31 марта 2007 года, 16.30
Дом находится совсем рядом с Мидлфилд-роуд, в районе, который называется Старые Дубы. В этих Дубах даже шлагбаум на въезде. Рядом Менло-парк и школа Менло-Атертон. Мэддену это место знакомо. Святой землей его, конечно, не назовешь. В девяностых местная семинария продала двадцать два акра пустошей застройщикам за двадцать два миллиона долларов, чтобы избежать разорения. И разумеется, семинарию местные жители тут же обвинили в том, что они продали душу дьяволу.
Менло-парк расположен точнехонько посередине между Сан-Франциско и Сан-Хосе. В 60-е и 70-е этот пригород рос довольно медленно, поскольку жители бдительно охраняли свое право на чудесный вид из окна и возможность не толкаться в пробках. Однако с появлением Кремниевой долины и расцветом Интернета в регион влили много денег и писали о нем не переставая, так что темпы роста быстро изменились. Цены на землю взлетели до небес. Купить немногочисленные свободные участки в поселке застройщики не смогли, и скромный район Менло-парк, зажатый между старым районом Атертон с севера и ультралевым университетским кампусом Пало-Альто с юга, приобрел черты обоих соседей. Наверное, поэтому, думает Мэдден, жители поселка Старые Дубы – приземленные снобы. Все из-за географического положения.
Подъезжая к нужному дому, Мэдден замечает стайку ребятишек в конце улицы. На них шлемы и наколенники для игры в хоккей на траве, но что-то их, по всей видимости, отвлекло, потому что на воротах никто не стоит.
Мэдден опускает окно:
– Здорово! Что случилось?
Они щурятся, с любопытством разглядывая его.
– Там тетка кричала, – отвечает пацан в дорогой серебристо-зеленой толстовке бейсбольной команды Сан-Хосе, точной копии взрослой формы. Парень выше остальных, но и ему не больше одиннадцати.
– По-моему, это миссис Кройтер, – говорит другой, он в майке команды Феникса.
– Они, наверное, выясняют отношения, – добавляет вратарь, крепенький коротышка, каким и положено быть вратарю.
Мэдден улыбается. Парень нахватался взрослых слов. Дочке Мэддена десять, и она тоже иногда повторяет за папой кое-какие выражения. Мэддена это всегда смешит, даже если слова для десятилетней барышни и неподходящие.
– А вы тоже из полиции? – Мальчишка кивает на вполне гражданскую машину Пасторини, припаркованную перед домом: – Они чего, подкрепление вызвали?
Мэдден не отвечает.
– Слушайте, ребята, вы Тимми Гордона не знаете случайно? – спрашивает он, и мальчишки качают головами. – Ну так вот, чтоб вы знали, Тимми было как раз лет десять, когда его сбила машина в трех кварталах отсюда. Ему ногу пришлось отрезать. Так что давайте-ка валите с дороги в парк.
Он надеется их напугать как следует, но дети смотрят на него как на придурка. Мэдден знает, что они думают: «Это закрытый поселок, на въезде шлагбаум, улица не центральная, тут тупик, кто ж будет тут гонять средь бела дня?»
– А вы кто? – решительно интересуется вратарь.
– Неравнодушный гражданин, – отвечает Мэдден, осторожно двигая машину с места. – Ну-ка, разойдись.
Он паркует машину не на обочине, а позади одной из двух машин на дорожке у дома, той, что подешевле и постарше, «ауди» А4, купе. Рядом стоит седьмая «БМВ». Наверное, хозяина.
Дом притаился в самом конце тупика, большой, двухэтажный, в деревенском стиле. Похож на ранчо, только вот широкая лужайка перед домом самая обычная. Чтобы увидеть всякие изыски, надо проехать еще пару километров к северу, в Атертон. Вот там живут настоящие богачи, и всегда жили, с самого начала девятнадцатого века. Тогда толстосумы из Сан-Франциско вроде Факсона Дина Атертона начали строить себе поместья. Это место в те времена называлось Светлые Дубы. В городе летом было прохладно, а здесь потеплее. Биллингс эти дома называет вкладышами. Они спрятаны за высоченными цементными заборами или кустами, и так сразу, с дороги, их не разглядишь.
