Темы Модерна не охватывают все общество одновременно. Общество многомерно. В процессе изложения материала все время подчеркивалось, что темы Модерна в разных социальных пространствах звучат по-разному. В повседневную жизнь всех людей вторгаются отдаленные события. В разных социальных стратах это происходит с разной скоростью.
Сравним мысленно жизнь крестьянина, тесно связанную с местом, и жизнь поколений английских или голландских купцов, не одно столетие торгующих, допустим, с Индией. Люди, входящие в последнюю группу, легко перемещаются во времени, на огромные расстояния и мысленно и реально. Купцу или промышленнику пересчет времени на деньги кажется естественным, самоочевидным. Рабочему — бывшему крестьянину это представление приходится навязывать, часто сугубо насильственными методами. Однако и для него оно становится постепенно самоочевидным. Способность к новым способам деятельности, новые классификации мира, новое видение оказывается встроенным в тело, часто через «запись на теле».
Существуют социальные пространства, где культивируются приватность и ценности индивидуальности. Есть области, где господствует экономическая рациональность. Существуют области, где вхождение в Модерн осуществляется в первую очередь через репрессивные дисциплинарные практики.
Эта сторона Модерна стала привлекать внимание ученых именно в XX в. Над этой проблемой работал, в частности, знаменитый
14 Fourastie J. Leltre ouvert aquatre milliards d'hommes.— P.,1970. — P. 35.
французский философ М.Фуко в работе «Надзирать и наказывать»1".
Дисциплинарные процедуры, обеспечивающие баланс власти в традиционных и современных обществах, различны, но они всегда имеют место. В традиционных обществах власть осуществлялась в форме взимания произведенного продукта, захвата вещей, людей, земель. В традиционных обществах наказуемый, как правило, подвергался пытке. Это был насильственный телесный ритуал. Он осуществлялся не только в тайных подвалах и застенках. «Испытание» преступника могло превращаться в род социального театра, превращающего в драму триумф порядка над «злодеями».
В обществах Модерна, подчеркнем еще раз, закон выступает в форме универсальной нормы. Идеология и дисциплинарные практики оказываются и взаимосвязанными, и автономными. Идеология Просвещения стояла на революционных позициях относительно уголовного наказания. Реформистские проекты, начиная с XVIII в., базировались на просветительских установках. Идея равенства всех перед законом была здесь ключевой. Целью этих проектов было изобретение наказания, которое было бы применимо ко всем. Оно различалось по степени в зависимости от совершенного преступления. Наказание должно было быть полезным для общества и назидательным для осужденных.
Нормирование осуществлялось за счет дисциплинарных процедур, т.е. эти процедуры были подчинены цели, выступали в качестве средства. Однако дисциплинарные процедуры быстро «оторвались» от идеологических проектов. Как и любое средство, они «сами собой» усовершенствовались не только в тюрьме, но и в армии, и в школах, быстро победив обширный и сложный юридический аппарат, построенный Просвещением. Эти техники рафинировались и распространялись без опосредования идеологией. Через эти процедуры осуществляется универсализация единообразного наказания — тюремного заключения. Тюремное заключение — главная форма наказания в современном мире. Через дисциплинарное социальное пространство, одинаковое для всех и каждого (школьников, солдат, рабочих, преступников, больных), эти техники превратились в инструмент, способный дисциплинировать и подвергать контролю любую человеческую группу. Детали побеждали теорию. Возникла своего рода диктатура средств.
Вновь подчеркнем: трудно оценить свершившееся положительно или отрицательно. Так или иначе, в обществах Модерна возможности надзора расширяются. Средства усовершенствуются, а это порождает асимметрию власти. Возрастание рефлексивности общества в целом идет параллельно интенсификации административного контроля.
Блага и тревоги современности не распространяются равномер-
15 Foucault M. Discipline and punish: The birth of ihe prison. — N.Y., 1979. 122
но на общество в целом, на всех людей, которые в обществе живут. Они распределяются отнюдь не поровну. Балансы власти неравны. В истории блага всегда сосредоточиваются в одном, весьма ограниченном социальном пространстве, беды сосредоточены в другом социальном пространстве. Первое — пространство доминирующих, второе — пространство доминируемых.
