Истоки книги. Первое издание этой книги вышло в свет в 1975 г.(2-е лишь через 15 лет) и сразу же получило бурный отклик как в обществе, так и высших научных и политических кругах. В адрес писателя слышались как возгласы одобрения, так и резкие нападки, что говорило о её важности.
Но откуда появилась идея сего, прямо сказать, нестандартного произведения? Этому посвящена данная глава нашей работы. Всё началось с того, что в 1960-м году профессор Литинститута В. М. Сидельников предложил Сулейменову для курсовой работы тему «Тюркизмы в «Слове о полку Игореве». Последний увлёкся этой темой не на шутку, по его словам, и стал обнаруживать в СПИ гораздо больше тюркизмов, чем было принято считать. В силу природной двуязычности писателя ему стали открываться в «Слове…» те грани, которые не были доступны моноязычным писателям.
В рамках своего исследования он переработал множество работ по СПИ а также уйму русских летописей, тюркских, скандинавских и монгольских письмён. Но всё ли так просто? По нашему мнению, есть и иные, более глубинные причины обращения Сулейменова к рассматриваемой теме. Дело в том, что в советской науке того времени господствовало мнение о незначительном влиянии тюркоязычных народов на Русь. На наш взгляд это несколько неточное утверждение, поскольку столь длительное сосуществование не могло не наложить существенный отпечаток как на Русь, так и на её восточных соседей.
Эта же мысль красной нитью проходит через всё произведение Сулейменова. Он, по его же словам, «протестовал против попыток, а точнее, традиций рассматривать историю народов вне связи с человечеством». К такому выводу его могло привести сознание того, что, несмотря на все попытки создать видимость всеобщего единения, общественным наукам не удалось в советских людях сознание общности.
Хотя это предположение можно оспорить. Всё опять же упирается в достаточно долгое совместное проживание, однако, уже в рамках одного государства. Тут мы имеем в виду не только Советский Союз, но и Российскую Империю, и Московское царство, так как, несмотря на меняющийся общественно-политический строй, это всё же одна страна. Так же отчётливо проступает идея неконфликтности Руси и Поля, но об этом в следующей главе. 2. «История глазами поэта». Это название дано главе неслучайно.
Именно так можно определить жанр рассматриваемой книги. Она представляет собой своеобразный сплав публицистики с тщательным лингвистическим анализом. В этом и заключена её главная особенность – история народов через историю их литературы. Данный путь исследования даёт возможность через литературные образы понять культуру, менталитет народа, его связи с другими этносами и соответственно ту степень взаимного влияния их друг на друга, какое в принципе и формирует историю.
Однако без связи с данными исторической науки как таковой они могут привести к ошибочным выводам. Лишь на основании кропотливого анализа и сопоставления различных данных возможно получение наиболее достоверных ответов на интересующие вопросы. Итак, что же представляет история глазами Олжаса Сулейменова? Чтобы ответить на данный вопрос, углубимся в книгу. В ней поэт рассматривает историю взаимоотношений Руси и Дикого Поля через анализ «Слова о полку Игореве». Говоря об истории «Слова…» и его исследования, автор яро критикует, по его выражению, «казённый патриотизм», на службу к которому переходит наука вследствие роста национального самосознания.
В связи с этим имеет место фальсификация фактов либо их неверное освещение «в угоду возникающему на прошлое взгляду». Что касается его отношения к скептикам, то здесь видна большая лояльность. Автор пишет о большом вкладе в науку последователей скептической школы, которые «прошли через «пытку» патриотической критики» . Из этого можно сделать вывод о его склонности к скептицизму, хотя поэт и говорит о таком его недостатке, как излишняя категоричность. О его лояльном отношении к «расследующим» (от греческого skeptikos- разглядывать, расследовать) говорит и тот его вывод о настолько сильных доводах последних, усомнившихся в конце XVIII века в подлинности «Слова…», что все два века его изучения оказались посвящены вопросу о подлинности.
Однако интересна версия самого Сулейменова, явившаяся своего рода компромиссом в споре скептиков и апологетов, но ряд положений которой по поводу уничтожения церковью древнерусских рукописей нехристианского содержания вызвал бурю негодования.
В ней (версии) говорится о «драме «Слова…» в 4-х актах. Смысл данной точки зрения в том, что «Слово…» - литературный памятник двух «временных срезов» - XII и XVI веков и является результатом творчества Автора и Переписчика соответственно. Что касается анализа самого СПИ, то гипотезы, приведённые Сулейменовым, на наш взгляд, достаточно обоснованы, а факты достоверны. Облегчает понимание написанного хронологическое изложение комментариев отдельных так называемых «тёмных мест» СПИ. В целом структура произведения не вызывает нареканий, хотя не совсем понятен принцип расположения некоторых глав (что, впрочем, не такой уж большой недостаток). О тщательной проработке трудов других авторов по исследуемой теме говорит обилие имён и фамилий с соответствующими комментариями по поводу их точек зрения: встречаются сочинения в диапазоне по времени написания от начала XIX века до современности.