Здесь тоже есть кусты, они обрамляют дорожку к дому, прорезая идеально подстриженный газон. Поначалу даже непонятно, о чем говорили мальчишки. Все тихо. И вдруг возле самого дома Мэдден слышит рыдания. Приглушенные, но жуткие и безутешные. Теперь ясно, почему Пасторини его искал: выяснение отношений закончилось плохо. Совсем плохо.
Мэдден негромко стучит в дверь. Не заперто. Мэдден входит и оказывается в просторной прихожей с высокими сводчатыми потолками. Изящная хрустальная люстра освещает столик красного дерева и впечатляющую корзину с искусственными шелковыми, с виду вполне живыми, цветами. В конце коридора Мэдден видит лысеющую голову над спинкой дивана и Пасторини, быстро шагающего по комнате туда-сюда. В одной руке у шефа банка диетической колы, в другой – мобильный телефон. Где-то справа квакает полицейская рация. Пасторини что-то говорит в трубку, и женские завывания сразу же стихают. Пару секунд ничего не слышно, а потом женщина снова начинает бормотать что-то вроде: «Я говорила ему, не надо полиции. Я же говорила… Черт бы его подрал!»
Плач смолкает. Пасторини поднимает голову и видит Мэддена, застывшего посреди прихожей. Мрачно кивает, закончив разговор, захлопывает крышку мобильного и машет кому-то, кого не видно за дверью. В поле зрения появляется патрульный. Пасторини наклоняется к дивану и произносит:
– Простите, бога ради, мистер Кройтер, я должен отлучится ненадолго. Мой сотрудник приехал. Священник уже в пути.
Подойдя к Мэддену, он крепко берет его за локоть:
– Пошли. Давай снаружи поговорим.
Такого зловещего выражения лица Мэдден у шефа еще ни разу не видел. Пасторини – мужик здоровенный и весьма импозантный, вот только нервный очень, и это несколько портит впечатление. Говорят, в нем погиб оперный певец. Круглый, как тумба, грудная клетка огромная, ножки коротенькие, черные вьющиеся волосы гладко зачесаны назад. Когда он орет через всю комнату на кого-нибудь, слышно, что у него хороший тенор. В этих случаях Биллингс, главный шут их подразделения, обращается к нему исключительно «Лучано» или «Маэстро» и копирует итальянский акцент. Все, кроме самого Пасторини, находят это смешным.
– Я те покажу «лучану», – грозно обещает он. Бог его знает, что это значит.
Пасторини постоянно рассуждает о вреде кофеина.
– Как думаешь, я очень нервный, Хэнк? Может, надо поменьше кофе пить? (Хэнк Мэдден – его правая рука.)
И он старается, правда. Только способ у него странный. Пасторини просто переключается с одной формы кофеина на другую. С эспрессо на американо, к примеру, или – это последнее веяние – с фрапучино на диетическую колу. Вместо пяти чашек фрапучино – восемь-десять бутылок диетической колы в день.
– Здорово, Пит. Что тут у вас? – спрашивает шефа Мэдден, когда они выходят на крыльцо.
Пасторини замечает чугунную ажурную скамейку и устремляется прямиком к ней. Вообще-то места тут должно хватать двоим, но Пасторини занимает почти все сиденье.
– Ща расскажу, – тихо говорит он и шумно выдыхает. – Звонят мне пару часов назад из прокуратуры. Кроули собственной персоной. И просит оказать ему услугу. Говорит, что знает этих людей, это, мол, его друзья, и они утверждают, будто их шестнадцатилетнюю дочку в конце февраля изнасиловал врач.
