РЕМБО.ПОЭТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ И СТИХАХ И ПРОЗЕ.РАДУГА 1988Г

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

 

8-й

Я знаю смерч, бурун, водоворот, борей,

Грозовый небосвод над вечером ревущим,

Рассвет, что всполошён как стая сизарей;

И видел то, что лишь мерешется живущим.

(пер. Самойлова Д.)

8-й

Я знаю молнией разорванный до края

Небесный свод, смерчи, водоворотов жуть,

И всполошённую, как робких горлиц стая,

Зарю, и то, на что не смел никто взглянуть.

(пер. Лившица Б.)

8-й

Я запомнил свеченье течений глубинных,

Пляску молний, сплетённую как решето,

Вечера- восхитительней стай голубиных,

И такое, что не запомнил никто.

(пер. Антокольского П.)

8-й

Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,

Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,

Зарю, взметённую, как стая с голубятен,

И то, что никому не явлено вовек

(пер. Витковского Е.)

8-й

Я видел туши туч, пробитые зарницей,

Торнадо и муссон, я видел ночь как ад

И утро томное, как трепет голубицы,

Я повидал всё то, что люди сказкой мнят.

(пер. Стрижевской Н.)

 

8-й

Я знаю рвущееся небо и глубины,
И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму,
И зори трепетнее стаи голубиной,
И то, что не дано увидеть никому.

( Пер. Кудинова М.)

 

 

22-й

Я видел небеса, что спятили давно,

Меж звёздных островов я плыл с астральной пылью.

Неужто в тех ночах ты спишь, окружено

Златою стаей птиц, Грядущее Всесилье?

(пер. Самойлова Д.)

22-й

Я видел звёздные архипелаги в лоне

Отверстых мне небес- скитальческий мой бред:

В такую ли ночь ты спишь, беглянка, в миллионе

Золотопёрых птиц, о Мощь грядущих лет? (пер. Лившица Б.)

22-й

Помню звёздные архипелаги, но снится

Мне причал, где неистовый мечется дождь,-

Не оттуда ли изгнана птиц вереница,

Золотая денница, Грядущая Мощь?

(пер. Антокольского П.)

 

22-й

Меж звёздных островов блуждал я, дикий странник,

В безумии Небес тропу определив,-

Не в этой ли ночи ты спишь, самоизгнанник,

Средь златопёрых птиц, Грядущих Сил прилив?

(пер. Витковского Е.)

22-й

Я острова открыл в жемчужной звёздной дали!

Бездонной ночью по слепому небу плыл!

Не там ли дремлешь ты в блистательной опале

Под пенье птиц златых, о мощь грядущих сил?

(пер. Стрижевской Н.)

22-й

Архипелаги звезд я видел, видел земли,
Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл...
Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля,
Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил?

( пер. Кудинова М.)

 