В социальном пространстве доминируемых концентрация бед намного превышает концентрацию благ, хотя в процессе истории соотношение между первыми и вторыми может меняться в сторону выравнивания. Но в целом история обществ — свидетельство тому, что существуют социальные группы людей, несущих главным образом утраты. Приобретения (в виде индивидуальности, свободы, универсализма, приватности и пр.) долгое время проходят мимо них. В течение более чем полутора веков тех, кто это пространство населяет, называли пролетариатом. Этим именем обозначали людей, которые были лишены тех видов капитала, которые бы позволяли чувствовать себя в современности уютно. Пространство, в котором эти люди обитают, обширно. В начале XX в. В.Зомбарт отмечал: «... масса пролетариата столь велика, что своеобразные черты ее жизни, а особенно свойства пролетарской психики приобретают все большее значение для общества в целом»16.
Именно эти люди в первую очередь становятся объектами дисциплинарных практик. Они меняются, перестают быть крестьянами, бродягами, ремесленниками через «запись на теле». В первую очередь по отношению к ним применяются выработанные обществом техники дисциплинирования, надзора и наказания. Будто пройдя большой мукомольный жернов, люди выходят оттуда в виде вполне однообразной массы, которая говорит только на одном языке: одинаковые воззрения, одинаковые моды, одинаковые песни там, где царило бесконечное разнообразие. Они обретают новый ритм: ритм производственный, скучный, однообразный, машинный. Возникает новый габитус. Появляется новая телесность, меняется «физическое естество» и ментальность.
Напомним о логике нашего рассуждения. Свойства габитуса буржуа были перенесены на предприятие, а затем распространились на общество в целом. Социальные изобретения «благородно-рожденных» также распространились. Новые общественные отношения формируют новый габитус — как через техники дисциплины, так и через добровольный самоконтроль — у достаточно большого числа людей. Эти практики воспроизводятся. Уходя из одних областей общества, они перетекают в другие.
Об этих людях написано очень много. Обратимся к одному из описаний: «Необходимо обратить вспять естественный ритм организма, который должен научиться спать днем и просыпаться в са-
Зомбарт В. Пролетариат. — СПб, 1907. — С. 9.
мые глубокие ночные часы. Скорость всех движений должна быть увеличена... Их организмы трансформируются в живое орудие труда. Обучиться делу... — обрести ритм... Это означает также способность работать быстро, причем в течение 10 часов, перекусить, немного поспать и вернуться к работе через несколько часов в полдень, и так день за днем.... Это означает тренированность тела, способность жить на нервах, именно в тренировке и перестраивании своего физического естества и заключается смысл института подмастерьев. Таким образом, можно сказать: в то время, когда пекари готовят хлеб, последний печет их. Если народу хлеб нужен, чтобы жить, то ремесленные формы производства алчут тела булочников, дабы выжить. Производственные отношения рождают людей, которые затем их и воспроизводят».
Можно подумать, что приведенный отрывок взят из работы Ф.Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», в которой речь идет о происходящем в первой половине XIX в. Текст принадлежит, однако, перу наших современников, французских социологов Д.Берто и И. Берто-Вьям, которые пишут о сегодняшних французских пекарях17.
Как происходит обучение? Новая дисциплина труда и новое представление о времени формируются одновременно. В аграрных обществах время исчисляется через ориентацию на трудовые занятия. Подчеркнем еще раз: здесь нет различения «работы» и «жизни». Работа «по часам» непонятна. В России еще в начале XX в. мануфактурные рабочие (например, на производстве веревок и канатов) сами определяли, сколько им надо было работать, чтобы выполнить задание. Они могли после обеда поспать, а потом вновь возобновить работу. У нас на Урале существовали рабочие, которые сочетали работу на заводе с крестьянским трудом. Такие же рабочие существовали и в других странах.
Историк британского рабочего класса Э.П.Томпсон так описывал приход нового порядка. «Первые десятилетия XIX в. труд не был регулярным еще из-за праздничных дней и ярмарок. Хотя еще в XVII в. воскресенье заменило отмечавшиеся раньше дни святых, народ упорно придерживался прежних традиционных праздников.
Впервые о дисциплине рабочего времени говорится в относящемся к 1700 г. своде правил железоделательного завода Кроули: «Чтобы разоблачить леность и гнусность, наградить добрых и усердных, устанавливается расписание и объявляется, что от пяти часов утра и до восьми вечера, или от семи утра и до десяти вечера — это 15 часов. Из них вычитается 1,5 часа на завтрак, обед и т.д. Итого получается 13,5 часов аккуратной работы. Не будет
17 См.: БертоД., Берто-Вьям И. Ремесленное хлебопечение во Франции: как оно существует и почему выживает?//Биографическнй метод. История. Методология. Практика. — М., 1994.