Как и во многих древнерусских текстах, в СПИ есть немало так называемых «тёмных мест». Появились они, вероятно, вследствие ошибок и неточностей, допущенных переписчиками, каких-то слов не понявших или интерпретировавших их по-своему.
Вследствие какой из перечисленных причин они не появились, уже не суть важно, главное – мы не до конца можем верить источнику, нет достаточной ясности для однозначного толкования событий (впрочем, полное единство мнений не характерно для истории в целом даже при огромном количестве достоверного материала). Так и «Слово…» как «памятник двух временных срезов» имеет свои загадки.
Крайне интересен взгляд Сулейменова на сам поход Игоря. Здесь он подвергает официальную версию советской исторической науки о патриотических побуждениях князя Игоря и приводит совершенно противоположную точку зрения. Он прежде всего ставит вопрос о странности предмета выбора, аргументируя это прежними союзами Игоря с половцами.
И, конечно же, по-иному трактует мотивы и чувства, побудившие новгород-северского князя к походу: он утверждает, что Игорем двигали не патриотические чувства, а «непомерное честолюбие». Вот как описывает поэт мотивы, токавшие князя на этот поход: «Русь окрепла, степь ослабела. Чтобы войти в Киев, нужно завоевать расположение народа киевского, бояр и Чёрных клобуков. А это значит – нужно добить степь, дойти до края её, до Дона, завоевать мифический град Тмуторокань, потерявшийся где-то на окраинах Дашти-кипчака, выйти к морю и тем добыть славу великого полководца, погромче Сятославовой.
Не Святослав, а именно Игорь должен покорить степь, чего не удавалось ни одному из русских князей Успеть это сделать раньше, чем Святослав двинется в Поле » Сулейменов подвергает сомнению и текст раскаяния Игоря: «… скорее сочинён летописцем, ибо фигура раскаяния – необходимое звено в христианской диалектике образа грешника.
Ведь и поражение на Каяле это наказание Божье. Всепрощение христианское распространилось и на Игоря». Об этом говорят, по словам писателя, и летописи, пишущие, что не половцы даже, а русские князья, подобные Игорю «несут розно на русскую землю». Сие мнение шло вразрез с толкованием данного поступка ведущим специалистом по «Слову…» Д.С. Лихачёва, который писал: «Совесть государственного деятеля, совесть князя – это то самое, что бросило и героя «Слова о полку Игореве» князя небольшого Новгород-Северского княжества на Игоря Святославича в его безумно смелый поход.
С небольшим русским войском Игорь пошёл навстречу верному поражению во имя служения русской земле, побуждаемый к тому своей проснувшейся совестью одного из самых беспокойных и задиристых русских князей своего времени» . Также Лихачёв присваивает Игорю черты рыцаря-великомученника, пострадавшего за русскую свободу: «Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой - общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам (половцам) – свидетелям его позора – муки страдающего самолюбия – всё это двигало им походе» . Мнение Сулейменова, на наш взгляд, является наиболее правдоподобным при объяснении данного поступка.
Действительно, лишь с точки зрения живущих через 8 веков можно объяснить сие высочайшими мотивами служения Отечеству. 5. «Самая антирусская книга» или протест против догм? История этой книги, как уже было сказано во второй главе, многострадальна. При своём выходе в свет она получила такую порцию критики со стороны влиятельных учёных и различных печатных изданий, что удивительно - как её автор не был репрессирован? (Сам поэт в своём интервью газете «Правда» сказал: «Меня познакомили с проектом постановления бюро, где было в нескольких местах: «исключить из партии…», «освободить от работы…». Речь шла о Председателе Комитета по печати, директоре издательства, выпустивших книгу.
Автора репрессии не касались. Только покаяние» ). Попробуем разобраться.
Год 1975-й: ушли в прошлое сталинские порядки, чуть более десяти лет прошло с окончания периода хрущёвской «оттепели», на дворе эпоха «застоя». Время ослабления советско-американского противостояния, подписание Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Внутри страны господствует «концепция развитого социализма», не за горами принятие новой Конституции СССР. Вместо сурового «отца народов» появился увешанный орденами осторожный и консервативный В.И. Брежнев.
Отголоски литературных баталий докатились и до него. Когда же он вынужден был прочитать «Азию», то ответ на вопрос о наличии в книге национализма был краток: «Ни … там никакого национализма нет!» Эта «рецензия» как нельзя лучше показала пример здравомыслия главы огромного многонационального государства, трезво оценившего содержание и смысл книги, не поддаваясь влиянию мнений номенклатуры и авторитетных учёных, чьё «застывшее» мнение порой бывает ошибочно. Именно с подобным мнением, на наш взгляд, и выступил академик Б.А. Рыбаков на заседании Академии наук СССР, посвящённой обсуждению новой книги и назвал «Азию» «самой антирусской книгой» . Он, как выразился Сулейменов, «задал, так сказать, тон» и тем самым по сути определил направление обсуждения.