ОЗАРЕНИЯ

ПОСЛЕ ПОТОПА (пер.Стрижевской Н.) Как утихло подобие Потопа,Заяц остановился в траве и кивающих колокольчиках и помолился радуге сквозь паутину.О, потаённые самоцветы- раскрывшиеся цветы! Хлынула кровь в покоях Синей Бороды,- на бойнях,- и в цирках, где окна бледнели под вставшим в зените господским тавром. Кровь и молоко лились. Хлопнула дверь, - и на деревенской площади ребёнок раскинул руки и сгрёб в охапку все флюгеры и всех петухов с колоколен- под ослепительным ливнем. С тех пор луна стала слышать жалобный вой шакалов в ковыльных степях и эклогискрипучих сабо в лесу. А после в лиловом поющем лесу Энхарис сказала мне, чтонаста ла весна. Пруд , вскипай, бей ключом, -Пена, хлещи через мосты и леса;- трубы органов, полотнища тьмы- громы и молнии,- вздымайтесь и мчитесь: -Печали и воды, несите и возносите Потопы. Ведь с тех пор, как они иссякли- о, потаённые самоцветы, раскрывшиеся цветы!- всё скука! И Королева, Колдунья, раздувшая жар в всоём глиняном горшке, никогда не пожелает открыть нам то, что ведомо ей неведомо нам. ДЕТСТВО (пер. Стефанова Ю.) I О, этот идол, черноглазый и желтогривый, безродный, бездомный,- и всё же благороднейлюбых мексиканских или фламандских сказаний; владенья его- дерзновенная лазурь и зелень- бегут по отмелям, которым не знавшие паруса волны дали свирепо звучащиеимена- греческие, славянские, кельтские. На опушке лесной- где цветы, что растут лишь во снах, распускаясь, звенят и сияют-девочка с апельсиновым ртом; сжаты колени пред льющимся с поля светоносным потопом;наготу осеняют, пронзают и скрывают радуги, травы, море. Дамы, что кружатся по террасам над морем, инфанты и великанши, спесивые негритянкив жёлто-розовом мху, словно ожившие драгоценности на жирной почве лужаек и садиковталых,- юные матери и старшие сёстры со взорами паломниц; султанши с царственнойпоступью и в своевольных нарядах, чужестраночки и тихо страдающие особы. Что за скука- час «милого тела» и «милого сердца»! II Вот она, маленькая мертвица за порослью роз.- Усопшая юная мама сходит с крыльца.-Коляска кузена скрипит по песку.- Братец (он в Индии!) ближе к закату, на поле гвоздики.-А стариков схоронили на вытяжку возле развалин стены, поросших левкоем. Листьев рой золотой вьётся вокруг генеральского дома. Всё семейство на юге.- Отсюда побурой дороге можно дойти до пустой харчевни.- Замок назначен к продаже; ставни сорваныс окон. Священник, должно быть, унёс ключи от церкви.- Сторожки в парке пусты. Оградатак высока, что над нею видны только шумливые кроны. Впрочем, там не на что и смотреть. Поля подступают к деревушкам, где не поют петухи, не звенят наковальни. Запруду спустили.О придорожные распятия, мельницы среди безлюдья, островки на реке и скирды! Гудели цветы колдовские. Его баюкали косогоры. Пробегали звери сказочной стати.Облака собирались над морем, сотворённым из вечных горючих слёз. III Есть такая птица в лесу- её пенье тебя остановит и в краску вгоняет. Есть часы, что вовеки не бьют. Есть логово с выводком белых зверюшек. Есть пологий собор и отвесное озеро. Есть повозочка, брошенная на лесосеке, а бывает, что она, вся в лентах, несётся себе вниз по тропинке. Есть табор бродячих комедиантов- его иногда замечаешь сквозь придорожную поросль. И наконец, когда тебе нечего есть и пить, найдётся кто-нибудь, чтобы выставить тебя вон. 4 (заменить на римскую) Я святой, я молюсь на террасе- так мирно пасётся скотина до самого Палестинского моря. Я учёный в сумрачном кресле. Ветки и струи дождя хлещут в окна библиотеки. Я путник на большаке, проложенном по низкорослому лесу. Журчание шлюзов шагизаглушает. Я подолгу смотрю, как закат меланхолично полощет своё золотое бельё. Я с радостью стал бы ребёнком, забытым на молу среди моря, мальчишкой-слугой, бредущим по тёмной аллее, касаясь неба челом. Тропинки всё круче. Холмы покрываются дроком. Воздух недвижен. Как далеко до птици горных ключей! Если дальше идти, наверняка доберёшься до края света. 5 (заменить на римскую) Как бы мне снять, наконец, эту могилу, выбеленную извёсткой, с цементными грубыми швами- глубоко-глубоко под землёй! Вот я сижу за столом под яркой лампой, сдуру перечитывая старые газеты и пустыекнижонки. На страшной высоте над моим подземным укрытием коренятся дома, клубятся туманы.Грязь красновато-черна. Чудовищный город, ночь без конца. Чуть пониже- сточные трубы. По бокам- лишь толща земного шара. Быть может, вней лазурные бездны, колодцы огня. В тех плоскостях, должно быть, и сходятся луныс кометами, сказанья с морями. В часы отчаянья воображаю шары из сапфира, из металла. Я- властелин тишины. С чего бы подобью отдушины вдруг забрезжить под сводом? ДЕТСТВО (пер. Ф. Сологуба) I «Этот кумир, чёрные глаза и жёлтая грива, безродный и бездомный, более высокий, чем миф, мексиканский или фламандский; его владения, дерзкие лазурьи зелень, бегут по морским берегам, по волнам без кораблей, у которых свирепыегреческие, славянские, кельтические имена. На опушке леса,- цветы мечтаний звенят, блестят, озаряют,- девушка с оранжевымигубами, скрестивши ноги в светлом потопе, который бьёт ключом из лугов, в обнаженности затенённой, перевитой, одеянной радугами, зеленью, морем. Дамы ,кружащиеся на террасах около моря,- дети и великанши, великолепные,чёрные в серовато-зелёном мху,- драгоценности, стоящие на жирной почве цветникови освобождённых от снега садиков,- молодые матери и старшие сёстры с очамипаломниц, султанши, принцессы, походкою и торжественным одеянием, маленькиеиностранки и особы слегка несчастные. Какая скука, час «милого тела» и «милого сердца»! III «В саду есть птица,- её песня останавливает вас и заставляет краснеть. Есть часы, которые не бьют. Есть яма с гнездом белых зверьков. Есть собор, который опускается, и озеро, которое поднимается. Есть маленькая повозочка, которая оставлена и тростнике или мчится вниз потропинке, вся в лентах. Есть группа маленьких актёров в костюмах; их можно увидеть сквозь опушкулеса на дороге. И, наконец, когда вы голодны и хотите пить, есть кто-нибудь, кто вас прогонит». ДЕТСТВО (пер. Стрижевской Н.) I Этот идол с чёрными глазами и жёлтой гривой без родни и двора, но благороднейпреданий, фламандских и мексиканских; его владенья- лазурь и наглая зелень- на пляжах,-их волны без кораблей нарекли дикими именами славянскими, кельтскими, греческими. А на опушке леса- цветы сновидений звенят, сияют, сверкают,- девчушка с апельсиновымигубами,- коленки в светлом потопе, бегущем с лугов,- нагота, озарённая и одетая радугой,лепестками и морем. Женские лица кружат на приморских террасах; крошки и великанши, величавые негритянкив серо-зелёной пене, жемчужины жирной почвы оттаявших рощ и садов,- юные матери и старшие сёстры с глазами странниц, султанши, принцессы манер и моды, маленькие чужестранки и нежные мученицы. Какая тоска- час «милого тела» и «милого сердца». II Там за розарием она, умершая малышка.- Молодая покойная мама сходит с крыльца.- Коляска кузена скрипит по песку.- Маленький братец (он в Индии!) перед заходом солнцастоит на гвоздичном лугу.- Старики, которых давно схоронили, видны во весь рост в проломестены, заросшей левкоями. Вокруг генеральского дома сплошь золотые листья. В полуденном блеске.- По краснойдороге выйдешь к закрытой харчевне. Поместье продаётся; сорваны ставни.- Кюре, наверное, унёс ключи от церкви.- Сторожки у парка пустуют. Из-за заборов видны лишьшелестящие кроны. Впрочем, смотреть там не на что. Луга подступают к сёлам, ни кузницы, ни петуха. Плотина размыта. О кресты у дорог,мельницы средь запустенья, острова и стога! Волшебные цветы шептались. Колыбели холмов качались. Изящные звери из сказокявлялись. Облака собирались на море высоком вечных горючих слёз. III Там в лесу птица, и её пенье вас остановит и вгонит в краску. Там на башне часы, правда они не бьют. Там в овраге нора белых зверьков. Там собор вздымается вниз, а озеро тянется вверх. Там маленький экипаж забыт где-нибудь в кустах или катится вниз по тропинке, весьв цветных лоскутках. Там труппа маленьких комедиантов в костюмах виднеется на дороге сквозь зелень опушки. Там, только захочется есть и пить, обязательно кто-нибудь вас прогонит домой. 4(заменить римскую) Я святой, погружённый в молитву на плитах террасы,- так мирно пасутся стада по всемумиру вплоть до Палестинского моря. Я учёный в сумрачном кресле. Ветви и дождь бьются о стёкла библиотеки. Я путник, бреду по дороге сквозь карликовые леса. Мои шаги заглушает шум переката.Я долго слежу за печальной золотой стиркой заката. Я стал бы ребёнком, брошенным на пирсе среди огромного моря. Мальчишкой-слугой,бегущим сквозь лес, лбом касаясь небес. Тропинки трудны. Пригорки покрыты дроком. Ни ветерка. Как далеки колодцы и птицы!Там впереди может быть лишь конец света. 5(заменить римской) Пусть мне сдадут наконец этот побеленный склеп в натёках известки- глубоко под землёй. Лампа бросает свет на кипу газет, которые я перечитываю по глупости, на скучные книги. Далеко-далеко над моей подземной гостиной гнездятся дома и густеют туманы. Грязьчерна и красна. Чудовищный город, ночь без конца! Ниже- сточные трубы, а по бокам только глыба глобуса, быть может, пучины лазури,колодцы огня. Возможно, именно здесь место встреч лун и комет, морей и преданий. В часы огорчений я представляю себе шары из сапфиров, металлов. Я- властелин тишины.Так почему в тени свода всё будто бледнеет подобье отдушины? СКАЗКА (пер. Орла В.) Однажды вечером он горделиво скакал верхом. Явился Гений неизречённой,непотребной красоты. Его лик и стан сулили многоликую и многосложную любовь,невыразимое, даже невыносимое счастье! Принц и Гений может статься, исчезли,канули в стихию здоровья. Да и как могли или не погибнуть? Итак, оба они умерли.Но Принц в преклонном возрасте скончался у себя во дворце. Принц и был Гений.Гений и был Принц.Причудливой мелодии не достаёт нашим желаниям. СКАЗКА (пер. Сологуба Ф.) Раз вечером он ехал верхом. Гений появился, красоты неизречённой, даженеприемлемой. Его лицо и его движения казались обещание множественнойисключительной любви! невыносимого даже счастья! Государь и Гений вероятноуничтожились в существенном здоровьи. Как могли они не умереть? Итак, умерли онивместе.Но Государь скончался в своём чертоге в обыкновенном возрасте. Государь был Гений,Гений был Государь.- Учёной музыки недостаёт нашему желанию. BEING BEAUTEOUS (пер. Орла В.) Прекрасное Создание высится среди снегов. Предсмертные хрипы и расходящаяся кругами приглушённая музыка вздымают, взращивают и зыблют, подобно призраку,это обожженное тело; пунцовые и черные раны зияют в великолепной плоти.Подлинные краски жизни густеют и, высвободившись, не разлетаются, а пляшутрядом, вокруг Видения. И трепет нарастает и рокочет, а неистовый привкус всегоявленного, полнясь предсмертными хрипами и сиплой музыкой, которую мир далекоу нас за спиной швыряет в лицо матери нашей, красоте, этот привкус отступает идыбится. О, наши кости облеклись и новое прелестное тело! * * *О, пепельный лик, конский хвост на шлеме, хрустальные руки! Пушка, на которуюсуждено мне упасть, пронзая толщу деревьев и летучего воздуха! BEING BEAUTEOUS (пер. Стрижевской Н.) Пред снегом сама Красота во весь рост. Шипение смерти и круговерть глухой музыки вздымают, взвивают, колышут как призрак это боготворимое тело. Алые и чёрныераны взрываются на дивной плоти. Чистые краски жизни пышут, пляшут, бьют черезкрай вокруг Видения на помосте. И трепет растёт и грохочет, истошная сочностьтонов густеет от смертоносного свиста и гибельной музыки, которыми мир за спинойплюёт в праматерь красоты,- она удаляется, она поднимается. О наши кости оделисьновым возлюбленным телом! * * * О, пепельный лик, гордая грива, хрустальные пальцы! Жерло пушки, на которое я должен пасть сквозь рукопашную веток и ветра. ОТПРАВЛЕНИЕ (пер. Орла В.) Повидал сполна. Нигде не расставался с виденьем. Пожинал сполна. Голоса городов- и в сумерках, и на заре, всегда.Познал сполна. Остановки жизни.- О Голоса и Виденья! Вновь- перегон к любви, и вновь- перестук! ОТЬЕЗД (пер. Стрижевской Н.) Довольно видено. Виденья являлись во всех обличьях.Довольно слышано. Гул городов по вечерам, под солнцем, -вечно.Довольно познано. Все остановки жизни. О, зрелища и звуки!Теперь отъезд к иным шумам и ощущеньям! ЦАРСТВОВАНИЕ (пер. Стрижевской Н.) В одно прекрасное утро в стране одного кроткого народа гордые мужчина и женщинавскричали на площади: » Друзья, я хочу, чтоб она была королевой!» « Я хочу быть королевой!» Она смеялась и дрожала. Он говорил друзьям о прозрении, о концеиспытаний. Они лишились чувств в объятьях друг друга.И в самом деле, они царствовали всё утро, пока над домами взвивались карминныескладки, и весь вечер, пока не ушли в сторону пальмовой рощи.