Он молчит, ожидая реакции, но Мэдден на этот раз волнения своего ничем не выдает.
– Так это я уже слышал.
– Ну, короче, он мне говорит, что сюда поехали копы снимать показания, и просит проследить, чтоб все было как надо. Казалось бы, что такого? Только когда я приезжаю, этот парень, Кройтер, тут же начинает нагнетать. Типа, у него охренеть какие связи и вообще большой опыт общения с полицией. Он в какой-то страховой вкалывает. Расследует мошенничества со страховками. Отсюда и знакомство с Кроули.
Мэддену плевать на всю эту политику. Ему важно одно: есть ли труп. Но своего шефа Хэнк знает давно, и раз Пасторини рассказывает историю в такой последовательности, значит, это важно. Может, ему так легче.
– А чего он целый месяц молчал? – спрашивает Мэдден.
– Сейчас объясню.
Пасторини отпивает из банки, переворачивает ее, трясет, пытаясь добыть последние капли диетической колы.
– Девчонка вела дневник, – продолжает он. – Она стала хуже учиться, и мамаша пару дней назад решила покопаться в ее комнате, выяснить, в чем дело. Ну и нашла блокнот.
– Она написала в дневнике и никому не сказала.
– Не совсем. Она написала, что занималась с врачом сексом, про изнасилование ни слова.
Вот теперь Мэдден окончательно запутался.
– Фишка в том, что она была пьяная, – говорит Пасторини. – Родители считают, он воспользовался ситуацией. Может, так, а может, нет. Я им объяснил, что мы по-любому заводим дело об изнасиловании.
В Калифорнии половая связь с несовершеннолетними запрещена законом и автоматически рассматривается как изнасилование.
– А до этого она половой жизнью жила?
– Нет. И Кройтеры получили справку, что она лишилась девственности.
– Красота! И что, они в больнице развлекались?
– Нет, у него дома.
Пасторини снова пытается сделать глоток из пустой банки.
– Ну вот. В общем, опросили мы родителей, надо за девчонку браться, чтобы она все подтвердила. Отец пошел наверх за ней, а она не выходит. Поначалу Кройтер, Билл его зовут, пытался ее уговорить открыть дверь. Выходи, мол, солнышко, с тобой поговорят дяди полицейские, они хорошие. Короче, обычная бредятина. Она не отвечает, папаша начинает злиться. И давай орать, что он сыт ее фокусами по уши, чтобы она вырубала музыку и выходила. Мне надоело, и я решил сам попробовать, какой-никакой опыт у меня есть, две дочери все-таки, обе подростки. Все равно не выходит. И тут я понял, что дело плохо, и велел патрульному ломать замок.
Заходим. В комнате – никого. Колонки компьютера аж трясутся, а самой девчонки не видать. Ну, мы было решили, что она дала деру, вылезла в окно или еще как смылась. А потом один из копов заглянул в ванную. И когда он сказал «господи боже», то я понял, что дело совсем плохо.
– Совсем?
– Хэнк, она повесилась на кронштейне для душа.
– Мамочки мои!
Пасторини качает головой, тупо глядя в пространство, и делает еще один воображаемый глоток.
– Ей пару недель назад семнадцать исполнилось…
Мэдден оборачивается. Ватага тех самых ребятишек внимательно их разглядывает. Они больше не торчат на въезде в тупик, а слоняются по улице и неубедительно притворяются, будто им нет до происходящего никакого дела.
– Слушай, Пит…
– Чего тебе?
– Она хоть записку оставила? Объяснила, что случилось?
Пасторини рассеянно кивает. Он почти не слушает Хэнка.
– На столе. Что-то я там видел такое. Стишок какой-то, по-моему.
– Стихи?
– Ага. На компьютере распечатала. И что-то еще снизу от руки приписала.
– Что?
Пасторини поднимает голову и горько усмехается.
– Тебе понравится, – говорит он.
– Ну?
– Она написала: «Я не буду жертвой».