учитываться время, проведенное в пивных или кафе; игры; сон, курение, чтение газет, споры — все, что не касается работы». Надсмотрщику и привратнику предписывалось представлять контрольную карту, на которой с точностью до минуты обозначается время прихода и ухода рабочих. Так уже на пороге XVIII в. мы вступаем на почву промышленного капитализма с его дисциплиной, с контрольной картой, надсмотрщиками, доносчиками и наказаниями.
Некоторые мастера старались лишить рабочих возможности следить за временем. По свидетельству одного современника, работавшего на фабрике, некого мистера Брэда, летом там работали, пока не стемнеет. Часы имели только мастер и его сын. У одного рабочего были часы, но их у него отобрали и отдали на хранение мастеру. Другой рабочий сообщал, что у них на фабрике мастера утром и вечером передвигали стрелки на часах. Часто хозяева старались сократить время обеденного перерыва, возвещая его не вовремя. Однако... постепенно рабочие научились воспринимать время так, как его понимали работодатели, и усвоили формулу «время-деньги». Первому поколению фабричных рабочих вдалбливали, что значит время; второе поколение боролось за сокращение рабочего дня; третье — за оплату сверхурочных часов... Разделение труда, контроль, наказания, отсчет времени с помощью удара колокола и по часам, денежное стимулирование, проповеди, упразднение ярмарок и народных увеселений — все это были меры, которые, в конечном счете, способствовали выработке новых рабочих привычек и новой дисциплины времени. Но нерегулярные рабочие ритмы сохранились и в XX в., особенно в Лондоне и в больших гаванях. Можно ли вообще утверждать, что с переходом к индустриальному обществу произошло радикальное преобразование социальной природы человека и его трудовых привычек?» (Изложено по: История ментальностей. Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. — М., 1996. — С. 195—196).
Этот процесс в Британии имел место начиная с XVIII в. В России он вовсю развернулся в XX в. Советские законы о предании рабочих и служащих суду за три прогула в месяц (1938 г.), за опоздание на работу (1940 г.) — аналог заводсклх порядков, о которых пишет Э.П.Томпсон. Суровость этих законов определялась не только жестокосердием властителей, но и общими закономерностями вхождения в Модерн. Масса новых рабочих — городских жителей и бывших крестьян подвергалась дисциплини-рованию.
Результат жестокого обучения проблематичен. Человек выброшен из локальной общности и пущен в свободное плавание. Утратив семью традиционную, он не обрел ни приватности, ни нуклеарной семьи. Его одиночество — не одиночество романтического странника. Он одинок, но это одиночество в тесной телесной близости с дру-
гимн: в работном доме, в бараке. Вместо дома у него в лучшем случае комната. Можно сказать: домаунего нет дома. Он стремится на улицу — в трактир, в пивную, в массу... Трактир и публичный дом могут показаться небом по сравнению с адом пролетарских жилищ.
Ему уже чуждо подчинение авторитету, но у него отсутствует индивидуальная идентичность и чувство уверенности. Он одинок, но не индивидуален. Ряд исследователей характеризуют это состояние как «непродуктивную индивидность» (А.Кара-Мурза).
Традиция и обычай утрачивают качества скрепы — умиротворяющей, цивилизующей. Эти люди видятся людьми «голыми», не подозревающими о существовании не то что свободы, но, порой, и проблемы добра и зла. Они живут в мире самых простых потребностей. Они оставлены на них самих, т.е. наедине с самими собой. Ситуация наедине с самими с собой нова для них. Как отмечалось выше, в традиционных обществах наедине с собой они никогда не оставались. Они не приобщились к благам современности, они выпали из иерархии, если иметь в виду, что общество — это всегда иерархия (Ф.Бродель).
Эти люди пребывают в непривилегированных социальных пространствах. Такие пространства постоянно воспроизводятся. «Бывший» западный пролетариат в XX в. приобщился к благам современности. В то же время подобные пространства продолжают существовать в третьем мире. В России они также обширны.
Доминируемые не являются пассивными объектами дисциплинарных практик. Люди внизу, доминируемые — не пассивная материя, на которую доминирующие лишь накладывают социальную форму. Их активность оказывает влияние на результат социального изменения.