ЦАРСТВОВАНИЕ (пер. Сологуба Ф.)

 

«В одно прекрасное утро, у народа очень кроткого, великолепный мужчина и женщина

кричали на площади: ,, Друзья, я хочу, чтобы она была королевою”. ,,Я хочу быть

королевой!”. Она смеялась и трепетала. Он говорил друзьям об откровении, о законченном

испытании. Изнемогая, стояли они друг против друга.

В самом деле, они были королями целое утро, когда алые окраски опять поднялись на

домах, и весь день, пока они подвигались в сторону пальмовых садов».

 

РАЗУМУ (пер. Стрижевской Н.)

 

Твой взмах руки- удар барабана, начало новой гармонии, звон всех созвучий.

Твои шаги: подъём волн людских, зов «вперёд».

Ты головой качнёшь: новая любовь! Ты голову повернёшь: новая любовь!

«Судьбу измени, от горя храни, пусть времена вспять идут»,- дети тебе поют.

«В непостижимую даль вознеси наши стремления и наши дни»,- к тебе простирают

руки.

Грядущий из всегда и уходящий всюду.

 

К РАЗУМУ (пер. Орла В.)

 

Ударь пальцем по барабану- и извлеки из него все звуки, и положи начало новой

гармонии.

 

Шагни- и новые люди, восстав, пойдут вперёд.

 

Обернись- новая любовь! Повернись- новая любовь!

 

« Наши муки ты прекрати, бедствий бич от нас отврати, и со Времени начинай»-

так поют тебе эти дети. «Суть наших судеб и обетов вознеси- неважно куда»,-

молят тебя.

 

Пришелец из вечного, пребудь повсюду.

 

ХМЕЛЬНОЕ УТРО (пер. Стефанова Ю.)

 

Очарованье, познанье, истязанье! Нам обещали погрузить во мрак древо добра

и зла, избавить нас от тиранических правил приличия, ради нашей чистейшей

любви. Всё начиналось приступами тошноты, а кончается- в эту вечность так

просто не погрузится- всё кончается россыпью ароматов.

Детский смех, рабская скрытность, девическая неприступность, отвращение к

посюсторонним вещам и обличьям, да будете все вы освящены памятью об этом

бдении. Всё начиналось сплошной мерзостью, и вот всё кончается пламенно-

льдистыми ангелами.

Краткое бденье хмельное, ты свято! Даже если ты обернёшься дарованной нам

пустой личиной. Мы тебя утверждаем, о метод! Мы не забываем, что накануне

ты, без оглядки на возраст, причислил нас к лику блаженных. Мы веруем в ту

отраву. Каждодневно готовы пожертвовать всей нашей жинью.

 

Пришло время хашишинов-убийц.

 

ЖИЗНИ (пер. Орла В.)

 

О, бескрайние дороги земли обетованной, террасы храма! Что сталось с брахманом,

толковавшим для меня притчи? И по сей день вижу я тех старух! Я вспоминаю

часы, полные серебра и солнца, близ рек, руку полей на моём плече и наши ласки

среди пряных просторов. –Над моей мыслью громом гремит полёт алых голубей.

-Изгнанный, я обрёл здесь подмостки , дабы разыграть на них драматические

шедевры всех литератур. Я открыл бы вам неслыханные богатства. Я блюду историю

сокровищ, которые вы отыскали. Я провижу, что будет дальше ! На мою мудрость

глядят свысока, как на хаос. Что моё небытие в сравнении с ожидающим вас

оцепенением?

 

Я изобретатель, достойный иного, чем все мои предтечи; музыкант, открывший

нечто вроде ключа любви. Ныне я вельможа тёрпких полей под трезвым небом,

рад был бы пустить слезу, вспоминая нищее детство, годы учения, деревянные

башмаки и вечные споры ,вспоминая, как раз пять- шесть овдовел и несколько

раз женился и как упрямство моё помешало мне найти общий язык со сверстниками.

Не жаль мне моей старой доли в божественном веселье: слишком много пищи

даёт трезвый воздух этих тёрпких полей моему безжалостному скептицизму. Но,

раз уж скептицизм этот не находит применения, а я к тому же снова в беде, остаётся

ждать, когда я помешаюсь от злости.

 

На чердак, где меня заперли, когда было мне двенадцать лет, я познал мир, я

восславил человеческую комедию. В подвале я изучил историю. На ночном

празднестве в северном городе я повстречал всех женщин, которых писали

старые мастера. В старинном парижском переулке я получил классическое образование.

В великолепных чертогах, в самом сердце Востока, я завершил

свой колоссальный труд и, заслужив славу, вкусил покой. Я взбаламутил свою

кровь, я не забыл своего долга. Об этом нечего больше думать. Ведь я на том

свете, мне нечего делать на этом.

 

 

ФРАЗЫ (пер.Орла В.)

 

Когда мир привидится черной чащей четырём нашим изумлённым глазам, предстанет

взморьем перед двумя верными детьми, явится музыкальной шкатулкой пред нашим

чистым влечением, -я вас найду.

Пусть останется здесь лишь одинокий старик, прекрасный и тихий, окруженный

«неслыханной роскошью»,- и я буду у ваших ног.

Пусть проникнусь я всеми вашими воспоминаниями, пусть стану той, кто сумеет

связать вас по рукам и ногам,- вы задохнётесь в моих объятиях.

* * *

Пасмурное июльское утро. Привкус золы в воздух; запах сырых поленьев в очаге;

намокшие цветы, сумятица прогулок, изморось межевых рвов- может, пришёл срок

ёлочным игрушкам да ладану?

 

***

Я связал вервием колокольни, гирляндами- окна, златыми цепями –звёзды, и –пляшу.

 

***

Не переставая дымится полноводное озеро. Что за колдунья поднимается над белесым

закатом? Что за сиреневая листва канет в него?

 

***

Пока казна тратится на праздники братства,- в облаках звонит колокол розового огня.

 

***

Обостряя сладкий вкус китайской туши, черная пыль лёгкой изморосью оседает на

бессонной моей ночи. Притушив огни люстры, я бросаюсь на постель, и повернувшись

лицом во тьму, вижу вас, мои девы, мои царицы!

 

АНТИК (пер. Орла В.)

 

Благосклонный сын Пана! Под твоим челом, увенчанным цветами и плодами, живут

глаза-самоцветы. Бурые потёки на впалых твоих щеках. Сверкают твои клыки. Грудь

твоя подобна кифаре, гудят твои матовые руки. Во чреве, хранящем сон обоих полов,

бьётся твоё сердце. Ночью спустись побродить, чуть шевельни одним бедром, потом

другим, выгни левую ногу.

 

 

АНТИКА (пер. Яковлевой Н.)

 

«Прелестный сын Пана! На твоей голове венок из цветов и ягод, твои глаза, ядра

драгоценные, блуждают. Испятнанные вином, твои щеки осунулись. Твои клыки блестят.

Твоя грудь, подобна кифаре, звенящей в твоих златорунных руках. Твоё сердце бьётся

в чреслах, где спит двойной пол. Пройдись, уже ночь, шевельни тихонько бедром,

другим бедром и левой ногой.»

 

РАБОЧИЕ(пер.Беляевой Г.)

