[не ранее 23 января 1943 г., Барнаул]
Дорогой мой Всеволод!
Не повезло мне, почти два месяца болел самой нудной и пренеприятной болезнью — воспалением печени. Это значит лежать, переносить боли, ничего не есть и думать, о чем хочешь. Я думал часто о тебе, о Ленинграде, который я так люблю, о том, что с гораздо большим удовлетворением и, вероятно, пользой я был бы сейчас с тобой там, а не здесь в этом дурацком Барнауле[cccxiii]. Но, увы, сие от нас не зависит. Очень и очень нравится мне, как я уже писал тебе об этом, «Раскинулось море широко»[cccxiv]. Это по-настоящему душевная вещь, свежим ветром Балтики бодрит она душу и сердце, и делаю я ее с большим удовольствием. Полагаю выпустить премьеру к годовщине Красной Армии. Должен покаяться, смущает меня очень, что она пошла, в силу понятных причин, шататься по опереточным театрам[cccxv]. Я этот жанр отнюдь не презираю, даже очень люблю, когда он блюдет себя, но очень боюсь его, когда он берется не за свое дело, а «Раскинулось море широко», несмотря на наличие песен и плясок, все же настоящая героическая комедия и соль ее не в «отсебятинах», не во вставных номерах, хотя бы это была наиувлекательнейшая блестящая Пельцер, которую я искренне люблю как балерину. И вот, я очень боюсь, что до нашего еще приезда в Москву, а мы ведем сейчас усиленную переписку о нашем возвращении, там успеют объяронить «Море» настолько, что придется действительно прибегнуть к волнам Балтики для того, чтобы смыть у зрителя ненужное, неверное представление о твоей вещи. А впрочем, может быть, это все ревность, но ревность в хорошем смысле этого слова, ревность не собственника, а художника, который не хочет, чтобы дорогая ему вещь была показана ненадлежащим образом.
Очень ты меня порадовал своей последней телеграммой[cccxvi]. Пиши, пиши, пиши непременно большую масштабную пьесу. Это необходимо, для нее созрело все: и время, и зритель, и актеры, и мы с тобой как художники. Но тут уже всерьез я претендую на то, чтобы на Москву единственный экземпляр был у меня и чтобы так же, как с «Оптимистической», я мог бы жить этой работой, вложить в нее всю душу, все свои силы, все новое прозрение и показать ее в полный рост. Очень хочу и очень надеюсь, что, быть может, мы будем уже в процессе сценического ее воплощения работать с тобой вместе. Это было бы самым замечательным. Итак, жду, несмотря на большие трудности и эвакопревратности, пережитые мною за это время, несмотря на болезни я давно не чувствовал себя в такой большой творческой форме и полноте, и зрелости, и готовности, как сейчас, и очень хочу все это отдать тебе и твоей новой пьесе. Алиса присоединяется ко всем моим мыслям и также ждет и пьесы и тебя.
{495} Эскизов Софьи Касьяновны и зарисовок я, к сожалению, не получил никаких, а очень мне было интересно посмотреть, что она сделала. Все же молодец она у тебя, молодец она у тебя, что приехала к тебе, что работает с тобой вместе, что работает по-настоящему и как человек и как художник. Рад за нее и за тебя. Пиши чаще. Обязательно напиши хотя бы в немногих словах, о чем пьеса. Я напишу тебе позднее о том, как будет выходить «Море». Разошлось оно у нас в смысле ролей великолепно[cccxvii]. Надеюсь, что оно раскинется по-настоящему широко и вольно и заставит шире раскрываться и сильнее биться сердца наших зрителей.
А. Таиров