Городские низы действуют примерно так же, как крестьяне. Напомним, что крестьяне используют тактики повседневного сопротивления власти, позволяющие им выжить. Единое нерасчлененное тело выступает против тех, кто всегда одерживает верх. Этот хор, как правило, невидим и неслышим. Он становится замечаемым в эпохи перемен. В истории люди, которые составляют этот хор, всегда оказывались побежденными. Они практически всегда действуют по правилам, которые не ими заданы. Правила игры налагаются господствующим властным порядком. Не меняя правил, люди «снизу» влияют на результат игры. Они разрушают и одновременно воспроизводят. Громогласному и бросающемуся в глаза производству социального порядка, представленному, например, в политических решениях, противостоит другое производство. Оно называется потреблением. Тихое, почти невидимое, оно проявляет себя через способы употребления продуктов, предлагаемых доминирующим порядком. Это — присваивание чужого пространства.
Здесь нет базы, позволяющей капитализировать преимущества, подготовиться к экспансии, сохранить независимость. Не имея места, тактики зависят от времени. Здесь чуждые цели оборачиваются в собственную пользу. Так становятся возможными победы слабых
над сильными (людьми во власти, насилием разного рода и т.д.) с помощью трюков, охотничьего чутья, сложных маневров. Здесь используются двусмысленные ситуации, обнаруживаются щели и зазоры, в которые можно проскользнуть. Слабый не может победить сильного, но он его использует. Системы институтов, отношений, взаимодействий слишком огромны, абстрактны и мощны, чтобы можно было ощутить их как свои, Они слишком опутывают, чтобы можно было их избежать. Движения слабых способны оживлять, допустим, бюрократическую систему. Без таких «трепыханий» эта система вряд ли прожила бы долго. Подобные способы действия напоминают мимикрию растений и рыб. Этого рода тактики как будто пришли из лесов и океанов на улицы наших деревень и городов. Они выходят на поверхность исторической жизни тогда, когда нарушается локальная стабильность. Историкам больше известны социальные движения, нежели формы сопротивления, которые не заметны на поверхностный взгляд.
В процессе исторического развития возникают каналы, через которые осуществляется давление «снизу». В качестве таких каналов выступают массовые движения и организации. Появление массовых политических организаций в XIX в. свидетельствовало об изменении балансов власти в сторону доминируемых. Происходит снижение властного дифференциала. Сегодня ни один правитель не скажет, что он правит оттого, что принадлежит к благородному сословию, или потому, что власть дана ему от Бога. Правители вынуждены легитимировать себя в глазах подданных через соотнесение с неличными принципами и идеалами. В частности, они должны предлагать программы, которые ставят целью совершенствование социальных отношений. Правители пытаются одержать победу над массами, предлагая пути улучшения жизни рядовых людей. Так осуществляется процесс демократизации. Он свидетельствует об относительном изменении в распределении власти между доминирующими и доминируемыми. Баланс власти уравновешивается. Рост взаимозависимости приводит к тому, что люди в большей степени ощущают и осознают внеличный характер отношений. В то же время рождается возможность восприятия обществ как функцьс.нзчьных цепей, объединяющих взаимозависимых людей1".
КТО НАЗВАЛ ПРОЛЕТАРИАТ ПРОЛЕТАРИАТОМ?
Попробуем взглянуть на проблему с другой стороны. Что же сам «пролетариат»? У него — иные мотивы. Мы можем ощутить их, обратившись к тому, что говорят представители, ибо рядовые, как правило, безгласны. Обратимся к высказыванию одного из лидеров чартизма, мощного движения английских рабочих в начале XIX в.: «Це-
/. What isSociology? — N.Y., 1978. — P. 66—67.
лью чартизма как политического движения не является достижение права голоса ради права голоса... Проблема всеобщего избирательного права — это, по сути, проблема вилки и ножа... проблема хлеба и сыра... Если кто-то спросит меня, что я имею в виду под всеобщим избирательным правом, я отвечу, что для меня оно означает право каждого трудового человека страны иметь теплую куртку на плечах и... хороший обед на столе»19. Люди внизу вкладывают свои смыслы в понятия избирательное право, классовая борьба. Эти смыслы тесно увязаны с потребностью продолжения повседневного существования. Часто те, кого называют пролетариатом, не борются за новый мир, но защищают старые установления и границы. Их волнует то, что у них отнимают. Им не так уж важно и принципиально, как их называют. Они начинают играть с идентичностью, с самоназванием только тогда, когда это важно для осуществления маленьких жизненных целей.
Тех, о ком здесь идет речь, можно назвать новыми городскими людьми, в отличие от старых городских людей: буржуа, бюргеров. В XIX в. их называли пролетариатом. В XX в. часто называют массой. Слово масса имеет отрицательные оттенки значения. Тогда получается, что пролетарий, человек массы, новый городской человек, — историческое извращение, даже монстр.