О, другой мир, приют под благословенным небом, под сенью листвы! Юг напоминал

мне о пустяковых злоключениях детства, о летнем отчаянии, о чудовищном хранилище

сил и знаний, которое волею судьбы оставалось недосягаемо для меня.

 

ГОРОД (пер. Стрижевской Н.)

 

Так я и вижу из моего окна лишь всё новых призраков, скользящих сквозь густой и вечный

угольный дым,- наша тень лесов, наша летняя ночь! –новых Эриний перед моим коттеджем,

а в нём моя родина и моё сердце, ибо здесь все слишком похожи: Смерть без единой

слезинки, наша подруга и прислуга, отчаявшаяся Любовь и пригожее Преступление,

хнычущее в уличной грязи.

 

КОЛЕИ (пер. Кузнецовой И.)

 

Кавалькада волшебных видений. И впрямь: вереница повозок, а в них золоченные деревянные

звери, мачты, пёстрые лоскуты парусины, в двадцати упряжках- галопом-цирковые лошади в яблоках;

всадники- мальчики и мужчины- на диковинных, чудных животных; двадцать колясок в цветах

и флажках, с чеканкой на дверцах, словно поезд сказочных или старинных карет, с детьми,

разодетыми для пригородной пасторали. И даже гробы под балдахинами мрака, с гагатовыми

плюмажами, уносимые крупными резвыми кобылицами, голубыми и чёрными.

 

 

ГОРОДА (пер. Орла В.)

 

 

Вот города! Вот народ, ради которого воздвиглись эти Аппалачи и Ливаны мечты!

Шале из дерева и хрусталя движутся по невидимым рельсам и тросам. Древние кратеры,

опоясанные колоссами и медными пальмами, мелодично рокочут среди огней. Над

каналами, повисшими позади шале, звенят любовные празднества. Гон колокольного

перезвона вопиет в ущельях. Толпы гигантов-бардов сбегаются в блистающих одеждах-

с хоругвями, сверкающими как снежные вершины. Среди пучины, на подмостках, Роланды

воспевают свою отвагу. На мостиках, висящих над бездной, и на крышах гостиниц пылающее

небо расцветило флагами мачты. Апофеозы, низвергаясь, догоняют пространства в вышине,

где серафические кентаврессы бродят среди горных лавин. Над высочайшими гребнями море,

взбудораженное вечным рождением Венеры, отягчённое орфеоническими валами и гулом

драгоценных раковин и перлов, порою мрачнеет, гремя смертоносными раскатами. На

крутизне валов мычат снопы цветов, огромные, как наши гербы и чаши. Королевы Маб в

оранжевых и опаловых одеяниях вереницей поднимаются из ручьёв. В вышине олени,

погрузив копыта в водопады, прячась в зарослях ежевики, сосут грудь Дианы. Рыдают

вакханки предместий, а луна горит и горюет. Венера входит в пещеры кузнецов и отшельников.

Набатные колокола оглашают помыслы народов. Из замков, построенных на костях, несётся

неведомая музыка. Приходят в движение все сказания, а на городских улочках брыкаются

лоси. Грозовой рай рушится. На ночном празднике не переставая пляшут дикари. И вот я-

в толпе, заполонившей багдадский бульвар, где праздношатающиеся под порывами

незатихающего ветерка воспевают радость нового труда и никак не могут обойти

фантастические призраки тех гор, среди которых вновь надо найти дорогу.

Чьи добрые руки, какие прекрасные мгновенья вернут мне этот край, откуда приходят

и сны мои, и самые малые мои движения?

 

 

БРОДЯГИ (пер. Кузнецовой И.)

 

В ответ я потешался над сатанинским схоластом, а потом отходил к окну. За равниной, где

продвигались оркестры диковинной музыки, я создавал роскошные призраки будущей ночи.

 

В самом деле, когда-то я с искренней верой вызвался в нём возродить исконного сына Солнца-

и мы бродяжили, запивая вином пещер дорожный сухарь, и мне не терпелось найти

исходную точку или формулу.

 

 

БРОДЯГИ (пер. Сологуба Ф.)

 

Я, зубоскаля, отвечал этому сатаническому доктору и кончал тем, что достигал окна.

Я творил по ту сторону полей, пересечёнными повозками редкой музыки, фантомами

будущей ночной роскоши.

После этого развлечения, неопределённо-гигиенического, я раскидывался на соломе.

И почти каждую ночь, едва только заснув, бедный брат вставал, с гнилым ртом, с

вырванными глазами,- такой, каким он видел себя во сне! –и тащил меня в залу, воя о

своём сне идиотского горя.

Я в самом деле, в совершенной искренности ума, взял обязательство возвратить его

к первоначальному состоянию сына Солнца,- и мы блуждали, питаясь палермским

вином и дорожными бисквитами, и я спешил найти место и формулу.

 

БДЕНИЯ (пер. Кузнецовой И.)

I

 

Это светлый покой, не горячка и не истома, на ложе или на лугу.

 

Это друг, ни вялый, ни пламенный. Друг.

 

Это любимая, ни мучительница, ни мученица. Любимая.

 

Мир и воздух, которых не надо искать. Жизнь.

 

-Значит, это было то самое?

 

-И стынет грёза.

 

II Свет возвращается к древу строения. С двух сторон- какие-то декорации- издалёких концов помещения сходятся гармоничные профили сводов. Стена передбодрствующим- психологическая череда контуров фриза, атмосферных поясов игеологических сдвигов. Пронзительное, быстрое видение: композиции чувств ссуществами всех мастей среди всевозможных обличий. III

Ковры и светильники бденья шумят, точно волны ночные вдоль днища и нижних

палуб.

 

Море бдения- как грудь Амелии.

 

Обивка до середины стены, поросль кружев изумрудного цвета, куда устремляются

горлицы бденья.

 

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

Доска чёрного камина, настоящие солнца песчаных пляжей: о, кладези чар, только

облик зари на сей раз.

 

БДЕНИЯ (пер. Стрижевской Н.)

 

I

Это отдых в цвету, ни без сил, ни в бреду, на ложе иль на лугу.

 

Это друг, ни брат и ни враг. Друг.

 

Это любовь ни в беде и ни на беду. Любовь.

 

Воздух и мир не по каплям и крохам. Жизнь.

 

-Было ли так на свете?

 

-И в сны врывается ветер.

 

II

 

Свет вновь блуждает по древу дома. Смыкаются плавные дуги, -и причудливой

вязи,- взмывают с двух концов зала. Стена пред бессонным- незримая цепь резных

фризов, атмосферных пластов, геологических срезов. Упругий стремительный сон

тёплых скульптур в кругу дышащих статуй- тварей любых личин и обличий.

 

III

 

В коврах и лампадах бдения ночами гудение валов от рубки то трюма.

 

Море бдения как грудь Амелии.

 

По грудь гобелены, заросли кружев, изумрудный сумрак, куда бросаются

горлицы бдения.

 

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

Доска над чёрным камином, слюдяные солнца яви, о кладезь магий; единственный ныне

проблеск зари.

 

МИСТИЧЕСКОЕ (пер. Стефанова Ю.)

 

На круче откоса ангелы взвили одежды свои шерстяные в траве изумрудно-

стальной.

Огневые луга взмывают до самой вершины. Слева гребень холма истоптали

побоища и убийства, и зловещие слухи струятся отсюда по склону. А справа, к

востоку, над гребнем стоят путеводные вехи.

И в то время как всё верхнее поле картины- сплошная неистовая круговерть ревущих

раковин и ночей человеческих,

Цветение нежное звёзд и небес и всего остального катится под откос, как корзинка,

прямо на нас, превращаясь внизу в голубую цветущую бездну.

 

МИСТИЧЕСКОЕ (пер. Стрижевской Н.)

 

На гребне откоса ангелы развевают свои шерстяные хитоны среди стальных изумрудных

трав.

Пламенные луга взмывают к вершине холма. Слева пашни истоптаны всеми битвами и

убийствами, и смертоносный грохот летит под откос. Справа за вершиной- линия

востоков, восходов.

И пока наверху картины тянется полоса клубящегося и качающегося гула раковин и ночей

человеческих,

Цветущий ласковый ворох звёзд и небес и всего остального спускается против откоса, вдоль

щёк, словно корзина, и ложится внизу цветущею синею бездной.

