Вездеодин и тот же ― невыполнение учебной программы».

 

В одной из частей Белорусского округа на вопрос красноармейцев: «Почему у нас до сих пор нет занятий по боевой подготовке?» проводивший политинформацию политрук ответил: «Сперва нужно поработать, а после будем учиться».

По неопубликованным письмам военных корреспондентов, боевая учеба во многих частях происходила неорганизованно и неэффективно: то стрельбы начинались с опозданием на 3–4 часа из–за отсутствия дежурных и сигнальщиков, то в течение 3―4 часов отстреливались всего лишь 2―3 человека, то вместо трех положенных патронов каждому бойцу выдавали по одному. Бывало и так, что стрельбы вовсе не удавалось начать ввиду того, что на огневом рубеже вдруг выяснялось, что забыли (?!) взять патроны или неисправно оружие.

Из Харьковского округа сообщали, что за время пребывания в лагере состоялось лишь одно занятие по стрельбе, да и то из малокалиберной винтовки. Как следствие, красноармейцы «не умеют стрелять, не знают винтовки и противогаза». Были части, где после года службы бойцы не знали, как правильно оседлать коня, не могли стрелять. Из 1–й ОКА с возмущением писали, что жена комиссара пошла на стрельбище, а красноармейца заставила мыть полы в их квартире, хотя в части некоторые бойцы «за полтора года ни разу не стреляли».

В сентябре 1938 года постоянный корреспондент газеты по Ленинградскому военному округу писал:

 

«Смешно говорить, что бойцы на передовом рубеже, где завтра они могут вступить первыми в бой, не умеют стрелять, бросать гранат, владеть штыком. И не занимаются этим.Нет там и необходимых вооружений, боеприпасов, чтобы немедленно открыть огонь».

 

Не лучше обстояло дело с подготовкой младших командиров. Курсанты полковых школ посылались на работы, отнимавшие около 80% учебного времени. Так, в полковой школе 50–го стрелкового полка

 

«из времени, предусмотренного программой на учебную подготовку курсантов, непосредственно на занятия было использовано только 23 процента!.. Так же обстояло дело с организацией учебы в полковой школе артиллерийского полка …на курсах младших лейтенантов запаса в 63–м полку».

 

Если занятия и проводились, то на них, как правило, от сутствовало более половины, а то и до 70% бойцов. Нередко красноармейцы «в составе целых взводов отрываются от учебы». В 37–м артиллерийском полку план зимней учебы «абсолютно не предусматривал такой «мелочи», как… боевая подготовка полковой школы».

В одной из частей Харьковского округа радисты артиллерийского полка пять с половиной месяцев не занимались специальной подготовкой, в другой части ― восемь, в третьей занятия с младшими командирами–артиллеристами не проводились около года.

Так было всюду и так было всегда: танкисты не изучали «теории и практики новой техники», другие специалисты ― «инженерного дела, ручного пулемета и ручной гранаты». Многочисленные обращения самих курсантов к командирам и комиссарам никакого эффекта не давали. В ответ звучало: «Какие еще с вами занятия, времени нет (!)».

Если подобное происходило в строевых частях, то что можно сказать о тыловиках и хозяйственниках? Один из них признавался:

 

«Я пришел в ряды РККА 1 октября 1937 года и за это время не был ни разу на занятиях по боевой и политической подготовке. Я не только не повысил свой уровень знаний, но забыл и то, что знал до прихода в часть».

 

Совсем по–другому на этом безотрадном фоне выглядела германская армия, быстро наращивавшая мускулы, готовившаяся только к войне, делавшая ставку на высокий профессионализм. В августе 1928 года на маневрах рейхсвера побывал Р.П. Эйдеман, в своем отчете он отмечал:

 

«Офицер физически вынослив, хорошо тренирован, шестидесятилетние генералы скачут по полю, как фендрики. Весьма вынослив в полевой обстановке. Всегда четок и чеканен (исключения редки) в своих распоряжениях…

Отношения между собой и к солдатам, особенно в поле, просты, в известной мере даже демократичны; нет и малейшего козыряния. Дисциплина высокая…

Основное требование, предъявляемое офицеру, ― это знание. Проявление отсталости, нарушение элементарных требований в руководстве войсками приводит к отставке…

Устройство учебных полей в Германии заслуживает внимания; учебные поля (они в то же время служат стрельбищами) оборудованы связью, дорогами, башнями наблюдения. Хорошие лагерные постройки. На роту ― барак. Каменные и деревянные постройки. Во время лагерного сбора все офицеры обязаны жить в черте лагеря без семей. В лагере ― ряд удобств. Имеется даже купальный бассейн…»

 

7 октября 1930 года И.П. Белов писал из Германии Ворошилову:

 

«Когда смотришь, как зверски работают над собой немецкие офицеры от подпоручика до генерала, как работают над подготовкой частей, каких добиваются результатов, болит нутро от сознания нашей слабости. Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы ― решительной переделке всех слабых командиров».

 

8 ноябре 1931 года комкор Б.С. Горбачев принял участие в полевой поездке в Силезию:

 

«Поистине каждого немецкого офицера можно назвать высококвалифицированным специалистом… Также очень поучительны добросовестность и четкость выполнения своих обязанностей всеми звеньями начсостава и большая ответственность за порученное дело. Особенно же, что требует с нашей стороны самого пристального внимания, так это постановка и система учебного дела в немецкой армии и исключительное внимание к командиру и учащемуся, и бережное отношение к материальной части…»

 

Однако на родине решили «переделать» самих перенимавших опыт рейхсвера командиров. Их пустили в расход, а отчеты и донесения убрали в папки с грифом «Секретно» и шестьдесят лет никому не показывали.

Уровень боевой подготовки РККА резко снизился и вследствие осуществлявшейся в армии охоты на «вредителей». В 1936―1940 годах было репрессировано около 10 тысяч военнослужащих командно–начальствующего состава. Притом что, как следует из доклада Ворошилова на февральско–мартовском пленуме, в начале 1937 года их было всего 107 тысяч.

 

«До хасанских событий я служил в 120–м стрелковом полку 40–й стрелковой дивизии,

 

― рассказывал С. Шаронов. ―

 

Боевой подготовкой занимались мало. В 1937― 1938 годах многих командиров забрали. Командование дивизии забрали полностью: арестовали комдива Васнецова, комиссара Руденко, начштаба Шталя, начальника артиллерии, начмеда и его жену, офицера–медика. В полку ― та же картина. Мы, рядовые бойцы, порой не знали, кому верить. Тянулись только к политруку Матвееву, настоящему большевику, еще красногвардейской закалки. Его тоже забрали, а потом вернули. Мы спрашивали у него, когда же будем боевые гранаты метать, все деревянными и деревянными? Ему такие вопросы можно было задавать, мы знали. А Матвеев отвечал: «Вам гранату метнуть, а для государства это в корову обойдется». Он задумывался и добавлял: «Да… еще повоюете…»

 

Во всех округах фиксировалось падение воинской дисциплины. Рядовые красноармейцы проявляли неповиновение «вражеским приказам».

В докладной записке наркому обороны Мехлис писал:

 

«В некоторых парторганизациях неправильно понимают критику и самокритику и, вместо того чтобы направить ее на повышение боевой подготовки и укрепление воинской дисциплины, содействуют подрыву авторитета начсостава. Бывают даже дикие случаи.

