Панкеев С.: «Само поведение Фрейда, то, как он меня слушал, разительно отличало его от тех его знаменитых коллег, с которыми мне приходилось сталкиваться до сих пор и у которых я обнаружил почти полное отсутствие глубокого психологического понимания. При первой же встрече с Фрейдом у меня возникло ощущение того, что я познакомился с выдающейся личностью».
«Сам Фрейд объяснял свою любовь к археологии тем, что психоаналитик, подобно археологу в его раскопках, должен вскрывать слой за слоем психику пациента, прежде чем он доберется до глубочайших, наиболее ценных сокровищ».
«Хорошо известно, что он никогда не боялся пересматривать свои теории, если это, по его мнению, диктовалось самой практикой, а именно наблюдениями и опытом. В качестве обоснования он мог сослаться на факт, по своей конкретности напоминающий факты, из которых исходит такая точная наука, как физика (подобно тому, как она приспосабливает свои теории к специфическому состоянию эмпирических исследований). Все это было справедливым и в отношении чрезвычайно детализированной терапевтической работы Фрейда».
«По возвращении в Одессу мать, как это было принято, решила отслужить в церкви мессу. Во время этой мессы не был забыт и профессор Фрейд, так мама хотела выразить ему свою признательность за мое успешное лечение. Итак, православный священник торжественно молился за благополучие «Сигизмунда», которого он, вероятно, считал одним из членов нашей семьи».
Фрейд З.: «Врач, занимающийся психоанализом взрослого невротика, раскрывающий слой за слоем психические образования, приходит, наконец, к известным предположениям о детской сексуальности, в компонентах которой он видит движущую силу всех невротических симптомов последующей жизни».
Ильин И.А.: «Все тайные влечения и желания, не допускаемые на порог дневного сознания и хранящиеся подобно Нибелунгам в тайниках ночного сознания; все особенности личного вкуса, эмпирически приобретенные и духовно неочищенные; все те ранения душевной ткани, которые у каждого из нас приобретаются с детства и живут, неисцеленные, всю жизнь, разъедая душу и повергая многих в неврастению и всевозможные болезненные уклонения — все это при отсутствии надлежащей катарсической работы <...> вторгаются в философскую работу и делают душу не способной к объективному научному знанию. Философия становится тогда игралищем скрытых страстей; она получает значение более или менее удачно найденного компромисса между негодующим бессознательным и сознательной идеологией».