 

 

ЗАРЯ (пер. Беляевой Г.)

 

Я раскрыл объятья летней заре.

Свод небес был ещё недвижим. Вода- мертва.

 

Тропа, уже залитая прохладным светом начиналась с цветка: он назвал мне своё имя.

 

Я улыбнулся белокурому водопаду, чьи кудри запутались в пихтах: едва

засеребрились верхушки а увидел богиню.

 

Тогда, один за одним, я откинул покровы. На просеке- взмахами рук. На равнине

я узнал богиню по крику петуха. Над ратушной площадью неслась она мимо куполов

и колоколен, а я, как нищий, преследовал её по мраморным набережным.

 

На вершине холма, неподалёку от лавровой рощи, а накинул на неё сброшенную

фату и ощутил прикосновение неохватного тела. Заря и дети упали на лесную траву.

 

Стоял полдень- я проснулся.

 

ВУЛЬГАРНЫЙ НОКТЮРН (пер. Стрижевской Н.)

 

Один вздох отверзает сцены в стенах,- сметает хоровод источенных крыш,- взвивает

огни очагов,- гасит окна.

Спустившись вдоль виноградника, поставив ногу на желоб, я забираюсь в карету,-

старинную, судя по выпуклым стёклам, вздутым бокам, полукруглым сиденьям. Дроги

моих одиноких снов, пастушеский домик моего взора, карета сворачивает на газон

укатанной большой дороги, а в треснутом правом окне вращаются бледные лунные лики,

груди, листья.- Густая зелень и синева затопляют пейзаж. Коновязь возле кляксы гравия.

-Будут ли здесь вызывать свистом грозы и гром,- и Солим и Содом,- диких волков

и войска.

-(Возницы и звери из сновидений будут ли вторить в душной чащобе, меня погружая

до глаз в атлас родника)

-И нас посылать исхлёстанных вскачь, сквозь струи хлещущих вод и расплесканных вин

вослед за воем догов…

-Один вздох взвивает огонь очага.

 

МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ (пер. Ревича А.)

 

Из серебра и меди колесницы-

Стальные корабельные носы-

Взбивают пену,-

Прибрежные кусты качают.

Потоки ланд,

Гигантские промоины отлива,

Кругообразно тянутся к востоку,

К стволам лесной опушки,

К опорам дамб,

В чьи крепкие подкосы бьёт круговертью свет.

 

 

МАРИНА (пер. Стрижевской Н.)

 

Серебряные и медные колесницы-

Стальные и серебряные корабли-

Вздымают пену-

Вырывают с корнями кусты.

Зыбучие дюны

И колеи бурунов

Убегают кругами к востоку,

К столпам леса,-

К стволам мыса,-

К дамбе, размытой порывами света.

 

 

ЗИМНИЙ ПРАЗДНИК (пер. Кузнецовой И.)

 

Шумит водопад за кровлями опереточных хижин. По фруктовым садам и аллеям в

изгибах Меандра снопами потешных ракет разлетаются зелень и пурпур заката.

Нимфы Горация с причёсками наполеоновских дам- Сибирские Хороводы, Китаянки

Буше.

 

СМЯТЕНИЕ (пер. Кузнецовой И.)

 

(О пальмовая ветвь! Алмаз!- Любовь и сила!- выше счастья, славы!- во всех обличьях,

всюду- демон, бог- Юность этого сына земли: я!)

Чтобы причуды научной феерии, чтобы движения общественного братства мы

лелеяли как постепенное возрождение первозданной раскрепощённости?

Но Упырь-та, пред кем мы послушны, как дети, -велит играть в то, что она предоставила

нам, или быть совсем уж нелепыми.

Кататься от ран- в изнуряющем воздухе, в море; от пыток- в безмолвии гибельных вод

и смертоносного воздуха; от хохочущих мук- в их жестоко бурлящем безмолвии.

 

 

МЕТРОПОЛИТЕН (пер. Беляевой Г.)

 

Дороги, стиснутые стенами и решётками- они едва сдерживают зелёные буйные

купы, чудо- цветы,- сёстры- близнецы, пылающие сердца,- проклятый Дамаск, нет

ему конца, владения сказочной зарейнской, японской, гуаранийской аристократии,

ещё способной принимать музыку предков; попадаются и навсегда заколоченные

кабаки, и принцессы; а если ты не слишком подавлен, созерцай светила- небо.

В то утро, когда в снежном сиянии Вы боролись с Нею, эти зелёные губы, лёд,

чёрные полотнища и голубые лучи, пурпурные ароматы полярного солнца-

твоя сила.

 

МЕТРОПОЛИТЕН (пер. Стрижевской Н.)

 

Дороги в теснине стен и оград под грузом крон, нестерпимых цветов ковёр, им бы

имена сердец и сестёр, снова и снова Дамаск в упор,- владения феерических

аристократий- Рейнских из Рейнских, Японских, Гуаранийских, способных доныне

слышать музыку древних,- рядом таверны, больше им не отрыться вовеки- тут же

принцессы, и если ты ещё в силах, наука звёзд- небо.

Утро,когда вы с Ней бились, сплетясь в сполохах снега, изумрудные губы, льды и

чёрные стяги в синих лучах и пурпуре пахучем полярного солнца,- твоя мощь!

 

 

ПЕРВОБЫТНОЕ (пер. Кузнецовой И.)

 

По прошествии дней и времён, после стран и людей,

Флаг- окровавленным мясом над шёлком морей и полярных цветов (которых не

существует);

Порывая с былыми фанфарами доблести- они ещё нам буравят сердце и мозг,-

вдали от убийц из прошлого-

О! Флаг- окровавленным мясом над шёлком морей и полярных цветов (которых

не существует);

Нега!

Костры-водомёты взвихряются ливнями льдистых кристаллов- о, Нега!- дождь

алмазного ветра огней, извергаемый сердцем земли, вновь и вновь ради нас

бесконечно сгорающим.- О, мирозданье!

(Вдали от старых убежищ и старых пожарищ- и нами поныне их грохот и гарь);

Пламя и пена! Музыка, кружение бездн, столкновение льдин и светил.

О, Нега, о, мирозданье, о, музыка! Проплывающие глаза, волосы, пот, очертанья!

И кипение слёз белоснежных- о нега!- женский голос- в недрах вулканов и полярных

пещер.

Флаг…

 

РАСПРОДАЖА (пер. Стефанова Ю.)

 

Продаётся весь хлам, что не распродан евреями, всё, что не распробовано ни злодейством,

ни благородством, всё, что осталось неведомо для окаянной любви и кромешной честности

масс; что не должны не должны распознать время и наука.

Возрождённые Голоса; братское пробуждение всей хоральной и оркестральной мощи

вкупе с сиюминутным её приложеньем; единственная в своём роде возможность

высвобождения чувств!

Продаются бесценные Тела, независимо от расы, принадлежности к миру, полу,

потомству! Сокровища на каждом шагу! Бесконтрольная распродажа алмазов!

Продаются анархия массам, неискоренимая пресыщенность- высокомерным знатокам,

жестокая смерть- верующим и любовникам!

Продаются пристанища и кочевья, безупречные спортивные состязанья, феерии и

житейские блага; продаётся творимое ими грядущее, гул его и напор!

Продаются прилежность расчётов и неслыханные взлёты гармонии. Непредсказуемые

находки и сроки, мгновенная одержимость.

Безрассудный и бесконечный порыв к незримым великолепьям, к усладам, непостижимым

для чувств,- и его тайны, гибельные для любого порока,- и его устрашающее для толпы

ликованье.

Продаются Тела, голоса, неизмеримое и неоспоримое изобилье, всё то, чего вовеки

не распродашь! Торговцы не кончили распродажу! Лотошникам хватит работы ещё надолго!

 

FAIRY ((пер. Стефанова Ю.)

 

 

Ради Елены слились странные соки в девственном сумраке и невозмутимые

светочи в звёздном безмолвии. Жар лета был вверен птицам немым, а

неизбежное равнодушие – бесценной ладье похоронной, чьи уключины-

мёртвые страсти и выдохнувшиеся ароматы.