Но что же там, в этой книге, было «антирусского»? Указание на большое количество заимствованных слов? Вряд ли. Любой язык – это «сборная солянка» слов и выражений, когда-либо заимствованных у соседей, и собственных слов, на формирование которых в той или иной степени опять же влияет геополитическое расположение страны, поскольку она, как правило, не изолирована от остального мира. Следовательно, в наличии в составе русского языка скрытых и явных тюркизмов нет ничего удивительного по причинам, ранее пояснённым. Кстати, весьма и весьма интересны определения происхождения и значения некоторых слов, и здесь трудно удержаться от цитаты, из которой частично вытекает следующая версия столь яростных нападок на писателя: «… обобщающие названия тюркского населения южнорусских степей с X по XII века составляют, по-моему, две семантические группы.
I. Этнонимы, образованные от терминов родства: 1) Торки – «родственники жены» (торкiн). 2) Печенеги – «свояки» (паджанак). II. Этнонимы, образованные от «хозяйственных» и географических терминов: 1) Кощей – «кочевник» (кощщi). 2) Паган – «пастух» (паган). 3) Язычник – «степняк» (йазык - нiкi). 4) Толковин – неудачная калька предыдущего слова.
Только в «Слове о полку Игореве». 5) Половец – «степняк» - калька «язычника». Отдельно стоит «берендей» - «предавшиеся» или «подданные». Это уже кличка, данная кипчаками кочевникам, поступившим на службу к русским князьям (берiндi). «Чёрные клобуки» - калька тюркского самоназвания «Каракалпак». «Ковуи» - передача казахского родового термина «кобуй» . Итак, перейдём к следующей версии: книга явилась смелым и неожиданным выпадом против господствовавшей точки зрения на постоянную вражду между Русью и Степью. Этот вариант, по нашему мнению, наиболее вероятен.
Всё дело в том, что Сулейменов высказал и попытался доказать идею вполне мирного сосуществования двух разных миров – оседлого и кочевого.
Как аргументы он приводит сведения о многочисленных династических раках русских князей с дочерьми степных владык и другие доказательства. Например, что касается торков, то здесь в доказательство приведены названия поселений на теооитории киевского государства: Торчиново городище, село Торское – Харьковщина, урочище Торч, Торчин, река Торчанка (приток Уши), село Торчица на реке Торчице, село Торчевский степак, река Торча, Торчицкое взгорье (Киевщина), город Торчин на Волыни, село Торчицы в Чёрной Руси, город Торчин, город Торков (в Подолии). Особенно писатель отмечает город Торческ в Поросье: «… в истории военных столкновений князей удельного периода играет роль центра, к которому тянулись другие торкские поселения». И далее он высказывает идею, которая в принципе вполне вероятна: «Торки жили не только в тех городах, которые сохраняют в своих названиях.
Они вероятно составляли значительный элемент в смешанном населении южнорусских городов и поселений» . Помимо лингвистического анализа интересную летописную легенду XI века приводит Сулейменов в качестве доказательства о мирном сосуществовании русичей и ковуев: «… хан Редедя (Ер-дада), правивший народом косог, предложил Мстиславу Храброму вместо боя поединок на условиях: всё моё переходит к тебе. И войско, и весь народ становится рыцарской добычей. Мстиславу Бог помог и он «зарезал» Редедю. И увёл косогов в Чернигов». И далее: «Потомки их верой и правдой служили Ярославу Черниговскому, который отпустил часть своей тюркской дружины с Игорем, и они полегли все до единого на берегах Каялы. <…> Потомки мстиславских аксогов в XII веке выступают под именем – ковуй» . Так же заслуживает должного внимания и версия по вопросу «свои – чужие». По словам Сулейменова, понятия «свой» и «чужой» в XII веке лишены этнической окраски в отличие от XIV или XVIII веков.
Здесь поэт высказывает точку зрения о том, что «своими» были те, кто в данный момент мог быть полезен князю, в том числе это могли быть и половцы, «чужими» те, кто мешал ему в его захватах или покушался на его владения.
Из ряда вон выходящей кажется на первый взгляд трактовка понятий «Русь» и соответственно «русский»: «Русь» у писателя XII века обозначала лишь киевскую землю и не включала Суздаль, Новгород, Рязань и некоторые другие города с прилегающими территориями. «Русский» - в большинстве случаев обозначало «киевский». Но это лишь сначала.
На самом деле достаточно вспомнить историческую обстановку XII века а также данные письменных источников и всё становится на свои места.
III.