обиженным голосом от­ветила княгиня.

— Я же вижу, что в тебе что-то не так.

— Дома поговорим, ладно?

— Нет, не ладно! Ты даже не хочешь назвать меня Леском, Саночка! Что с тобою?

— А что с тобою, Александр Ярославич? — чуть не плача пропищала жена. — Где ты был, почему сразу не прискакал ко мне, как только разбил свеев? Ты вче­ра уже мог вернуться...

— Али ты хочеши рассердить меня? — омрачился Александр. — Лепо ли жене такое спрашивать о рат­ных делах мужа?

— Может статься, что и не лепо, — сказала Алек­сандра. — Но... никогда не прощу тебя за это! Ведь я так ждала тебя... Никогда не забуду, как я разозли­лась на тебя, что ты ускакал тогда утром на ловы, по­сле нашей первой ночи!.. Пусти меня к Васе. Тебя дру­жина ждет, похороны, тризна... А когда вспомнишь обо мне, я буду ждать тебя покорно в Городище.

И она тоже удалилась. Мучаясь от незаслуженнос­ти всех брошенных ею обвинений, он отправился вме­сте со всеми в Борисоглебский храм.

Там стояли восемь погребальных ларей, в них, прибранные и нарядные, лежали Ратмир, Юрята, Все-волож, Дручило, Луготинец, Пузач, Еньдроп и На-мест. Остальных погибших отпевали в других храмах. Взяв свечу, Александр встал рядом с умолкшими пев­цами — Юрятой и Ратмиром. Хорошо виден был ему и Луготинец. Хотя и прохладно было в Софийском храме, Александр за время стояния там успел взо­преть в своих пышных доспехах. Здесь, в Борисоглеб­ском, было еще холоднее, будто холод смерти добавил­ся сюда. Вся радость утреннего возвращения поникла пред лицами лежащих в ларях.

Спиридон начал отпевание. Возложил фимиам в кадильницу, принялся кадить. Прочел «Благосло­вен Бог наш», «Святый Боже», трисвятое, «Отче наш», «Яко Твое есть Царствие», стали петь тропари. Медленно, не спеша, дошли до «Живый в помощи Вышняго». В сей миг Александр'отчетливо увидел, что скорбные, бледные лица убитых будто бы немно­го ожили, их горестно-растерянное выражение стало мягче и спокойнее, в уголках губ заиграла едва за­метная улыбка. Он подумал о том, что так же, долж-

но быть, улыбнулся Лазарь в первое мгновенье, ког­да Спаситель явился к нему во гроб. И далее, покуда текло долгое, неторопливое последование, он все ждал и следил внимательно, не будет ли новых пре­вращений, не шевельнется ли кто-нибудь из лежа­щих в ларях, не протянет ли руку, чтоб кто-то из жи­вых помог подняться и встать из смерти в жизнь. Но сколько он ни всматривался, ничего более не про­исходило. Мертвые оставались мертвыми. Красивое лицо Ратмира не шевельнулось, не открылись уста, чтобы еще раз, хоть напоследок, спеть на радость князю и дружине. Молчал и не двигался Юрята Пи-нещенич, благоговейно внимая, как поют в храме другие, не он. Не дрогнул всегда подвижный, всегда неспокойный, живой, веселый Костя Луготинец, не вскочил и не крикнул: «Кто? Я погиб? Да вы в сво­ем уме ли, братцы мои!»

Стоящий поблизости Савва несколько раз начинал плакать. Александр не стерпел и ткнул его как можно больнее под бок. Тот понял и далее старался держать себя в руках.

Наконец все вместе запели «Вечную память». Под­тягивали плохо, вот уж где поистине не хватало Рат­мира и Юряты. А они лежали молча и не возмуща­лись.

Потом подходили прощаться. Александр прикос­нулся губами ко лбу Ратмира и невольно отшатнул­ся — он никак не ожидал, что это юное, милое лицо окажется таким ледяным. Даже холоднее льда! И во льду есть что-то живое, чего нет в покойнике. Боже, какой холод!

— Простил ли ты меня, Ратмирушко! — надрывно спросил покойного Савва, когда Александр уже пере­шел прощаться к Юряте. — Каб я знал... разве ж бы я дрался с тобою!.. Прости меня, брате!

Не выдержала дружина, захлюпала носами, засто­нала, и потекли по щекам слезы то у одного, то у дру­гого. Лишь один князь Александр изо всех последних

сил старался не зарыдать — надо было промолвить прощальное слово.

— Прощайте, братья наши! — только и смог он вы­давить. А когда стали выносить лари из храма, он вдруг увидел Саночку и не поверил, она ли это стоит в темном углу слева. Лицо ее было трепетно, она во все глаза смотрела на него, слезы текли по щекам. Уви­дев, что он заметил ее, приблизилась:

— Прости меня, Леско милый! Сама не знаю, что за дурь на меня напала... Прости, Сашенька!

— Господь с тобой, Саночка, я и не серчал на те­бя... — смущенно пробормотал он в ответ, мигом забы­вая обиду.

И она была с ним неотлучно дальше весь этот день, покуда совершалось погребение, потом тризна, неиз­бежно перетекшая в празднование великой победы над свеями. Васю приносили ей, чтобы покормить, и она похвасталась мужу, что у него уже вовсю режут­ся зубки:

— В тот самый день, когда ты врагов бил, он гло­дать все подряд взялся. Редко у кого в полгода такое бывает. Первый признак, что, как ты, смолоду будет достойным витязем.