 

Ради её младенческих лет содрогнулись меха и тени- и бедняцкие спины и легенды

небес.

И очи её и пляска превыше брызг драгоценных, превыше холодных влияний, превыше

услад неповторимого места и мига.

 

 

ВОЙНА (пер. Беляевой Г.)

 

В детстве небеса разных широт сделали меня зорче. Чужие черты оттенили мой

собственный облик. Ожила суть явлений. Теперь безостановочный бег времени и

расчисленная бесконечность гонят меня по свету, где мне выпадает разнообразный

цивильный успех, где странное детство и скандальные привязанности щадят меня.-

Вольно или невольно, по непредсказуемой логике, я задумываюсь о Войне.

Это так же просто, как музыкальная фраза.

 

ВОЙНА (пер. Левита Т.)

 

«Дитя, кое-какие небеса уточнили моё зрение: все черты оттенили моё лицо.

Феномены взволновались. – Ныне вечное отклонение мигов и бесконечность

математики гонят меня по этому миру, где я испытываю все гражданские успехи,

чтим странным детством и огромными привязанностями.- Я мечтаю о войне,

правой и сильной, с совсем неожиданной логикой.

Это так же просто, как музыкальная фраза».

 

 

ЮНОСТЬ (пер. Кузнецовой И.)

 

I

ВОСКРЕСЕНИЕ

 

Расчёты отложены, неуклонно снижается небо, и пришествие воспоминаний и

представление ритмов заполняют жилище, голову, и мир духа.

Лошадь скачет во весь опор по пригородному ипподрому вдоль посевов и насаждений,

пришпоренная угольной чумой. Где-то на свете томится после немыслимых отречений

горемычная героиня драмы. Отчаянные головорезы изнемогают от бури, пьянства и ран.

Малые дети вдоль рек сдерживают проклятия.

Вернёмся к занятиям под шум всепожирающего творения, которое уплотняется и

вздымается.

 

II

СОНЕТ

 

Мужчина нормального склада, плоть не была ли плодом, висевшим на ветке сада-

о, дни-младенцы!- тело- сокровищем, ждущим растраты; о, любовь- гибель это иль сила

Психеи? На земле были некогда плодородные склоны, приносившие урожаи артистов и

принцев, а происхождение и род нас толкали к злодействам и горьким утратам: мир,

ваше богатство и гибель. Но ныне, когда этот труд завершён, ты, расчёты твои, ты,

нетерпенье твоё- это только ваш голос и ваша пляска, не заученные и не натужные,

хотя и с двойною развязкой для мысли- открытием и торжеством,- среди молчаливого

человечьего братства, в мире без образов;- мощь и закон отражают пляску и голос,

только ныне распознанные.

 

III

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

 

Нравоучительные голоса в изгнании… Горько обузданная невинность тела… Адажио.

О, безмерная эгоистичность отрочества, прилежный оптимизм: сколько цветов цвело в

мире тем летом! Умиранье мотивов и очертаний… Хор, чтоб унять одиночество и бессилье!

Хор стеклянных ночных мелодий… И впрямь нервы скоро начнут дрейфовать.

 

4(римской заменить)

 

И всё-таки ты возьмёшься за эту работу: все возможности зодчества и гармонии придут

в движение вокруг тебя. Совершенные и непредсказуемые создания готовы будут послужить

твоим экспериментам. В твоё окружение прихлынет мечтательное любопытство древних

толп и праздной роскоши.

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР ( пер. Беляевой Г.)

 

В какой бы из вечеров ни появился, к примеру, наивный турист, далёкий от наших

экономических ужасов, рука маэстро одушевляет клавесинную сюиту лугов; в карты

играют в озёрных глубинах- в зеркальной глади зыблются образы фавориток и королев;

святы мученицы и паруса, и нити гармонии, и хроматизмы легенд- всё предстаёт в час

заката.

Он дрожит, когда мимо несутся своры и орд. Комедия- каплей за каплей- сочится на

мураву подмостков. А растерянность бедных и слабых на этом глупейшем фоне!

В рабской грезе Германия громоздится до звёзд; зарево стоит над татарской пустыней;

старый как мир бунт клокочет в центре Небесной империи; по гранитным уступам

лестниц и тронов бледный и плоский мирок, Запад и Африка, будут себя созидать.

Затем коловращение знакомых морей и ночей, грошовая химия, немыслимая музыка.

 

Нет! Время парильни, морей, уносимых прочь, подземных взрывов, планеты, несущейся

в тартарары, методических истреблений- эти бесспорные события, без всякого злого

умысла предсказанные Норнами и в Библии,- всё дано наблюдать разумному существу.

- Дело, однако, не в легендарном пророчестве!

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР (пер. Сологуба Ф.)

 

«В какой-нибудь вечер, например, когда найдётся наивный турист, удалившийся от

наших экономических ужасов, рука художника оживляет клавесин лугов: играют в карты

в глубине пруда, зеркала, вызывающего королев и миньон; есть святые, покрывала, и

нити гармонии, и легендарные хроматизмы, на закате.

Он вздрагивает при проходе охот и орд. Комедия услаждает на подмостках газона.

И смущение бедных и слабых на этих бессмысленных плоскостях!

В своём рабском видении Германия строит леса к лунам; татарские пустыни освещаются;

старинные возмущения шевелятся в центре Небесной империи; за каменными лестницами

и креслами маленький мир, бледный и плоский, Африка и Запад, будет воздвигаться.

Затем балет известных морей и ночей, химия без ценностей и невозможные мелодии.

 

Нет! момент бань, поднятых морей, подземных объятий, унесённой планеты и

основательных истреблений,- уверенности, так незлобно указанные Библией и Норнами,

-он будет дан серьёзному существу для наблюдения.

Однако это не будет действие легенды!»

 

BOTTOM (пер. Беляевой Г.)

 

Всё сделалось тьмой и жарким аквариумом. Наутро- драчливой июньской зарёй- я

удрал в поля, трубя, словно осёл, о своей обиде и размахивая ею, пока сабинянки

предместий не стали бросаться мне на грудь.

 

BOTTOM (пер. Сологуба Ф.)

 

«Всё было тень и рдяной аквариум. Под утро,- июньская воинственная заря,- я побежал

на поля, осёл, размахивая и трубя о моих убытках до тех под, пока сабинянки предместья

не бросились к моим воротам».

 

BOTTOM (пер. Стрижевской Н.)

 

Всё стало тьма и жгучий аквариум. А на заре, разбойным июньским утром, я ослом умчался

в поля, трубя и вопя о своих невзгодах, пока сабинянки окраин не кинулись мне на грудь.

 

 

«Н» (пер. Беляевой Г.)

 

Всяческие мерзости грубо уродуют движения Гортензии. Её уединение- эротическая

машинальность, её усталость- любовная динамичность. Одно лишь детство наблюдало, как

в самые разные времена она была пылкой гигиеной сверстников. Её дверь распахнута

невзгодам. Там мораль современников разлагается в её страсти или ремесле. О, чудовищная

дрожь новичков, вкусивших любви на кровавом полу, в жиденьком водовороте рассвета!

Найдите Гортензию!

 

«Н» (пер. Яковлевой Н.)

 

«Все извращения отражают жестокие жесты Ортанс. Её уединение- эротическая

механика;, её утомление- динамика любви. Под охраной детства она была в бесконечных

эпохах пламенной гигиеной рас. Дверь Ортанс открыта несчастью. Там нравственность

современных существ претворяется в её страсть или в её власть. О страшная дрожь

неопытной любви на окровавленной земле, и в мышьяке!- найдите Ортанс».(в книге найдете, опечатка?)

 

 

«Н» (пер. Стрижевской Н.)

 

Все уродства заключены в жутких движеньях Гортензии, её одиночество- двигатель

похоти, её усталость- любовный волчок. Во все времена под опекой детства она служила

огненной чистке рас. Её дверь открыта настежь всем бедам. Тут вся мораль современных

созданий- одна её страсть и власть. О страшные судороги желторотой любви на кровавой

земле в жиденьком свете! ищите Гортензию!

 

 

ДВИЖЕНИЕ (пер. Кузнецовой И.)