Парторганизация транспортной роты 301–го полка 48–й стрелковой дивизии, обсуждая вопрос о состоянии конского состава, вынесла такую резолюцию: «Лошади находятся у нас в плохом состоянии, конюшни не покрыты, овес ссыпается на землю, у лошадей появляются заболевания и зачесы. Нет ли здесь со стороны командного состава роты у нас врагов народа?..»

 

Командиры были растеряны и не могли навести порядок. В Дисциплинарный устав внесли новое положение:

 

«В случае неповиновения, открытого сопротивления или злостного нарушения дисциплины и порядка командир имеет право применять все меры принуждения, вплоть до применения оружия. Командир не несет ответственности за последствия, если он для принуждения не повинующихся приказу и восстановления дисциплины и порядка будет вынужден применять силу или оружие».

 

Правда, одновременно по приказу наркома обороны и наркома внутренних дел личное оружие у комсостава изъяли.

Массовым явлением в армии стали пьянки и самовольные отлучки. Всеармейское совещание политработников в апреле 1938 года констатировало:

 

«Пьянство стало широко распространенным, по сути дела, бытовым явлением. Никакой серьезной борьбы с ним комиссары и политработники не ведут».

 

Что естественно: трудно организовать «спасение одних алкоголиков» руками других:

 

«Если до 1939 года основными видами проступков, за которые привлекали к партийной ответственности, были политические преступления, то в 1939 году резко выделяются два вида проступков: служебные преступления (привлечено к партответственности 4261 человек) и морально–бытовое разложение (привлечено 3138 человек). Среди привлеченных к ответственности за эти виды проступков большинство ― лица начальствующего состава…

Пьянство продолжает оставаться бичом армии. Особенно безобразные формы принимает пьянство среди начсостава. Командир не считает зазорным появляться в пьяном виде на улице, в парке, театре и кино, что непонятно населению, предъявляющему высокие требования к Красной Армии и ее начсоставу. В ресторанах нередко пьют водку рядом сидящие начальники и красноармейцы.

Преобладающими видами нарушения воинской дисциплины являются: перепалки с начальниками, нарушение строевого устава, уставов внутренней и караульной службы, небрежное отношение к сбережению оружия и боеприпасов, самовольные отлучки и дезертирство». Выросло число самоубийств, аварий и катастроф.»

 

Французский посол в Москве заметил по поводу Большого террора:

 

«На Западе подобное положение быстро привело бы к революции. Здесь же народ использует оружие слабых ― плохо работает».

 

Часть командиров, пытаясь укрепить дисциплину, принялись широко практиковать «применение силы», то есть бить подчиненных. Другие просто махнули на все рукой. Репрессии вызывали у командного состава неуверенность в себе и боязнь любой ответственности.

Будущий генерал армии А.И. Грибков, досрочно выпущенный из военного училища в 1939 году, вспоминал:

 

«На должности разной высоты были расставлены слабо подготовленные командиры, многие из которых не отвечали требованиям занимаемой должности, но зато умели помалкивать. Из войскового обихода исчезли такие понятия, как «думать», «обсуждать», а фразы «это не ваше дело» или «это не мое дело» превратились в формулу жизни».

 

С помпой проводимые праздничные парады и показательные маневры не могли служить показателем действительного состояния Красной Армии, как и доказательством ее высокой боеготовности, умные люди это понимали.

Генерал П.Н. Краснов писал еще в 1927 году:

 

«Коммунистическая власть устраивает перед многолюдной толпой, толпой в несколько десятков тысяч человек, показные маневра. Пускают газы, мечутся люди в противогазных масках, скрипя и гремя движутся танки, в небе реют аэропланы, крадутся в дымовой завесе цепи, скачет конница, тянут громадные пушки. Все это так нелепо поставлено, что с военной точки зрения это недостойный балаган. Но балаган этот действует на толпу, он внушает ей представление о советской мощи и о непобедимости Красной Армии.

В толпе говорят: «Разве при царях на это показывали? Разве при царях мы такое видали?»

Коммунисты ― большие знатоки психологии толпы. Они неустанно внушают обществу порабощенной ими России, что они непобедимы, что их армия великолепна, что если бы они были побеждены, то все, кто имеют землю, по теряют ее, понесут наказание за все совершенное, и этот внушаемый массе страх ответственности и еще худшего будущего заставляет ее терпеливо сносить все ужасы настоящего».

 

Французский военный атташе январские учения 1935 года оценил как организованные в чисто пропагандистских целях и изобилующие тактическими ошибками, посещение училища связи в Ленинграде в 1936 году ― как организованное для него шоу.

На маневрах Киевского военного округа в 1935 году (участвовало 75 тысяч человек, 800 танков, 500 самолетов), Белорусского (85 тысяч человек, 1136 танков, 638 самолетов), Московского, Одесского и других округов 1936 года проверялись на практике положения теории глубокой операции. В ходе учений, на которые съехались самые видные советские полководцы и иностранные военные делегации, отрабатывались: прорыв укрепленной оборонительной полосы пехотой, усиленной танковыми батальонами и артиллерией РГК, ввод в прорыв группы развития успеха, маневр механизированного корпуса и кавалерии с целью окружения и уничтожения противника, действия штурмовой авиации по боевым порядкам, применение авиадесантов.

 

«Маневры со всей убедительностью доказали огромную сокрушительную силу и исключительные маневренные возможности механизированных и танковых соединений»,

 

а также

 

«высокую боевую мощь Красной Армии, хорошую выучку красноармейцев и навыки командного состава»,

 

войска

 

«округов с честью выдержали экзамен на зрелость».

 

Мероприятия завершились речами, парадами и банкетами.

Истинные результаты подвели в узком кругу:

 

«Тактическая выучка войск, особенно бойца, отделения, взвода, машины, танкового взвода, роты ― неудовлетворительная.

Эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков, которые должны были расчистить путь наступающим танкам, сделать этого, по существу, не смогли. Их взаимодействие с механизированными соединениями «не удавалось», «терялось совершенно» или «осуществлялось эпизодически» ввиду неумения организовать устойчивую связь. Танкисты Якира и Уборевича наступали вслепую, поскольку разведка, по оценке начальника Управления боевой подготовки командарма 2–го ранга А.И. Седякина, «была недееспособна».

В результате 15–я и 17–я бригады КВО неоднократно наносили удар «по пустому месту», 5–я и 21–я мехбригады не смогли обнаружить вражеские засады. В БВО машины 1–й танковой бригады «внезапно» для себя очутились перед полосой танковых ловушек и надолбов и вынуждены были резко отвернуть в сторону ― в болото, где и застряли. Командиры танков не умели вести наблюдение в бою, механики–водители ― выдерживать заданное направление, ввиду чего боевые порядки атакующих частей «быстро расстраивались». Командиры взводов, рот и батальонов не освоили радиосвязь, не умели наладить управление своими подразделениями. «Вопрос взаимодействия артиллерии с пехотой и танками» оказался недостижимым «высшим пилотажем» даже в учебных условиях.

Все взаимодействие и управление на поле боя состояло в громкой команде «Вперед», повторяемой «всеми от командира батальона до командира отделения».

