Уточнение

Откуда ни возьмись -- как резкий взмах -- Божественная высь в твоих словах -- как отповедь, верней, как зов: "за мной!" -- над нежностью моей, моей, земной. Куда же мне? На звук! За речь. За взгляд. За жизнь. За пальцы рук. За рай. За ад. И, тень свою губя (не так ли?), хоть за самого себя. Верней, за плоть. За сдержанность, запал, всю боль -- верней, всю лестницу из шпал, стремянку дней восставив -- поднимусь! (Не тело -- пуст!) Как эхо, я коснусь и стоп, и уст. Звучи же! Меж ветвей, в глуши, в лесу, здесь, в памяти твоей, в любви, внизу постичь -- на самом дне! не по плечу: нисходишь ли ко мне, иль я лечу. <1960-е> --------

* * *

Я пепел посетил. Ну да, чужой. Но родственное что-то в нем маячит, хоть мы разделены такой межой... Нет, никаких алмазов он не прячет. Лишь сумерки ползли со всех сторон. Гремел трамвай. А снег блестел в полете. Но, падая на пепел, таял он, как таял бы, моей коснувшись плоти. Неужто что-то тлело там, внизу, хотя дожди и ветер все сметали. Но пепел замирает на весу, но слишком далеко не улетает. Ну да, в нем есть не то что связь, но нить, какое-то неясное старанье уже не суть, но признак сохранить. И слышно то же самое желанье в том крике инвалида "Эй, сынок". -- Среди развалин требуется помощь увлекшемуся поисками ног, не видящему снега. Полночь, полночь. Вся эта масса, ночь -- теперь вдвойне почувствовать, поверить заставляют: иные не горят на том огне, который от других не оставляет не только половины существа, другую подвергая страшным мукам, но иногда со смертью естества разделаться надеется и с духом. Иные же сгорают. И в аду, оставшемся с оставленною властью, весь век сопротивляются дождю, который все их смешивает с грязью. Но пепел с пеплом многое роднит. Роднит бугры блестящий снег над ними. Увековечат мрамор и гранит заметившего разницу меж ними. Но правда в том, что если дождь идет, нисходит ночь, потом заря бледнеет, и свет дневной в развалинах встает, а на бугре ничто не зеленеет, -- то как же не подумать вдруг о том, подумать вдруг, что если умирает, подумать вдруг, что если гибнет дом, вернее -- если человек сгорает, и все уже пропало: грезы, сны, и только на трамвайном повороте стоит бугор -- и нет на нем весны -- то пепел возвышается до плоти. Я пепел посетил. Бугор тепла безжизненный. Иначе бы -- возникла... Трамвай прогрохотал из-за угла. Мелькнул огонь. И снова все затихло. Да, здесь сгорело тело, существо. Но только ночь угрюмо шепчет в ухо, что этот пепел спрятал дух его, а этот ужас -- форма жизни духа. <1960-е> --------