 

Зигзаги движения вдоль высокого брега речных каскадов,

Пучина за ахтерштевнем,

Проворство борта,

Неистовый рывок потока

Влекут сквозь неслыханную премудрость

По химической новизне

Пассажиров меж смерчами

И рокочущими водоворотами.

Они- покорители мира,

Искатели личной химической выгоды;

Спорт и комфорт путешествуют с ними;

Они прихватили и воспитание

Рас, классов, животных на этот корабль,

Головокруженье и отдых

В свеченье потопа,

Жуткими вечерами ученья.

 

Обо в беседах среди оснащения, крови, цветов, огня,

драгоценностей,

В расчётах, которыми машут на корабле-беглеце,

Видно, как надвигается, словно какая-то дамба, за катящейся

водной дорогой

Безобразное, непрерывно мерцающее- хранилище их

познаний;

Они дрейфуют по воле гармонического экстаза

И героизма открытий.

При самых диковинных атмосферных перипетиях

На ковчеге уединяется юная пара,

-Не дикость ли древняя, достойная снисхождения?-

И поёт, и встаёт на часы.

 

 

ДВИЖЕНИЕ (пер. Стрижевской Н.)

 

Извилистый бег по берегам переката,

Бездна под винтом,

Ухающий провал,

Исполинский каприз быстрины

Влекут в невиданном свете

И новшествах химии

Пассажиров среди смерчей долин

И стремнин.

Покорители мира

В погоне за чисто личной удачей-

Спорт и комфорт они возят с собой-

И обучение классов и рас, и зверей

На корабле забытья и веселья

И нестерпимых огней

В страшные вечера учений;

 

Беседуя посреди приборов, крови, цветов, огня, драгоценных

камней,

Расчёты кой-как набросав на шаткой палубе,

Видя гудящее как шлюз над водным трактом,

Огромное, вспыхивающее вновь и вновь- хранилище знаний.

Загнанные в экстаз гармонии,

Героизм открытий.

Среди потрясающих катастроф атмосферных

Юная пара уединилась на этом ковчеге,

-Простительна ль древняя дикость?-

Поёт и ни с места.

 

 

БЛАГОЧЕСТИЕ (пер. И.Кузнецовой)

 

 

Сестре моей Луизе Ванан из Ворингема.- К Северному морю повёрнут её голубой

чепец.- За потерпевших кораблекрушение.

Сестре моей Леони Обуа из Эшби. Поющая и смрадная летняя трава- бау.- За матерей

и детей в лихорадке.

Люлю- демоническому созданию, не утратившему пристрастия к молельням времён

Подруг и своего незаконченного образования. За мужчин! Госпоже***.

Подростку, которым я некогда был. Этому старцу святому, отшельничеству или миссии.

Духу нищих. И очень высокому духовенству.

И всякому культу в местах приснопамятных культов среди тех или иных событий,

коему следовало бы служить, повинуясь минутным порывам или собственному нешуточному пороку.

Сегодня вечером- Сирсето из высоких льдов, лосняйщейся как рыба, и разрумяненной, как десять месяцев пурпурной ночи,-(сердце её- амбра и трут),-

за единтсвенную мою молитву, немую, как эта вотчина ночи и предваряющую дерзновения, ещё более необузданные,чем этот полярных хаос.

Любой ценой и на всех ветрах, даже в метафизических странствиях.- Но не тогда.

 

ГЕНИЙ (пер. Н. Стрижевской)

 

Он настоящее и любовь, ибо он настежь дверь распахнул в белопенную зиму и

летний гул, он очистил питьё и пищу, в нём прелесть мест мимолётных и несказанная

отдыха радость. Он грядущее и любовь, он страсть и мощь, что видятся нам, застывшим

среди скуки и злобы, летящими по небу шторма в знамёнах восторга.

Он любовь, идеальная мера, открытая вновь, разум внезапный и безупречный, он

вечность, круговорот роковой неповторимых свойств. Все наши силы, все наши порывы

устремлены к нему, вся наша страсть и весь наш пыл обращены к нему, к тому, кто нам

посвятил свою бесконечную жизнь...

Мы помним о нём, и странствует он... И когда поклонение гаснет, звенит, звенит его

весть: «Прочь суеверья и дряхлую плоть, затхлость домов и веков. Сдохла эпоха!»

Он не уйдёт и не снизайдёт к нам с небес, и не искупит ни женского гнева, ни веселья мужчин, ни прочей скверны, ибо это было при нём и когда он был любим.

О, сколько обличий, линий, дыханий, ослепительность совершенства форм и деяний!

О, разум нетленный и бесконечность вселенной!

Тело его! Вожделенное освобождение, волна благодати, слитая с новым неистовством!

Явленье его, явленье его! Страдальцы, простёртые ниц, встают у него на пути.

Его сиянье! Исчезновение гула страданий и скорби в музыке более мощной.

Поступь его! Шествие неисчислимее древних нашествий.

Он и мы! Гордость куда благодатней милосердия утраченного.

О, мир! О, светлая песнь новых бед!

Он всех нас узнал и всех возлюбил. Сумеем же в эту зимнюю ночь от мыса к мысу,

от шквального полюса к развалинам замка, среди людских толп и морских волн, от взгляда к взгляду, уже без чувств и без сил, его призывать, и его различать, и снова терять, и под толщей вод и сквозь пустыни снежных высот идти за ним, за его взором,

за его телом, его дыханьем, его сияньем.

 

ПОРА В АДУ

 

«КОГДА-ТО, НАСКОЛЬКО Я ПОМНЮ…» ( пер. Стефанова Ю.)

* * *

Когда-то, насколько я помню, жизнь моя была пиром, где раскрывались сердца,

где пенились вина.

Как-то вечером посадил я Красоту себе на колени.- И горькой он оказалась.-

И я оскорбил её.

Я ополчился против справедливости.

Обратился в бегство. О, колдуньи, ненависть и нищета, вам доверил я своё

сокровище!

Я сумел истребить в себе всякую надежду. Передушил все радости земные- нещадно,

словно дикий зверь.

Я призывал палачей, чтобы в час казни зубами вцепиться в приклады их винтовок.

Накликал на себя напасти, чтобы задохнуться от песка и крови. Беду возлюбил как

бога. Вывалялся в грязи. Обсох на ветру преступления. Облапошил само безумие.

И весна поднесла мне подарок- гнусавый смех идиота.

 

Да, много же я взял на себя! Но не раздражайтесь так, любезный Сатана, умоляю

вас! И в ожидании каких-нибудь запоздалых мелких пакостей позвольте вам эти

мерзкие листки из записной книжонки проклятого- вам, кому по душе писатели,

начисто лишённые писательских способностей.

 

ДУРНАЯ КРОВЬ ( пер. Стефанова Ю.)

 

Все ремёсла мне ненавистны. Хозяева, рабочие, скопища крестьян, всё это- быдло.

Рука пишущего стоит руки пашущего. Вот уж, поистине, ручной век!- А я был и останусь

безруким. Приручённость в конце концов заводит слишком далеко. Благородное нищенство надрывает мне душу. Преступники же омерзительны, словно кастраты;

впрочем, плевать я на всё это хотел- моё дело сторона.

 

Вспоминаю историю Франции, страны, что слывёт старшей дочерью Церкви.

Должно быть, простым мужиком добрался я до Святой земли; из головы нейдут дороги

среди швабских долин, виды Византии, крепостне стены Солима; культ Марии, умиление

при виде Распятого вскресают во мне рядом с тысячами мирских чудес.- Я, прокажённый,

сижу на груде черепков, в зарослях крапивы, у подножия изглоданной солнцем стены.-

А столетия спустя, солдат -наёмник, я, должно быть, ночевал под небом Германии.

Да, вот ещё что: я отплясываю на шабаше посреди багровой поляны, вместе со старухами и детьми.

Не воображаю себя вне этой земли, вне христианства. Никогда не перестану представлять себя в этом прошлом. Но вечно одиноким и бесприютным; не помню даже

по-каковски я говорил. Не могу вообразить себя среди отцов церкви, в кругу сильных

мира сего- христовых наместников.