 

В заметках по поводу больших маневров Московского военного округа, проходивших в сентябре 1936 года, маршал Тухачевский отмечал, что ни выучка войск, ни работа штабов, ни взаимодействие войск не находились на должной высоте:

 

«Мехкорпус прорывал с фронта оборонительные полосы противника без артподдержки. Потери должны были быть огромны… Действия мехкорпуса вялы, управление плохое… Действия мехкорпуса не поддерживались авиацией… Авиация использовалась недостаточно целеустремленно… Плохо работала связь… Высадку авиадесантов следовало бы обеспечить истребителями… Парашютисты прыгают без оружия. Это надо изменить… Работа штабов, в частности разведка, очень слаба во всех частях…»

 

В Красной Армии процветали мат, пьянство, отсутствие дисциплины, элементарное раздолбайство и очковтирательство:

 

«Бичом РККА накануне 1937 года была низкая требовательность командиров всех степеней и обусловленные ею многочисленные упрощения и условности в боевой подготовке войск. Бойцам позволяли не маскироваться на огневом рубеже, не окапываться при задержке наступления; от пулеметчиков не требовалось самостоятельно выбирать перед стрельбой позицию для пулемета, связиста не тренировали в беге и переползании с телефонным аппаратом и катушкой связи за спиной…

В 52–м артиллерийском артполку БВО в декабре 1936 года даже устройство винтовки изучали без самой винтовки, подготовку телефона к выходу в поле ― без самого телефона… Неприглядно смотрелся и младший командир РККА. Неподтянутый, небритый, часто в рваной гимнастерке, а то и без знаков различия, он в принципе не мог быть требовательным, не мог отрабатывать с бойцами все детали их подготовки. С таким командиром можно было пререкаться, его можно было величать «балдой» и крыть матом…

Процветало и прямое очковтирательство, когда скрывались факты аварий, «округлялись» и завышались результаты стрельб, а совершенно не умеющие стрелять бойцы объявлялись в рапортах стахановцами».

 

Ничего не изменилось в лучшую сторону и после Тухачевского.

Во время конфликта в районе озера Хасан, «горячая фаза» которого пришлась на 29 июля ― 9 августа 1938 года, аукнулись и пренебрежение боевой подготовкой, и блюхеровские хозяйственные эксперименты. На совещании командного и политического состава Посьетского погранотряда, посвященном итогам операции, бригадный комиссар К.Ф. Телегин записывал за выступавшими:

 

«Растянулись по фронту, а во время боя сгруппировались на не оборудованных позициях. Связь только телефонная, после потери ее много израсходовали живой силы… Не было увязки между подразделениями, даже стреляли по своим танкам… Военком 40–й стрелковой дивизии боялся взять на себя ответственность за мобилизацию плавединиц для подброски грузов на фронт («а если сорву путину?»). Округ прислал гранаты Ф–1, а пользоваться ими не могли… Бинокли на 40 процентов негодны… Вначале полевые части работали без кода. Пеленгаторной службы нет… Полевые части от Новой деревни до Заозерной побросали ранцы, пулеметы. Пренебрегали штыковым боем. Боевой подготовкой не занимались, потому что превратились в хозяйственных командиров. Сено, дрова, овощи заготавливаем, строительство ведем, белье стираем».

 

В приказе Ворошилова № 0040 от 4 сентября 1938 года указывалось на то, что

 

«боевая подготовка войск, штабов и командно–начальствующего состава оказалась на недопустимо низком уровне».

 

Войска выступили к границе совершенно неподготовленными, советские части были «раздерганы и небоеспособны», снабжение их не организовано:

 

«Начальники управлений фронта и командиры частей не знали, какое, где и в каком состоянии оружие, боеприпасы и другое боевое снаряжение имеются. Во многих случаях целые артбатареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулеметам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались не пристрелянными, а многие бойцы и даже одно из стрелковых подразделений 32–й дивизии прибыли на фронт вовсе без винтовок и противогазов».

Рота 118–го стрелкового полка 40–й дивизии прибыла к месту боевых действий с холостыми патронами и деревянными гранатами. Когда же были доставлены боевые гранаты, то оказалось, что пользоваться ими не умеют ни рядовые, ни командиры. Все рода войск обнаружили полное неумение действовать в реальной боевой обстановке.Артиллеристы не знали, куда стрелять, танковые части использовались неумело и понесли большие потери. Помимо этого, несмотря на «громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви, полубосыми».

 

Этим же приказом маршал Блюхер был отстранен от командования Дальневосточным фронтом, а сам фронт расформирован в две отдельные армии. В приказе Ворошилова, естественно, не было упоминаний о том, что непосредственно перед началом боев производились аресты комбригов и комбатов ― чекисты работали по собственному плану.

Мехлис, выступая в начале декабря на Военном совете при Наркомате обороны, сообщал, что во время событий на озере Хасан на передовые линии выделяли стрелков,

 

«не умеющих стрелять из винтовки и даже открыть замок»,

 

многие красноармейцы прибыли громить японскую военщину

 

«в таком рваном обмундировании, что, по сути дела, они оставались в нижнем белье».

 

В итоге в ходе небольшого столкновения с неподвижно сидевшим в обороне, правда, все–таки вооруженным, противником, при пятикратном превосходстве в живой силе и абсолютном ― в технике (так, с советской стороны, кроме танков 2–й механизированной бригады, были задействованы 250 самолетов, с японской ― ни одного), наши людские потери составили 3500 человек убитыми и ранеными, потери японских войск составили 500 человек убитыми и 900 ранеными. Процент потерь командно–политического состава оказался «неестественно велик» ― около 40 процентов.

При этом выбить японские подразделения со ставших вмиг знаменитыми сопок Заозерная и Безымянная так и не удалось, конфликт был разрешен дипломатическим путем, после чего японцы сами очистили высоты.

В заключительной части приказа нарком обороны по ставил перед вооруженными силами стандартную задачу ― всегда быть в состоянии полной боевой готовности, а начальник Политуправления потребовал от комиссаров повернуться лицом к боевой подготовке:

 

«Нет более важного дела для командира и комиссара, чем боевая и политическая подготовка. Если товарищи не хотят ссориться с командованием округа ― они должны помнить: на занятиях по боевой подготовке должны присутствовать все, все без исключения ― все командиры, все комиссары, все политработники, все до единого красноармейцы, ибо занятия по боевой и политической подготовке ― это наша священная обязанность».

 

Руководящие указания сопровождались звуками победных фанфар и привычными славословиями в адрес мудрого руководства:

 

«Победа у Хасана произвела сильнейшее впечатление во всем мире. Проба сил японской военщины, решившей прощупать твердость советских дальневосточных границ… закончилась позорным провалом. Отборные части Квантунской армии были разбиты и вышвырнуты с советской территории».

 

Правда, на закрытых совещаниях признавалось, что «были и отрицательные моменты», но в целом

 

«наши бойцы и политработники показали непревзойденное качество советского патриотизма и боевой подготовки»,

 

а японцы

 

«пролили втрое больше крови, чем мы».

 

HaXVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года комкор Штерн, сменивший на Дальнем Востоке забитого опричниками Блюхера, а затем возглавивший 1–ю отдельную Краснознаменную армию, бодро рапортовал:

 

«Я должен сказать несколько слов о наших командирах. Всякие борзописцы за границей, из понятных для нас с вами соображений, пытаются изобразить дело так, что из–за того, что мы с вами уничтожили кучу всякой дряни ― Тухачевских, гамарников, уборевичей и им подобную сволочь, у нас в Красной Армии нет хорошего командного состава.

