А я-то уже и не спал. Тотчас вскочил и проворчал: — Кому Савка, а кому — Савва Юрьевич. Но на самом деле-то мне стало очень весело. Я всегда ворчу на него, чтобы он тоже не очень разбаловался, но, вообще, когда он появляется, тут уж, братцы, такой свет светлый, что знай гляди во все глаза!
На голубятню! С превеликим удовольствием. Быстро оделся, шепча «Отче наш» и «Ангеле Божий». Трижды перекрестился на образа Богородицы и Саввы Стратилата и громко спросил:
— Славич! Кого-нибудь еще возьмем с собою?
— Бысю буди, — отозвался князь из-за своей двери.
— Чего меня будить? Я уже встал, — появился тут как тут Сбыславка, уже одетый и веселый, как мы. «Пию-пи, чет-чет», — возясь, восклицали чечетки в клетке, которую он нес. Я взял свою клетку, в которой нетерпеливо чечекали славки и переговаривались синички, стал их перелавливать и пересаживать в Бысину, к его чечеткам. Перепуганные пташки даже затеяли между собой битву, но не смертоносную.
Тут и Александр наконец вышел из опочивальни со своей клеточкой, там у него возились щеглы и чижики, которых я тоже пересыпал в общий садок.
— Ну, с праздником, Славич, — сказал я, кланяясь князю, — с Благовестью тебя! Как спалось-то?
— Благовестно, — ответил, а сам так и светится улыбкой. Так мы втроем и отправились на дворцовые верха, где у нас была устроена голубятня с птицами десяти разных пород. Однако же, и подморозило за ночь, солнце теперь боролось с холодом, но в одних сорочицах нам было не жарко. Хладостойкие голуби сидели нахохлившись, а теплолюбивые, завезенные из Фрязей колумбики, были припрятаны в особой теплой горнице у ловчего Якова.
Ох и хорошо же сверху смотреть на город, особенно в такое утро! Снег так и сверкал, будто озеро от края до края. Недолго ему оставалось, еще немного — и пойдет сок! А тут еще скоро уж Пасха, а за Пасхой — свадьба. Хорошо!
— Кем начнем? — спросил Быся.
— Загадаем, — предложил князь. — Кто щегла вытащит, тому всю жизнь предстоит в аксамитах щеголять. Кто славку достанет, тому славы много достать.
— А кто синицу? — спросил я.
— Тому дома сидеть, синицу в руке держать, — засмеятся князь.
— А кто чечетку?
— Тому только болтать без дела, а дела не делать.
— Ну а чижика?
— Тому чижиться, — загадочно ответил Ярославич.
— Это как же? — переспросил Быся.
— Аи увидим опосля, — еще загадочнее сказал Александр. — Ну, давай мне садок, я первый буду брать.
Он взял у Быси птичий садок и, не глядя, сунул туда руку, схватил из пернатого колготанья одну трепе-туху и вытащил ее. Чуть приоткрыл пальцы узнать, какого она звания. Оказалась славочка. Она возмущенно молвила: «Чек-чек!» Александр рассмеялся и выпустил птицу, осенив ее вдогонку крестным знамением.
— Кому ж еще славы достать, как не тебе, Славич! — сказал я, чуя, что мне попадется что-нибудь непутевое. Только бы не синица — кому охота дома сидеть!
— Теперь ты, Сбыслав, — велел князь.
Быся со вздохом залез в садок и вытащил другую славку. Ох и удачливый новгородец. Кинул ее в небо и присвистнул вслед лихо. Настала моя очередь. Славок там еще оставалось три. Ну дай Бог и мне! Я запустил руку в клеточку, в пальцы меня клюнуло сразу несколько клювиков, перья щекотно отмахнули запястье. Схватил, будь кто будет, и вытащил трепещущее тельце. Хоть бы славка, только бы не синичка!
— Чижик! — весело воскликнул князь, когда я разжал два пальца. Так и есть — чижище окаянное!
— Ну и лети себе, — отпустил я птаху без благословения и без свиста. — Стало быть, что ж, мне всю жизнь теперь чижиться? — спросил чуть не плача. — Хоть бы ты, Славич, растолковал, что сие означает.
— А вот по тому, как ты будешь жить на свете, мы и узнаем, что сие значит — чижиться, — лукаво подмигивая Бысе, продолжал потешаться надо мною Александр. Я хотел было рассердиться, но тут внизу на площади увидел белые плащи с черными лапчатыми крестами — вчерашних немецких риторей, приехавших поглядеть на молодого князя Александра из
своей Ливонии. Сами надутые, а глаза так и бегают туда-сюда, где бы над ними потехи не сделали. И говорят так надменно...