А кем был я в минувшем веке? Ведь я обрёл себя только сегодня. Нет больше ни бродяг, ни смут. Всё на свете заполнила чернь- теперь её величают народом; разум, нация, наука.

 

Наука, новая аристократия! Прогрессс. Мир движется вперёд! А отчего бы ему не вертеться на месте?

О видение чисел! Мы близимся к царству Духа. За верность этого пророчества я

ручаюсь. Мне оно понятно, но, раз я не могу обойтись без языческих словес, лучше

умолкнуть.

-------------

 

Языческая кровь заговорила! Царство Духа близко, так отчего же Христос не дарует

моей душе благородство и свободу? Увы! Евангелье изжило себя! Евангелье! Евангелье!

Я жду бога, как гурман ждёт лакомое блюдо. Ведь я плебей испокон веков.

Вот я на армориканском взморье. Пусть города полыхнут в закатном огне. Мой день

подошёл к концу, я покидаю Европу. Морской воздух прожжёт мне лёгкие, солнце

неведомых широт выдубит кожу. Я буду плавать, валяться по траве, охотиться и, само

собой, курить; буду хлестать крепкие, словно расплавленный металл, напитки- так это

делали, сидя у костра, дражайшие мои пращуры.

 

--------------

 

К кому бы мне наняться? Какому чудищу поклониться? Какую святню осквернить?

Чьё сердце разбить? Что за ложь вынашивать? По чьей крови ступать?

Главное- держаться подальше от правосудия.- Жизнь жестока, отупляюще проста,-

скинуть, что ли, иссохшей рукой крышку с гроба, лечь в него, задохнуться? Тогда не

страшны тебе ни старость, ни опасности: ужасы вообще не для французов.

-Ах, я так одинок, что готов свой порыв к совершенству принести в жертву любому облику божества.

--------------

 

Ещё в раннем детстве я восторгался неисправимым каторжником, вокруг которого навеки

сомкнулись тюремные стены; я обходил постоялые дворы и меблирашки, освещённые

его присутствием; его глазами смотрел я на голубизну небес и цветоносные радения

полей; его рооковую судьбу чуял в городах. Он был могущественней любого святого,

проницательней любого первопроходца, и он, лишь он один, был свидетелем

собственной славы и правоты.

Когда я, бесприютный, изголодавшийся, оборванный, скитался зимними ночами по

дорогам, чьй-то голос заставлял сжиматься моё окоченевшее сердце: «Слабость или

сила выбирай! Ты выбрал силу. Ты не знаешь, куда и зачем идёшь,- входи же в любой

дом,отвечай на любой вопрос. Смерть грозит тебе не более, чем трупу». К утру во взгляде

моём сквозила такая оторопь, а всё обличье так мертвело,что прохожие, должно быть

и не видели меня.

Городская грязь внезапно казалась мне чёрно-красной, словно зеркало при свете

керосиновой лампы, которую переносят с места на место в соседней комнате, словно

спрятанный в лесу клад. «Вот здорово!»- кричал я, видя в небесах целое море огня и

дыма, а слава и справа- груды сокровищ, полыхающие мириадами молний.

 

« Нет у меня ничего общего с этим людом; я никогда не был христианином; я из племени

тех, кто поёт под пыткой; я не разумею законы; у меня нет понятия о морали; я дикарь-

вы ошибаетесь...»

 

Торгашь, ты негр; судья, ты негр; вояка, ты негр; император, старый потаскун, ты негр,

налакавшийся контрабандного ликёра из погребов Сатаны,- Весь этот сброд дышит

лихорадкой и зловонием раковой опухоли. Калеки и старикашки внушают мне такое почтение, что так и хочеться сварить их живьём.- Надо бы исхитриться и покинуть этот

материк, по которому слоняется безумие, набирая себе в заложники эту сволочь. Вернуться в истинное царство сынов Хама.

Ведомо ли мне, что такое природа? И кто такой я сам?- Довольно слов. Я хороню мертвецов в собственном брюхе. Крики, гром барабана, пляс, пляс! Не хочу и думать о

том часе, когда, с прибытием белых, меня поглотит небытие.

Голод, жажда, крики, пляс, пляс, пляс, пляс!

---------------

Белые высаживаются. Пушечный залп! Придётся принять крещение, напялить на

на себя одежду, работать.

Прямо в сердце мне снизошла благодать- вот чего уж я не ожидал!

Я никому не причинял зла. Дни мои будут легки, я буду избавлен от покаяния. Душа

моя не изведает мук- она почти мертва для добра, источающего жуткое, словно от похоронных свеч, сияние.

 

А быть может, меня похитят, словно ребёнка, и я, забыв все несчастья, буду себе играть

в раю!

Торопись! Кто знает, ждут ли нас иные жизни? -Сон и богатство несовместимы.

Богатсво всегда принадлежало обществу. Лишь божественная любовь дарует нам ключи

познания. Я удостоверился,что природа- это всего лишь видимость добра. Прощайте,

химеры, идеалы, заблуждения!

Рассудочное пение ангелов доносится со спасительного корабля: то глас божественной

любви.-Любовь земная и любовь небесная!

 

Я поумнел. Мир добр. Я благословлю жизнь. Возлюблю братьев моих. Всё зто-

теперь уже отнюдь не детские обещания. Давая их, я не надеюсь бежать от старости и

смерти. Бог укрепляет меня, и я славлю Бога.

 

Как же я похож на старую деву- не хватает мне мужества возлюбить смерть!

О, если бы Господь даровал мне воздушное, небесное спокойствие, молитву- как древним святым! Святые! Сильные духом! Анахореты, художники, да только кому вы

теперь нужны?

 

НОЧЬ В АДУ ( пер. Стефанова Ю.)

 

Подумать только, я мнил, будто владею истиной, знаю, что такое справедливость,

способен здраво рассуждать, созрел для совершенства... Ну и гордыня!

 

Сейчас я раскрою все тайны: тайны природы и религии, тайны смерти и рождения,

будущего и прошлого, тайны сотворения мира и небытия. Я ведь мастак по части

фантасмагорий.

Послушайте!...

Какими только талантами я не наделён!- Здесь вроде бы никого нет, и в то же время

есть кто-то: не хотелось бы мне расточать перед ним свои сокровища.- Хотите услышать

негретянские песни, увидеть пляски гурий? Хотите, чтобы я исчез, нырнув за кольцом?

Хотите, я вам и золото могу сотворить, и разные снадобья.

 

Я умираю от усталости. Я в гробу, я отдам на съедение червям, вот ужас, так ужас!

Сатана- лицедей, ты хочешь извести меня своими чарами. Я умоляю. Умоляю! Хоть один

удар вилами, хоть одну каплю огня!

 

Тысячу раз будь проклята эта отрава, этот адский поцелуй.

 

И вздымается пламя с горящим в нём грешником.

 

СЛОВЕСА В БРЕДУ

II

 

АЛХИМИЯ СЛОВА ( пер. Стефанова Ю.)

 

Я издавна похвалялся, что в самом себе ношу любые пейзажи, и смехотворными мне

казались знменитые творения современной живописи и поэзии.

 

Я изобрёл цвета гласных!- А- чёрный, Е- белый, И- красный, О- синий, У- зелёный.- Я

учредил особое написание и произношение каждой согласной и, движимый подспудными ритмами,

воображал, что изобрёл глагол поэзии, который когда-нибудь станет внятен сразу всем

нашим чувствам. Я оставлял за собой право на его толкование.

Всё началось с поисков. Я записывал голоса безмолвия и ночи, пытался выразить

невыразимое. Запечатлевал ход головокружений.

 

Разное поэтическое старьё пришлось весьма кстати в моей словесной алхимии.

Я свыкся с простейшими из наваждений: явственно видел мечеть на месте завода,

школу барабанщиков, руководимую ангелами, шарабаны на небесных дорогах, салоны

в озёрной глубине, видел чудищ и чудеса; название какого-нибудь водевильчика

приводило меня в ужас.

А потом разъяснял волшебные свои софизмы при помощи словесный наваждений.

В конце концов я осознал святость разлада, овладевшего моим сознанием. Я был

ленив, меня томила тяжкая лихорадка, я завидовал блаженному существованию тварей-

гусениц, олицетвор