Красная Армия обладает достаточным числом замечательных людей, командующих и взводом, и ротой, и батальоном, и полком, и дивизией, и высшими военными соединениями. Командный состав Красной Армии ковался под непосредственным руководством товарища Сталина, товарища Фрунзе, товарища Ворошилова. (Аплодисменты.) Все эти люди знают свое дело, испытаны они не только в боевой подготовке мирного времени и не только на Хасане. Эти люди преданы своей Родине до конца, готовы в любой момент отдать свою жизнь за дело партии, за дело Ленина ― Сталина (аплодисменты) и сумеют, если им нужно будет отдать свою жизнь, сделать так, чтобы раньше получить десять жизней за одну жизнь нашего драгоценного человека. (Аплодисменты.)

ВОРОШИЛОВ. Десять мало, надо двадцать. (Смех, аплодисменты.)

ШТЕРН. Поправку принимаю. Прошу внести в стенограмму (смех)».

 

Григория Михайловича запишут в «сволочи» в июне 1941 года.

Вторжение Красной Армии в Польшу в сентябре 1939 года с военной точки зрения оказалось «легкой прогулкой», польское государство, по выражению Ворошилова, «при первом же военном столкновении разлетелось, как старая сгнившая телега», но и тогда погибло и пропало без вести красных 1475 бойцов и командиров. Как вспоминал один из участников, специально призванный из запаса для участия в Освободительном походе:

 

«Мы переходили границу приблизительно 20 сентября, не имея никакого оружия вообще. Не дали… Вот тогда–то возникли сомнения. В смысле нашей подготовки. Не знаю, как было в других подразделениях, но даже если так было только в одном, то это уже говорило о неблагополучии в армии. Хорошо, что мы ни с кем не встретились».

 

Советским руководством Польская кампания была воспринята как убедительное подтверждение боевой мощи Красной Армии и репетиция будущего Великого Похода.

Но маленькая Финляндия оказалась «твердым орешком».

На совещании начальствующего состава в апреле 1940 года, посвященном анализу действий советских войск в Финляндии, командиры и комиссары прямо ставили вопрос о не обученности личного состава. Так, военком 50–го

стрелкового корпуса Семенов заявил:

 

«Я считаю, что абсолютно ненормальным был тот факт, когда присылали на фронт не обученных бойцов, состав их был высок, доходил до 20–30%. Присылались такие бойцы, которые не имели боевой подготовки, не умели обращаться с винтовкой. В период подготовки к прорыву укрепленного района таких неподготовленных людей получили по двум дивизиям 874 человека, а позже в 100–й и 123–й дивизиях получили не обученных красноармейцев 4314 человек».

 

Командир 142–й стрелковой дивизии Пшенников сообщил, что при проверке полученного пополнения

 

«оказалось, что до 47% красноармейского состава не знало материальной части положенного ему оружия. Это главным образом относилось к станковым пулеметчикам и ручным пулеметчикам… Дивизия была совершенно не подготовлена к бою».

 

На совещании отмечалось полное пренебрежение бойцов к маскировке, игнорирование или несоблюдение ими дисциплины на поле боя, неумение прятаться от налетов вражеской авиации, слабая физическая и тактическая подготовка всего личного состава. Плохо работали штабы, терялись в боевой обстановке, не умели организовать разведку и не знали обстановки на фронте. Все управление велось по телефону открытым текстом. Общевойсковые командиры плохо представляли, как надо использовать бронетанковую технику; летчики были обучены летать только в хорошую погоду.

Рядовые бойцы не понимали целей затеянной Москвой войны и не сочувствовали им, были склонны к панике и нередко бежали с поля боя, бросая оружие.

 

«Пехота,

 

― возмущался Ворошилов, ―

 

действует на фронте не как организованная сила, а болтается туда–сюда, как почти никем не управляемая масса, которая при первом раздавшемся выстреле разбегается в беспорядке по укрытиям и в лес».

 

Выяснилось, что в вооруженных силах нет точных данных не только о противнике, но и о количестве собственных бойцов и командиров, что подтвердил начальник Управления снабжения А. В. Хрулев:

 

«С товарищем Тимошенко у нас были расхождения буквально на двести тысяч едоков (!). Мы держались своей, меньшей цифры. Но у меня, товарищи, не было никакой уверенности, что я прав…»

 

И, наконец, в зимнюю войну Красная Армия вступила в летнем обмундировании.

Однако все это ― мелочи, отдельные недостатки и про счеты отдельных «головотяпов». Главное ― одержана была новая блистательная победа, и не только над Финляндией, бог с ней, с «финляндской козявкой», а чуть не над всей Европой. В заключительном слове товарищ Сталин заявил:

 

«Финнов победить ― не бог весть какая победа. Мы победили еще их европейских учителей ― немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов, но и технику передовых стран Европы. Не только технику, мы победили их тактику, их стратегию. В этом наша победа!»

 

Тем не менее в мае 1940 года Сталин снял с поста Ворошилова и назначил вместо него Тимошенко с одновременным присвоением ему маршальского звания. Поскольку имелись подозрения, что Климент Ефремович решительно впал в немилость, был составлен совершенно разгромный «Акт о приеме Наркомата обороны Союза ССР», в котором, в частности, указывалось:

 

«Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод ― рота, в котором до 68 проц. имеют лишь краткосрочную 6–месячную подготовку курса младшего лейтенанта.

Подготовка комсостава в военных училищах поставлена неудовлетворительно, вследствие недоброкачественности программ, неорганизованности занятий, недостаточной загрузки учебного времени и особенно слабой полевой практической выучки. Усовершенствование командного состава кадра должным образом не организовано…

Боевая подготовка войск имеет крупнейшие недочеты. Ежегодно издаваемые Народным комиссаром приказы о задачах боевой подготовки в течение ряда лет повторяли одни и те же задачи, которые никогда полностью не выполнялись, причем не выполнявшие приказ оставались безнаказанными. Воинская дисциплина не на должной высоте и не обеспечивает точного выполнения войсками поставленных им боевых задач.

Главнейшими недостатками в подготовке войск являются:

1) Низкая подготовка среднего командного состава в звене рота ― взвод и особенно слабая подготовка младшего начальствующего состава.

2) Слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки, особенно мелких подразделений.

3) Неудовлетворительная практическая полевая выучка войск и неумение ими выполнять то, что требуется в условиях боевой обстановки.

4) Крайне слабая выучка родов войск по взаимодействию на поле боя: пехота не умеет прижиматься к огневому валу и отрываться от него; артиллерия не умеет поддерживать танки; авиация не умеет взаимодействовать с наземными войсками

5) Войска не обучены лыжному делу.

6) Применение маскировки отработано слабо.

7) Не отработано управление огнем…»

 

И так далее, и тому подобное.

Приказ нового наркома № 120 от 16 мая о боевой подготовке войск на летний период требовал коренной ее перестройки:

 

«Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне».

 

Но хотя 15 июля в Красной Армии были восстановлены дисциплинарные батальоны, дело от этого не поправилось. На декабрьском совещании Семен Константинович заявил: «В целом огневая подготовка должного роста не дала и оценивается плохо». Начальник Управления боевой подготовки генерал В.Н. Курдюмов основными причинами такого положения назвал отсутствие руководства и контроля со стороны старших командиров и их штабов, значительный отрыв личного состава на хозяйственные работы, систематическое невыполнение учебных планов «во всех проверенных военных округах», постоянные срывы и переносы занятий «в большинстве соединений и частей».

В общем: «Собака лает, а караван идет своей дорогой».

