На первый взгляд, физиологии кажутся жанром максимально лишенным художественного воображения, целиком исчерпывающимися документальными наблюдениями над социальной этологией человека. Многократно подчеркивалась их связь с зоологическими классификациями в духе Линнея. В действительности эти физиологии активно разрабатывали новую символическую парадигму, где человек выступает в виде своего рода знака, означающее которого (походка, манеры, мимика, одежда) далеко не всегда отражают существо значимого. Так, например, в культуре складывается устойчивое представление о травестийном статусе нищего, чьи лохмотья мистифицируют реальное положение их владельца. Альфонс Карр пускается в фантастические подсчеты доходов нищих и в итоге утверждает:
"Человек без рук и ног, чье тело состоит лишь из живота и головы, играющий на шарманке с помощью своей культяпки, богаче, чем вы и я когда-либо будем. <...> Один он ничего не делает и, примостившись на солнышке, у межевого столба, сохраняет спокойствие; все эти движущиеся люди — его рабы и данники: они работают для него и платят ему свою десятину"32.
Нищие торговцы овощами на рынке кажутся Жерару де Нервалю скрытыми набобами: "...все эти фальшивые крестьяне и подпольные миллионеры"33. Такого рода представления были столь популярны, что Чарльз Лэм в эссе "Жалоба на упадок нищенства в нашей стране" счел нужным вступиться за нищих: "Я глубоко убежден, что половина историй о невероятных богатствах, якобы собранных нищими, — злостная выдумка скряг"34. И тут же сам Лэм приводит пример переинтерпретации этих слухов в аллегорическом ключе:
"Отрепья — позор бедности — это мантия нищего, прямые insignia его ремесла, его пожизненная привилегия, его парадная форма <...>. Подъемы и спады в делах человеческих его не заботят. Он один пребывает неизменным. <...> Он единственный свободный человек во все-
32 A-Karr. Dcvant lestisons. Paris, 1860, pp. 345—346. 33 G. de Nerval. Oeuvres, 1.1. Paris, 1958, p. 422.
34 Ч. Лэм. Очерки Элии. М., 1979, с. 124.
ленной. Попрошайки этого великого города <...> были ходячими моральными поучениями, эмблемами, напоминаниями, изречениями на циферблате солнечных часов, проповедями о сирых и немощных, книжками для детей, благотворными помехами и препятствиями в полноводном бурном потоке жирного мещанства"35.
В своем относительно раннем тексте (1822) Лэм демонстрирует методику аллегоризации типа. Им берется некая социальная реалия, хотя и сомнительная (расхожие представления о богатстве нищих), и переинтерпретируется в метафорическом ключе. Но такая переинтерпретация оказывается возможной только на основании представлений о расхождении между означающим и означаемым. Эта методика получает широкое распространение.
Труд аллегорического чтения города становится одним из главных занятий художника. Поскольку город теперь описывается как тотальный маскарад, а вера в надежность социальных знаков оказывается чрезвычайно ослабленной, художник получает новую функцию — дешифровщика повальной социальной травестии. Как заметил В. Беньямин, он становится либо фланером, внимательно изучающим толпу, либо детективом. Обе функции объединяются в лирическом герое Эдгара По, чей "Человек толпы" — манифест нового статуса художника. В литературу проникает тайна, инкогнито загадочных персонажей становится знаком современной беллетристики от Эжена Сю36 до Бальзака.
В этом контексте аллегорика низших социальных слоев приобретает особое значение. Именно у представителей социаль-
35 Там же, с. 121. Гораздо позже Жан Ришпен в сборнике "Песня нищих" разворачивает мифологию нищего во всех подробностях, при этом называя поэта "королем нищих". В стихотворении "Лунатики" Ришпен вскрывает суть травестии нищего:
"Это мечтатели, поэты, Художники, музыканты, Нищие..."
[Se sont des reveurs, des poetes, / Des peintres, des nusiciens, / Des gueux...] J. Richepin. La chanson des gueux. Paris, 1891, p. 279.