Когда я был молод и жив, меня не считали особо разговорчивым. В большинстве жизненных ситуаций мне хватало улыбки и пожатия плечами. А чтобы с девчонкой познакомиться, вполне достаточно посмотреть ей в глаза и выдержать, не моргать. Этот способ меня никогда не подводил. Зато теперь я обрел ясность мышления и умение ясно формулировать то, о чем думаешь.
Что такое ясность мышления?
Попытайтесь вспомнить то забавное чувство, которое возникало у вас в голове при попытке решить слишком сложную математическую задачу. Легкое жужжание в ушах, тяжесть в висках, ощущение, что ваш мозг дергается в черепной коробке, как рыба, выброшенная на берег.
Так вот, это - чувство, противоположное ясности. И тем не менее, для многих людей моей эпохи, по мере того, как они взрослели, оно становилось основным в восприятии жизни. Получилось так, что обычная, повседневная жизнь в двадцатом веке стала похожа на неразрешимое алгебраическое уравнение. Вот почему Ричард стал пить. Вот почему мои старые друзья хватались за все лекарства и снадобья - начиная с сиропа от кашля и кончая все тем же чистым спиртом. Все, чтобы хоть немного унять это жужжание.
Прошло две недели с моего предыдущего появления. Опять ясный день, вот только дымом попахивает да откуда-то с неба сыплются серые снежинки - пепел. На кухне сидят Венди и Пэм, каждая за своим компьютером; раскладывается очередной пасьянс. Компьютеры работают благодаря генератору. У обеих грязные волосы. Лайнус, зрение которого еще не восстановилось полностью, никак не может наладить водяной насос. Голоса и у Венди, и у Пэм хриплые - это от неустойчивой погоды и от «эпидемии» простуды, которая регулярно вспыхивает даже в отсутствие населения. Они закутались чуть ли не в дюжину всяких кофт и свитеров, украшенных сотнями дорогущих брошек от Булгари.
- Разве Ричард не говорил, что к обеду доведет до ума насос и водонагреватель? - интересуется Пэм.
Венди отрицательно качает головой; Пэм продолжает:
- У меня волосы уже как пучок соломы. Пойду возьму содовой. Тебе принести?
Венди отказывается и выходит во двор, где Лайнус сидит, запеленутый в плед - как в каком-нибудь швейцарском туберкулезном санатории.
- Лайнус, ты достаточно тепло одет? Не замерзнешь? Выглядишь ты сейчас, кстати, как Багс Бани в Палм-Спрингс.
- Кхе-кхе.
Лайнус постепенно очухивается от жуткой простуды, свалившей его после трехдневного - на ощупь, вслепую - путешествия с холма, где я показал ему сияние небес.
- Бр-р, холодно тут, - говорит Венди. - А небо красивое.
- Слушай, Венди, я ведь по голосу чувствую, что ты от меня что-то скрываешь, - говорит Лайнус. - Подожди, дай попробую угадать... ты, наверное, счетчик Гейгера смотрела, да?
- С первой попытки! Трещит твой счетчик, как угорелый.
- Вот уж сюрприз так сюрприз.
Пауза. Затем Венди говорит:
- Джейн плохо ест. Мне тоже что-то нехорошо.
- По голосу не скажешь, - подбадривает ее Лайнус. - Ничего, сегодня придет Джаред, расскажет нам, как дальше жить, что делать.
Из гостиной доносится голос Гамильтона. Проклиная холод, он швыряет в камин «Желтые страницы» - ради жалкой толики тепла.
- Ой, смотри! - восклицает Венди. - Белоголовый орлан. Надо же - жив еще. Летает.
- Поверю на слово, смотреть не буду, - отшучивается Лайнус.
- Извини. Знаешь, он такой большой, у него белая голова, желтый клюв. Даже отсюда все видно, такой он здоровенный.
- Ладно, переживу как-нибудь, что не увидел. Пойду-ка я в дом.
Дверную ручку Лайнус находит с некоторым усилием. Пробираясь через гостиную, он застает там Гамильтона.
- Что почитываем? - интересуется Лайнус.