В ходе осенней инспекторской проверки лишь отдельные подразделения смогли получить положительную оценку. Например, в Западном Особом округе из 54 частей, проверенных по огневой подготовке, положительную оценку получили только три, в Ленинградском округе ― лишь пять из 30. Такая же картина наблюдалась и в других военных округах.

Заместитель командующего войсками Московского округа генерал И.Г. Захаркин отмечал:

 

«Имеют место случаи, когда командный состав выходит на огневую подготовку лично сам неподготовленным. Часто нет и учебных патронов. Их нет не потому, что их не достает. Их нет потому, что их не взяли со склада. Командир части не знает, что у него на складе имеются тысячи патронов. Когда доберешься до склада, вытащишь их оттуда, он удивляется: «Откуда это?»

 

Генерал Конев, командовавший войсками ЗабВО, был вынужден признать, что имеют место факты,

 

«когда красноармейцы ходят плохо и неопрятно одетые, не обучены, не умеют стрелять, а командир не принимает необходимых мер, не делает того, что с него требует служба ― навести элементарный порядок в своем подразделении».

 

Генерал Я.В. Смушкевич обнародовал факт, что вся бомбардировочная авиация Ленинградского ВО в общей сложности налетала норму всего трех летчиков. Главную причину всех недостатков высоколобые полководцы, этими округами и авиацией командовавшие, видели в низкой квалификации подавляющего большинства командного состава Красной Армии.

После совещания последовал новый приказ о боевой подготовке на 1941 год. Тем не менее боевая подготовка в Красной Армии продолжала «хромать на обе ноги».

Военлетов нарком Тимошенко сделал своими врагами на всю оставшуюся жизнь, приказав выпускать их из училищ не офицерами, а сержантами. Заодно Семен Константинович, отчаянный рубака, одним махом решил наболевший квартирный вопрос.

Присутствовавший на совещании в декабре 1940 года командир 43–й авиационной дивизии Г.Н. Захаров вспоминал:

 

«Я говорил о том, что, хотя дивизия и прошла все инспекторские проверки, ее боеготовность оставляет желать лучшего в связи с крайне затруднительным бытовым положением личного состава. В авиагородке, расположенном неподалеку от аэродрома, в то время жили многочисленные семьи военнослужащих, которые в сороковом году не имели никакого отношения к дивизии.

В то же время летчики вынуждены были селиться в окрестных деревнях, разбросанных вокруг в радиусе пяти–шести километров. Надежной связи с ними нет. В нормативы, отведенные для приведения дивизии в боевую готовность, уложиться невозможно. Летчики прибывают на аэродром с большим опозданием, а зимой бегут через лес на лыжах, в машины садятся потные, разгоряченные, многие, конечно, простужаются. Часто возникает ситуация, при которой машины готовы к полету, а летчиков нет. Изменить это положение командование дивизии не может, поэтому я как командир обращаюсь с просьбой о содействии…

Все это я изложил одним махом. Сталин кивнул и тут же прервал меня жестом… Аналогичные трудности испытывали командиры многих других вновь сформированных частей и соединений.

Вскоре, после того как мы разъехались по своим частям, был издан специальный приказ, номер которого я помню по сей день. В нем, в частности, говорилось о необходимости перевода личного состава на казарменное положение».

 

Руководители ВВС, в отличие от простых летчиков, пришли в восторг. Генерал Я.В. Смушкевич заявил:

 

«Приказ Народного комиссара является основным условием оздоровления наших военно–воздушных сил… Единственная и, пожалуй, главная причина, почему боевая подготовка военно–воздушных сил находится на низком уровне, заключается в том, что в авиации фактически не было рядового состава (?), все были командиры. Летчики в возрасте 17―19 лет обзаводились семьями, и все внимание летного состава уходило не на рост боевой подготовки, а на семейно–бытовые вопросы».

 

Ему вторил генерал П.В. Рычагов:

 

«Молодой летчик и техник, обремененные семьей, потеряли всякую маневренность в случае передвижения части. Кроме этого, летчик, связанный большой семьей, теряет боеспособность, храбрость и преждевременно изнашивается физически (!). Приказ Народного комиссара обороны устраняет имевшиеся недочеты в этом отношении, создает нормальные условия для работы и роста воздушного флота, который при едином понимании использования принесет немало побед».

 

Гениально! Одна только подпись на приказе ― и боеготовность подняли, и на офицерских окладах сэкономили, и на форме, и женщины летчиков больше «не изнашивали».

Французский военный психолог Мокор выделял пять опасностей, грозящих снизить у отдельного военнослужащего «способность побеждать»: 1) половое воздержание; 2) разлука с семьей; 3) недоверие к своим начальникам; 4) скептицизм к военным установлениям; 5) страх смерти. По мнению буржуазных спецов, разработка комплекса мероприятий по уменьшению воздействия этих факторов на психику солдата позволяла повысить его стойкость в бою. На рядового красноармейца и сержанта действовали все пять.

Сталина не интересовали изыски психологии и тонкости индивидуального подхода, ему нужна была покорная, послушная, не рассуждающая масса. Психологию, в том числе и военную, в СССР придушили еще в 1930 году, чуть позже, в 1939–м, расстреляли комкора Г.Д. Хаханьяна, написавшего вредительские «Вопросы военной психологии». В СССР остались только психушки.

С началом войны упор сделали на борьбу с «пятой опасностью» путем воспитания у бойцов «презрения к смерти» и насаждения «железной дисциплины»:

 

«Подобная, не знающая жалости военная дисциплина, ― которую, я уверен, не выдержала бы ни одна другая армия, ― превратила неорганизованную толпу в необычно мощное орудие войны. Дисциплина ― главный козырь коммунизма, движущая сила армии».

 

Вот только невозможно предвидеть, как поступит красноармеец при отсутствии традиционных советских «дисциплинирующих факторов» ― комиссаров, особистов, трибуналов:

 

«Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он шарахается из одной крайности в другую… Бывали случаи, когда русские части, самоотверженно отразившие все атаки немцев, неожиданно бежали перед небольшими штурмовыми группами».

 

А какой прок от «дисциплинированного» пилота истребителя, если он только на фронте впервые увидел свою «лошадку».

В советских ВВС, вследствие спешки и упрощенности при подготовке пилотов, на протяжении всего предвоенного десятилетия сохранялся высочайший уровень аварийности.

Так, 21 июня 1932 года Ворошилов писал Сталину:

 

«Я сейчас буквально места не нахожу вследствие аварий в Воздушном флоте. Не проходит дня, чтобы не получить сведения об авариях и даже тягчайших катастрофах с человеческими жертвами то в одном, то в другом округе. Достаточно указать, что только с 5 по 20 июня разбито одиннадцать самолетов и погибло тридцать человек…

Кадры летного и технического состава разрослись, укомплектовываются хотя и нашим, надежным политически, составом, но чрезвычайно молодым, малоопытным (что естественно), а главное, по–настоящему недисциплинированным. Залихватские замашки, бравирование своими летными подвигами, малая авторитетность молодого начсостава ― вот основные источники, откуда проистекают наши несчастья…»

 

Так было всегда: то состав молодой, то «бурный рост», то освоение новой техники.

9 апреля 1941 года вышло постановление ЦК и Совнаркома «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии». В постановлении говорилось, что

 

«из–за расхлябанности ежедневно гибнет у нас при авариях и катастрофах два–три самолета, что составляет в год шестьсот– девятьсот самолетов».

 

Интересно было бы подсчитать: если произвести на шестьсот самолетов меньше (а у нас и так имелось по две машины на каждый экипаж), сколько толковых летчиков можно на эти деньги нормально обучить?