— Гляньте! — сказал Сбыслав, тоже заметив немцев и указуя на них. — Ливонцы давешние.
— А я их первый заметил, — толкнул я Бысю, да чуть не спихнул вниз с голубятни.
— Ну немцы и немцы, что ж такого, — молвил Александр, вычерпывая из садка прочих птиц и подбрасывая их в небо ради светлого праздничка.
— И то правда, — поддакнул Сбыс, беря из рук Александра клеточку и тоже пополняя небо птичьим отродьем. — Одно слово: папежники.
— Это ты хорошее слово придумал, — понравилось князю. — Папежники! Так и будем звать их.
— А правду говорят, что они в два Святых Духа веруют? — спросил я, пытаясь отнять садок у Сбыслава.
— Почти правда, — отвечал ученый князь наш. — По их правилу веры Дух Святый исходит и от Отца, и от Сына. На том мы с ними и спор начали, потому что они своенравно нарушили установления святых отцов вселенских соборов.
Я наконец отнял у Сбыся клетку с остатками пернатой дружины и тоже поучаствовал в разбрасывании благовещенских гонцов — пусть принесут весну, да поскорее. Тут мне почему-то припомнился Перея-славль, и я сказал:
— А помнишь, Славич, как у нас мертвые птицы с небес сыпались? В то самое лето, когда Батыевы змеельтяне потом на Русь притекли. Накануне о Великом посте, что ли...
— Помню, точно, о Страстной пятнице то было, — сказал князь. — Ты, вот что, Савушка, после церкви отправляйся в сторону Селигерского озера, по дороге, и поищи там мертвое тело монаха. Авось, сыщется таковое. И аще найдешь, вези его по моему приказу сюда в Торопец.
— С чего бы ему там оказаться, мертвому монасю? — удивился я.
— Ты не спрашивай, а делай, как я велел. Если найдешь, я тебя вознагражу.
— Коли так, то поеду... Только я ведь не для наград служу тебе, Славич...
О другой же миг снизу, с площади раздался дикий посвист, каковым может у нас свистеть один только ловчий князя Александра, полочанин Яков. Сей свист его зело знаменит по всей Словенской, и по всей Залес-ской, и по всей Нижней, и по всей Русской земле12.
Прошлым летом приезжали в Полоцк спорить с Яковом трое. Из Галича некто Ростислав, из Киева Димиша по прозвищу Шептун, да мой братан из Владимира, Елисей Ветер. Да куды там! Ни один из них и в полсвиста не осилили противу того, как полоцкий ловчий засвистать умеет. А когда мы поехали в Полоцк сватать Брячиславну, то сразу после того, как разрушили сыры, Брячислав Изяславич расщедрился и говорит:
— Проси, князь Александр, чего хочешь в подарок.
А наш умница Славич возьми да и сразу ему:
— А отдай мне в услужение своего ловчего Якова. Мне такого ловчего зело не хватает. А коли не понравится ему у меня — обещаю обратно в Полоцк отпустить.
Так Яков оказался в нашей дружине и покуда не помышлял о возвращении в Полоцк.
В сей же миг тем посвистом с площади Яков хотел привлечь князя к себе — стало быть, люди не сведали, где Александр.
— Что свищеши мене? — отозвался своим зычным, трубным голосом князь.
Но тотчас на голубятне объявился новгородский слуга княжий Ратмир:
— Свит Леско Славич! — со смехом обратился он к Александру со своим новгородским выговором: вместо «свет» — «свит». — Там от западныя страны гость тебя поглядеть желает. Важного чина — сам дидманливонских риттаров. Именем — Андрияш... Не то
Вельвель, не то Венвен... Успиешь принять сию нерусь прежде церквы?
— Успи-и-ию, — передразнивая Ратмирку, отвечал Ярославич. Он был вельми весел и, спускаясь с голубятни, еще пошутил: — Ишь ты, поглядеть желает! Будто я царь Соломон, а он — царица южичская.
— Южичская, это какая? — спросил я, любопытствуя. — У которой ноги гусячьи оказалися?
— Она самая, — ответил Ярославич. — Иначе рекомая савской. Твоя, стало быть. Это ж ты у нас — Савва...