- Да вот, пользуюсь свежестью и восприимчивостью сознания. Устраиваю пробные заезды в разные стороны. Это, например, «Промышленность и империя». Эрик Хобсбаум об английской промышленной революции. А вот еще одна. Называется «Еще раз, сначала». Кэрол Барнетт. Телеведущая и актриса вспоминает, как начиналась ее карьера. Эта книга стала бестселлером по всей стране, от океана до океана; ею согреты миллионы сердец.
- Нас, пожалуй, этим не согреешь. Нужно будет подыскать другой дом, поменьше. Этот трудно протопить.
- Вот еще! Предлагаю лучше начать с того, чтобы топить камин, разбирая этот дом по частям. Вот когда он кончится, тогда и подберем себе другой, но тоже большой.
В этот момент в спальне Меган начинает на всю катушку орать музыкальный центр. Звучит какой-то хит 1997 года.
- А, блин горелый.
Гамильтон подпрыгивает в кресле, а затем решительно направляется к дверям комнаты Меган.
- Эй, Меган, выключи эту хреновину! Ты нам думать мешаешь.
Ни ответа, ни результата. Гамильтон открывает дверь и входит в комнату. Меган и Джейн валяются на кровати - с этого лежбища они не сходили чуть не все эти две недели. Пейзаж состоит в основном из россыпей баночек с недоеденным детским питанием, окурков, компакт-дисков и батареек. Гамильтон делает музыку тише, сердито смотрит на Джейн, которая во все глаза таращится на него. У Гамильтона возникает жутковатое ощущение, что Джейн куда больше всех остальных понимает, что, как и зачем происходит в этом мире.
- Обедать с нами будешь? - спрашивает Гамильтон у Меган. - Воскресенье, праздничный обед светит.
- Приду, наверное. А откуда ты знаешь, что сегодня воскресенье?
- У Венди есть Волшебная Тетрадочка. Ежедневник называется.
- Ясно.
Меган выключает музыку, берет на руки Джейн и подходит к окну. Сквозь стекло им видно, как Ричард, подогнав машину к дому, выгружает из багажника и таскает на крыльцо коробки с консервами.
- Ох-ох-ох, - вздыхает Меган, - опять консервы! Впрочем, вон сколько там разноцветных коробок, на скудость и однообразие меню жаловаться в ближайшее время не придется.
Ричард замечает ее в окне и машет рукой. Меган вдруг становится перед ним неудобно: Ричард ведь один из всех них пытается хоть как-то сохранить подобие цивилизованной жизни. Меган открывает окно и спрашивает:
- Пап, тебе помочь?
- Да нет, Меган, спасибо. Я почти закончил.
Уложив последнюю коробку, Ричард идет в дом; по дороге он замечает Карен, сидящую у дворового прудика, который за последний год превратился в подобие экспериментального водоема для скоростного, по науке, выращивания водорослей.
- Как ты? - спрашивает Ричард.
- Да нормально. Пробежалась немного. А сейчас сижу, воздухом дышу. Тепло, кстати, стало - буквально только что.
Ричард заходит в дом, Карен остается на посту в заросшем дворике. Небо заливается оранжевым светом; ей грустно - голоса, посещавшие ее, куда-то делись. Она больше не видит будущего, не может попытаться понять необъяснимое. Она теперь - простая смертная, и весьма, кстати, хрупкая смертная. Зато к нам вернулась надежда. Джаред знает, как быть дальше .
Откуда-то из глубины дома доносится шуршание оберточной бумаги. Это Лайнус опять пробирается на выход с упаковкой угольных брикетов в руках.
- Тепло-то как стало, - объявляет он всем. - А ну - марш все на барбекю!
Через пару минут установлена большая круглая шашлычница, горят сбрызнутые специальной жидкостью угли. У всех поднимается настроение.
Темное небо на глазах теплеет, приобретая температуру только что выключенного ксерокса. Ветер дует все сильнее, будто из какого-то невидимого фена. Он, однако, беззвучен, точно теплая река обтекает тело; усиленное звучание луны. Лето посреди зимы.
Мои старые друзья сидят во дворике, пекут сладкую вату и шутят. Две недели прошли, и все ждут меня.