В 1944 году потери в боевых самолетах составили 24 800 машин, максимальные за войну. Но потрясает другое: из этого количества лишь 9700 погибли в боях, а 15 100 относятся к не боевым потерям. С одной стороны, советская военная приемка на заводах закрывала глаза на брак и на фронт нередко поступали самые настоящие «летающие гробы»: например, у «лучшего истребителя Второй мировой войны» «Як–3», в силу непрочности конструкции, сами собой отрывались куски обшивки или отламывались крылья, а 40–килограммовую мотор–пушку нередко отдачей срывало прямо в грудь летчика. С другой, опять сказывался низкий уровень летной подготовки «сталинских соколов».

Германские авиазаводы в 1941 году и в последующие годы выпускали в два–три раза меньше боевых машин, чем наши, и люфтваффе их вполне хватило, чтобы завоевать господство в воздухе.

Да и зачем нужно столько самолетов, если их нечем заправлять. Особым приказом были введены ограничения в расходе топлива, предназначенного для боевой учебы.

В результате накануне Великой Отечественной войны, за первые три месяца 1941 года, летчики Прибалтийского военного округа успели налетать в среднем 15,5 часа, Западного ― 9, Киевского ― 4 часа (немецкие пилоты проходили выучку в 450 часов, после чего отправлялись на фронт, но с ходу участия в боях не принимали ― сначала наблюдали со стороны и набирались опыта). Во время войны советских пилотов будут готовить еще ускореннее: «взлет–посадка» и ― в бой.

Советские летчики в своем большинстве не умели действовать в сложных метеоусловиях, имели низкий уровень огневой и разведывательной подготовки («большинство экипажей не умеют отыскивать цели даже в крупных пунктах»), не знали силуэтов и боевых характеристик ни немецких, ни своих машин (последнее относится ко всем вооруженным силам: истребители и зенитчики азартно палили во все, что летало, артиллерия с пехотой расстреливала и забрасывала гранатами свои танки или, наоборот, радостно приветствовала немецкие с красными нацистскими флагами на башнях).

Кроме того, из–за частых аварий двигатели на некоторых типах самолетов запрещалось использовать на полную мощность. По свидетельству В.Ф. Голубева, на ряде серий истребителей И–16 и «чайках» летчики имели право летать

 

«только при условии, если крен не более 45 градусов, скорость не превышает 400 километров в час, угол пикирования не более 35 градусов. Фигуры высшего пилотажа и воздушный бой категорически воспрещались».

 

Ограничивались полетом по кругу и стрельбой по конусу.

На самолетах новых конструкций многие пилоты вообще ни разу не поднялись в воздух. Не у каждого «сокола» хватало для этого квалификации. Генерал Г.Н. Захаров делился впечатлениями от поступавших на вооружение «мигов»:

 

«Между тем этот самолет имел ряд свойств, которые в конце концов были определены как недостатки конструкции… «Миг» был тяжеловат для истребителя. Ошибок при пилотировании он не прощал, был рассчитан только на хорошего летчика. Средний пилот на «Миге» автоматически переходил в разряд слабых, а уж слабый просто не мог бы на нем летать».

 

К началу войны в соседней дивизии на аэродроме в районе Белостока

 

«было уже около двухсот «Мигов», но, кроме командиров полков и некоторых командиров эскадрилий, на них еще никто не летал. Машина осваивалась медленно и в других соединениях».

 

И старые, и новые машины не имели радиооборудования. Так, на первых 1000 серийных «яках» радиостанции не устанавливались вовсе, а на последующих передатчики имел только каждый 15–й самолет, остальные ― только приемники.

Советские летчики, в соответствии с предвоенными теориями, обучались в основном нанесению ударов по наземным целям и были слабо подготовлены к ведению воздушного боя. Эскадрильи ходили плотными строями, что тоже соответствовало задачам штурмовки, с одной стороны, с другой ― было вызвано отсутствием радиосвязи. Для воздушного боя эти «рои» были малопригодны, в кутерьме схватки летчики быстро теряли визуальный контакт друг с другом и действовали самостоятельно, без взаимодействия и взаимного прикрытия.

Основной тактической единицей в истребительной и штурмовой авиации являлось звено из трех самолетов. Не имея между собой связи, летчики в полете держались компактно, крыло к крылу, внимательно наблюдая за действиями командира звена. Он же управлял подчиненными по принципу «делай, как я». Такой строй сковывал маневр, не позволял вести непрерывное наблюдение за воздушной обстановкой, ограничивал инициативу. По наблюдениям противника:

 

«В воздушных боях советские летчики показали себя агрессивными, храбрыми, однако часто действовали опрометчиво и прямолинейно, им недоставало гибкости. Как индивидуальный боец средний советский летчик испытывает недостаток личной инициативы; однако в групповых боях его высокая дисциплинированность была как нельзя кстати».

 

Немецкие летчики действовали парами ― ведущий и ведомый. Наличие на борту радиостанций позволяло им расходиться на значительные расстояния и быстро сближаться при необходимости, обмениваться информацией об обстановке, осуществлять сложные боевые маневры, взаимодействовать друг с другом и другими парами, оказывать помощь ― действовать в бою осмысленно и тактически грамотно. Наземные пункты наведения помогали им быстрее найти в воздухе противника, занять более выгодное по отношению к нему положение.

Истребители держали связь с бомбардировщиками при совместных с ними действиях, бомбардировщики ― с наземными войсками. На всех Me–109 устанавливалась коротковолновая радиостанция с радиусом действия до 100 км, а на Ме–110 ― две станции, одна из них длинноволновая, перекрывающая расстояние около 300 км. Имелись у немцев также станции ультракороткого диапазона, позволявшие выходить на наземную телефонную сеть.

Все это, и техническое оснащение, и четко работающую организацию, и адекватную тактику, в советских ВВС еще только предстояло создать, причем в ходе боевых действий, ценой жизней пилотов, которых готовили к совсем другой войне.

Только в конце августа 1942 года вышло постановление ГКО об оборудовании всех выпускаемых истребителей и штурмовиков приемо–передающими радиостанциями и приемниками из расчета 1:5, а в дальнейшем 1:3. Постановление еще предстояло выполнить, пилотов ― обучить правильно, обеспечивая скрытность управления, пользоваться связью. Между тем даже книгу позывных штаб ВВС издал лишь в середине войны.

Германский генерал Ф.В. Меллентин о боевой деятельности советской авиации писал:

 

«Эффективность действий русской авиации не соответствовала ее численности. Потери в опытных кадрах, понесенные в первые месяцы войны, так и не были восполнены, а самолеты серийного производства намного уступали по своим качествам нашим самолетам. Старшие офицеры, видимо, не могли усвоить принципов ведения боевых действий авиации в современных условиях.

Русские фактически не имели стратегической авиации, и те немногие удары, которые нанесла их авиация дальнего действия, не причинили нам никакого ущерба. Самолеты–разведчики углублялись иногда в наше расположение на 50–100 км, но истребители и бомбардировщики редко залетали за линию фронта более чем на 30 км. Это было для нас большим облегчением, так, даже в самые тяжелые периоды войны передвижение войск и грузов в тыловых районах происходило беспрепятственно.

Русская авиация использовалась в основном для решения тактических задач, а начиная с лета 1943 года самолеты русских висели с утра до вечера над полем боя. Организация взаимодействия между авиацией и наземными войсками непрерывно улучшалась; в то же время качественное превосходство немецкой авиации постепенно исчезало. Но в тактическом отношении русские всегда уступали нам, а их летчики не могли сравниться с нашими летчиками».

 

Аналогичные проблемы испытывали все рода войск. На пример, танкисты имели радиостанции только на командирских машинах, а на линейных их не было, что немало затрудняло управление боем.

Для вновь формируемых танковых соединений не хватало экипажей. В танкисты срочно переквалифицировали командиров и солдат из других родов сухопутных войск. При этом на практическую подготовку механика–водителя отводилось всего 5 часов, но многие имели всего 1,5―2 часа практики вождения, в то время как в вермахте ― не менее 50 часов.

В результате из–за неопытности экипажей в условиях форсированных маршей случались частые поломки, которые никто не мог устранить; в коротких перерывах между боями офицерам приходилось обучать танкистов самым элементарным навыкам, таким как вождение боевой машины и стрельба из пушки. Мы неустанно наращивали выпуск танков, а немцы повышали уровень подготовки экипажей.

Если образцы бронетехники снимались с вооружения, немедленно прекращалось производство запасных частей к ней. Вообще производить запчасти в советском производстве было невыгодно, и за это не спрашивали. По этой причине было просто брошено множество боевых машин.

Боевой устав предусматривал для танковых частей толь ко один вид боя, как в наступлении, так и в обороне, ― атаку. Стрельба с места в обороне допускалась в исключительно редких случаях. И сотни легких танков бросались во встречный бой или под прицельный огонь противотанковой артиллерии. Советская бронетехника применялась без разведки местности, без поддержки артиллерии, пехоты, авиации, без учета ее боевых возможностей и назначения.

Так, обстановка диктовала для слабо бронированного БТ–7 соответствующую тактику действий ― ведение огневого боя из засад, с использованием естественных и искусственных укрытий, которые давали возможность снизить вероятность попадания вражеских снарядов и одновременно позволяли подпустить танки противника поближе, на дистанцию, когда от 45–мм снаряда не спасла бы и 30–мм броня.

Именно такую тактику англичане применяли в Северной Африке. И условия были схожими: те же танки со стороны немцев и практически полные аналоги БТ–7 ― крейсерские танки ― со стороны англичан. Последние отличались даже рядом преимуществ перед нашей машиной: более многочисленный экипаж, хорошие приборы наблюдения и средства связи. Однако немцы превосходили английские крейсерские танки все в той же броневой защите. Англичане использовали укрытия из мешков с песком, завалы из камней, иногда просто зарывали танки в песок по башню и получали необходимый эффект ― они несли значительно меньшие потери в обороне. К тактике танковых засад у нас перешли только осенью 1941 года, после того как было выбито 90% советских танков.

Генерал Меллентин оставил описание танковых сражений начального периода войны:

 

«В 1941 и 1942 годах тактическое использование танков русскими не отличалось гибкостью, а подразделения танковых войск были разбросаны по всему огромному фронту… Особенно слабое понимание методов ведения танковых боев и недостаточное умение проявляли младшие и средние командиры, им не хватало смелости, тактического предвидения, способности принимать быстрые решения.

Первые операции танковых армий заканчивались полным провалом. Плотными массами танки сосредоточивались перед фронтом немецкой обороны, в их движении чувствовалась неуверенность и отсутствие всякого плана. Они мешали друг другу, наталкивались на наши противотанковые орудия, а в случае прорыва наших позиций прекращали движение и останавливались, вместо того чтобы развивать успех. В эти дни отдельные немецкие противотанковые пушки и 88–мм орудия действовали наиболее эффективно: иногда одно орудие повреждало и выводило из строя свыше 30 танков за один час. Нам казалось, что русские создали инструмент, которым они никогда не научатся владеть…»

 

В результате советские механизированные корпуса оказались неспособными решить бездумно поставленные им задачи и были разгромлены в первые же дни войны.

Армия входила в войну с устаревшими уставами. В ходе учебы не отрабатывались такие виды боевых действий, как отход и бой в окружении. Солдаты не умели окапываться, командиры ― выбирать удобные позиции с учетом особенностей рельефа.

В наступлении применялись плотные, глубоко эшелонированные боевые порядки ― все тот же таранный удар пехотных масс. Вершиной боя нашим генералам виделась штыковая схватка: «Немец штыка боится».

Одну из таких фронтальных атак в августе под Киевом, предпринятую 37–й армией Власова, запечатлел немецкий офицер в письме к родным:

 

«С расстояния в 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей начали бежать. С их приближением доносилось нестройное раскатистое: «Ура–а–а!»…

Первые три волны были уничтожены нашим огнем… Натиск четвертой волны был более медленный: люди прокладывали путь по ковру трупов… Пулеметы раскалились от непрерывного огня, и часто приходилось прекращать стрельбу для замены стволов… Количество, продолжительность и ярость этих атак совсем истощили нас и довели до оцепенения. Не буду скрывать, они испугали нас… Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать даже незначительные результаты нашего наступления, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»

 

Подобные атаки, призванные истощить врага, завалить его трупами атакующих, были обычным явлением и 41–м, и в 42–м годах, и после. Зачастую толпы призывников гнали в бой, даже не выдав им форму и оружие. Так, на Волховском фронте красноармейцы штурмовали опорные пункты противника с палками, на которые крепились штыки, и с деревянными трещотками. Актуальным стал лозунг: «Оружие добудете в бою!»

Естественно, такие атаки вели к огромным потерям. В середине января 1942 года немецкая разведка выпустила бюллетень «Опыт войны на Востоке», где обобщила основные особенности русских атак:

 

«Атаки русских, проходя, как правило, по раз и навсегда данной схеме ― большими людскими массами и повторяются несколько раз без всяких изменений. Наступающая пехота компактными группами покидает свои пехотные позиции и с большого расстояния устремляется в атаку с криком «ура». Офицеры и комиссары следуют сзади и стреляют по отстающим. В большинстве случаев атаке предшествует разведка боем на широком фронте, которая после прорыва или просачивания в наше расположение переходит в решительное нападение с тыла и флангов.

Артиллерийская подготовка атаки применяется редко, однако русские очень охотно применяют ночью, перед атакой, короткий, но сильный беспокоящий огонь с дальних дистанций, постоянно меняя при этом свои огневые позиции.

Свои атаки русские начинают в сумерках или на рассвете. Пользуясь темнотой, туманом, вьюгой или дождливой погодой, русские занимают исходные позиции для атаки. Отбитые атаки повторяются снова, не щадя сил и ничего не меняя. Трудно предположить, что на протяжении одного дня боев наступающая часть каким–либо образом сменит схему проведения атаки. Таким образом, для отражения атак русских нужны крепкие нервы и сознание того, что наше прекрасное стрелковое оружие в состоянии противостоять массовому наступлению русских».

 

Для немцев такая тактика была за гранью понимания, поэтому русские атаки врезались в память буквально каждому фронтовику:

 

«Ведение боевых действий русскими, особенно в наступлении, характеризуется использованием большого количества живой силы и техники, которые командование часто вводит в бой безрассудно и упрямо,однако добивается успеха. Русские всегда славились своим презрением к смерти; коммунистический режим еще более развил это качество… Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвертый раз, невзирая на понесенные потери, причем и третья и четвертая будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием.