Зрение Лайнуса быстро восстанавливается; вот Ричард требует от него назвать, сколько пальцев ему показывает. Карен порхает туда-сюда, подавая всем напитки, все не нарадуясь своим ногам (этакая Ширли Маклейн в «Нежной Ирме» <«Нежная Ирма» - мюзикл, снятый в 1963 г. режиссером Билли Уайлдером.>), Гамильтон и Пэм молча сидят рядом друг с другом. Их лица расслаблены, с них исчезли морщинки. Они умиротворенно, как малые дети, слушают болтовню остальных. Венди помогает Лайнусу - следит, чтобы тот не подпалил свой шампур с шашлыком. О том, что она беременна от меня, она пока никому не рассказывала. Меган сидит в линялом шезлонге и, светясь, смотрит, как Джейн лопочет и гулит, - Джейн все еще очарована обретенным зрением и за две прошедшие недели ни разу не плакала. Ричард с шампуром-трезубцем в руке просто радуется тому, что его друзьям так хорошо.
- По-моему, что-то горит, - принюхавшись, говорит Лайнус. - Углеродом пахнет.
- Ой, как здорово, - вздыхает Пэм и вдруг восклицает: - Эй ты, Нептун хренов, жарь уже наконец!
Я смотрю на них сверху, издалека. На многие сотни миль вокруг них шашлычница - единственная светящаяся точка, если не считать зарева над языками лавы на склонах вулкана да небольшого лесного пожара к северу от Сиэтла. Обернувшись звездой, я все увеличиваюсь в размерах; наконец Меган замечает меня и говорит:
- Смотрите-ка! Спорим, это Джаред?
Через пару секунд я уже в их дворике; Меган улыбается и, показывая в мою сторону, говорит дочери:
- Эй, Дженни, поздоровайся с Джаредом.
Джейн что-то щебечет, совсем как птичка.
- Эй, Джаред, а ты есть можешь? - спрашивает Карен. - Есть сахарная вата. Залежалая немножко, но все равно вкусно.
- Нет, Кари, спасибо. Что касается еды, то я - пас.
- Тогда станцуем?
Карен вальсирует по двору, ее платье трепещет на ветру, глаза сверкают. Она так счастлива, так влюблена в этот мир!
- Может, лимонаду тяпнешь? - предлагает Гамильтон. - Ням-ням. Порошковый, конечно, но лимоном от него разит, как от свежего.
- Нет-нет, Гамильтон, спасибо, но это тоже не по моей части.
Я отодвигаю миску с чипсами и присаживаюсь на старый пень, который отец Карен использовал в качестве разделочной колоды. Лайнус, еще не полностью прозревший, поднимает бокал и, взмахнув рукой примерно в моем направлении, говорит:
- Тост за Джареда!
Все радостно присоединяются к нему.
- За нашего чудодея!
Я аж краснею от смущения. Венди, принарядившаяся по случаю, самозабвенно кричит:
- Джаре-е-ед, приве-е-е-ет!
- Здорово, Венди. Отлично выглядишь.
Пауза, все молчат. Всё как раньше, как тогда, когда мы жгли костры на пляже Эмблсайд. И тогда, и сейчас огонь, угли оказывают на нас гипнотическое воздействие, призывают к молчанию.
- Ладно, ребята, теперь мне нужно поговорить с вами со всеми, - говорю я, и ко мне оборачиваются семь пар глаз (восемь - потому что ведь Джейн, да и Лайнус теперь все видят). - Так что вы уж меня послушайте.
Чуть слышно потрескивает костер - это вспыхивают летящие на огонь насекомые-камикадзе.
- Разговор будет нелегкий. Мне вообще тяжело говорить об этом. Касается же это всех вас.
- Всех? - переспрашивает Карен.
- Да. Всех вас. И даже если мне и дано теперь умение говорить более складно, чем при жизни, это вовсе не значит, что мне от этого легче. Так что прошу отнестись с пониманием, вот. А говорить я собираюсь о вашей жизни, о том, как изменить ее, и вас самих. О том, как делать выбор и принимать решения.