До самого конца войны русские, не обращая внимания на потери, бросали пехоту в атаку почти в сомкнутых строях. Стадный инстинкт и неспособность младших командиров действовать самостоятельно всегда заставляли русских вести атаки массированно, в плотных боевых порядках. Благодаря превосходству в численности этот метод позволил добиться многих крупных успехов(вот это и есть главный тактический прием всех советских полководцев, всему остальному «учиться было некогда»)…

Местность перед фронтом обороняющихся в мгновение ока вдруг заполнялась русскими. Они появлялись словно из–под земли и, казалось, невозможно сдержать надвигающуюся лавину. Огромные бреши от нашего огня немедленно заполнялись; одна за другой катились волны пехоты, и, лишь когда людские резервы иссякали, они могли откатиться назад. Но часто они не отступали, а неудержимо устремлялись вперед. Отражение такого рода атаки зависит не столько от наличия техники, сколько от того, выдержат ли нервы. Лишь закаленные в боях солдаты были в состоянии преодолеть страх, который охватывал каждого».

 

Лишь в октябре 1942 года Верховный Главнокомандующий издал приказ, предусматривавший внесение изменений в тактику боя:

 

«Практика войны с немецкими фашистами показывает, что некоторые пункты наших уставов стали уже устаревшими и требуют пересмотра. Конечно, уставы в целом приносят и будут приносить Красной Армии большую пользу. Но ряд пунктов этих уставов до того устарели, что они будут приносить Красной Армии большой вред, если не отменить их немедля. Речь идет о недостатках наших уставов по таким вопросам, как построение боевых порядков во время наступления, обеспечение подразделений и частей огневыми средствами, организация огня, роль командиров в наступлении.

Что это за недостатки? Вот главные из них:

Первый недостаток. В соответствии с требованиями наших уставов наши войска, организуя наступательный бой во всех звеньях от стрелкового взвода и до дивизии, строят свои боевые порядки в глубину. Как правило, стрелковая дивизия, получая для наступления полосу в один или полтора километра по фронту, строит свои полки в два эшелона, из них два полка в первом и один ― в затылок им; стрелковый полк, наступая в полосе 750―1000 м, также вынужден иметь, в лучшем случае, два батальона в первом и один во втором эшелоне, чаще всего три батальона один другому в затылок; точно такое же поэшелонное расположение подразделений предусматривается и в батальоне, роте и во взводе.

Таким образом, стрелковая дивизия, построенная для наступления, вынуждена иметь в первом эшелоне для атаки переднего края обороны противника всего лишь восемь стрелковых рот из 27. Остальные 19 рот, располагаясь за первым эшелоном на глубину до 2 км, покрывают поле боя сплошными боевыми порядками и полностью лишаются возможности использовать свои огневые средства.

В результате этого мы имеем, во–первых, исключительно большие, ничем не оправданные потери в личном составе и огневых средствах от огня артиллерии, минометов и авиации противника, которые несут прежде всего подразделения вторых и третьих эшелонов еще до вступления их в бой, ввиду чего наступление часто захлебывается у нас на первом же этапе, и, во–вторых, вынужденное бездействие свыше трети всех пехотных огневых средств дивизии ― автоматов, ручных и станковых пулеметов, минометов и полковой артиллерии, не говоря уже о винтовках.

При этом подразделения вторых и третьих эшелонов будут вынуждены бездействовать и принимать на себя основной огонь минометов, артиллерии и авиации противника; чтобы не нести больших потерь, вынуждены прижиматься к впереди идущим эшелонам, а затем по той же причине и вливаться в их боевые порядки. А это ведет к неизбежному перемешиванию боевых порядков первого эшелона с последующими, к превращению их в толпу и к невозможности управлять ими».

 

По уставу советские командиры обязаны были поднимать и вести своих бойцов в атаку. Нередко в цепь ставились в полном составе штабы и командиры батальонов и полков, обязанные личным примером обеспечить выполнение поставленной задачи любой ценой. На Невском пятачке и генералам приходилось лично вести в бой дивизии. Отсюда непропорционально большие, бессмысленные потери в офицерском корпусе, причем в наиболее грамотной и перспективной его части. Только в 1941 году погибли 50 тысяч командиров и пропали без вести еще 80 тысяч.

Возникший некомплект пытались восполнить, готовя младших лейтенантов на трехмесячных курсах, хотя до войны считалось, что для подготовки командира взвода и шести месяцев мало. Военные училища штамповали ускоренные выпуски, программа подготовки пехотных офицеров укладывалась в «широкий диапазон» от строевой подготовки до штыкового боя. Бывший курсант Орджоникидзевского военного училища полковник А.З. Лебединцев, выпущенный в декабре 1941 года, вспоминал:

 

«У нас не было ни одного занятия по организации частей и соединений противника, их вооружению и тактике, мы не знали организацию даже родного своего стрелкового полка.

Мы не видели ни танка, ни самолета. Даже картинок не было для ознакомления. И это в училище, которое в предвоенные годы оспаривало первенство у Московского и Одесского пехотных…»

 

Еще большим идиотизмом было формирование курсантских полков, которые порой бессмысленно изничтожались в одной атаке, первой и последней в жизни.

И в этом вопросе товарищ Сталин решил навести порядок:

 

«Второй недостаток. Согласно требованиям наших уставов командиры стрелкового взвода в наступательном бою обязаны находиться впереди своих боевых порядков и лично вести свои подразделения в бой. Кроме того, часто наблюдаются случаи, когда командиры стрелковых рот и батальонов с начала наступления также становятся впереди боевых порядков и отсюда пытаются организовать управление боем своих подразделений.

В результате этого командир взвода, роты лишается возможности лично наблюдать за ходом боя, влиять на боевой порядок взвода и роты в целом, правильно использовать свои и приданные огневые средства, теряет связь с командиром батальона, и все управление ротой сводится к подаче им команды «рота, за мной, вперед», которая к тому же, как правило, воспринимается лишь той частью боевого порядка роты, при которой находится командир. При этом мы несем ненужные потери в командирах, что нередко ведет к расстройству боевых порядков.

Из этого следует, что требование наших уставов в этой области не соответствует интересам нашей армии, исходит из недооценки роли командира, как организатора боя, из непонимания того, что командир является центральной фигурой боевых порядков, что сохранение командира является залогом успеха в бою, и наоборот, выход командира из строя ведет к уменьшению возможностей нашего успеха».

 

Положения сильно запоздавшего сталинского приказа были абсолютно правильными, но при «экстенсивном» способе ведения войны, принятом в Красной Армии, ― практически невыполнимыми. Расчленение боевых порядков требовало наличия хорошо обученного инициативного бойца и грамотного управления. Между тем пополнение сразу бросалось в бой, порой даже не умея стрелять и не зная своих командиров, поэтому действовать подразделения могли только строем «толпы», которой начальник указывал направление движения, а пулеметы заградительного отряда «придавали бодрости». Управление же долгое время ограничивалось лишь постановкой боевой задачи: «вперед» и «любой ценой».

К примеру, «полководец» генерал В.Н. Гордов (1896― 1950), командовавший армиями и фронтами, и осенью 1943 года издавал приказы, вроде этих:

 

«Весь офицерский состав поставить в боевые порядки и цепью пройти лес, назначив небольшие отряды для выкуривания автоматчиков из их гнезд…

Немедленно все управление корпуса отправить в цепь. Оставить в штабе только начальника оперативного отдела…

Лучше нам быть сегодня убитыми, чем не выполнить задачу…»

 

Они не умели воевать по–другому. Причем многие из г