Вряд ли целесообразно взвешивать на весах «положительные» и «отрицательные» черты человека массы— что перетянет... Главное — учитывать глубинную значимость массовых процессов. То, что называют массой, — люди. Масса состоит из людей. Мы употребляем имя масса, когда люди действуют за пределами всех и всяческих представителей и представ лен костей. Масса — и слабое, и сильное место социальной реальности. Баланс власти складывается, как правило, не в ее пользу, но у нее есть сила. И объяснять массовые процессы невозможно, основываясь на субъектных, персоналистских логиках, базируясь на социологии нормы. В истории люди массы не действуют как автономный ответственный субъект.
Подобное понимание массового, конечно же, заставляет принимать человека таким, каков он есть. Не надо, быть может, предъявлять ему высокое требование непременно быть субъектом. Для многих это требование может оказаться завышенным. У одних над вечными архетипами постепенно нечто надстраивается — разум, сознание, субъектность. У других нет, но они тоже люди, и таких людей в мире сколько угодно.
Множество социальных мыслителей скорбели над свершившимся фактом появления новых городских людей. Казалось, что они возникли ниоткуда и несли опустошение в области морали и нравов. Мир новых городских людей характеризовали как мир тьмы — без надежды, без упования. «Опустошение в области морали! Неудивительно, когда вдруг погибли все традиционные запасы нравственно-
111 Поулсен Ч. Английские бунтари. — М., 1987. — С. 240. 128
сти, которые в течение тысячелетий были собраны старыми общественными организациями, как оплот против зверя в человеке и люди очутились друг перед другом (точно зверь перед зверем) без каких бы то ни было норм, объективно определявших их поведение Нарождается безнравственный народ!» — писал В.Зомбарт-20
Следует отметить неслучайность зоологических метафор: «человек-зверь», «вьючное животное». Темы скифства, одичания варваризации сопровождают объективный процесс численного роста городских низов. Проблематика человека массы возникает как реакиия на этот процесс. В России с прямотой и определенностью высказывался в начале века Корней Чуковский. «Доброе, старое мещанство! — восклицал он. — Каково б оно ни было, — оно социология а Нат Пинкертон — ведь это уже зоология»21. Получается, что те,'о ком идет речь, — не люди: «Нет, это даже не дикари. Нет, они даже недостойны носовых колец и раскрашенных перьев. Дикари — мечтатели, визионеры, у них есть шаманы, заклятья, фетиши, а здесь какая-то мистическая пустота, какая-то дыра, небытие... Даже страшно среди этих людей»22. Эти люди — грядущие гунны и готтентоты.
Весь этот ряд зверских и дикарских метафор относят как к пролетариату, так и к человеку массы, который видится патологией и аномалией. Определения построены на перечислении утрат-.
В.Зомбарт характеризовал пролетариат «отрицательно» с точки зрения того, что именно пролетарий утратил, став пролетарием. Так пролетарий утратил связь с природой. Он как бы перешел в искусственный мир, лишенный естественной непосредственности. Уходит и сращенность с местом: у пролетария нет отечества, «нет лип, под которыми прошло детство» (Н.Помяловский). Он утратил запах земли, он лишился конкретности, уютности локального существования. Понятно, позиция В.Зомбарта не бесспорна, т.к. он пищет только об утратах.
Постоянно встает вопрос: что есть пролетариат реально? Кто определил этих людей «внизу» как диких, пребывающих в царстве тьмы? Не сами они себя так определяли, а те, чьей профессиональной и жизненной задачей было производство норм во всех областях: педагогике, психиатрии, медицине в целом, судопроизводстве, производстве вещей... Создают и учреждают социальные /оуппы те кто наделен властью создавать и учреждать.
Знаменитый французский социолог П.Бурдье задает вопрос: является ли пролетариат объективной социальной реальностью? Не является ли само имя пролетариат продуктом двусмысленного союза интеллектуалов и рабочих на основе гомологии (структурного сходства) их позиции? И те и другие «новы», у тех и других отсутствует укорененность в традиционном социальном порядке.
г° Зомбарт В. Цит. соч. — С. 80.
г| Чуковский К.И. Критические рассказы. — СПб, 1911.
22 Там же. — С. 31.
С. 47.
5 Н. Н. Козлова
Французский социолог П.Бурдье пишет о классе как воле и представлении. Он задает вопрос: чьи эти воля и представление? Создаст класс тот, кто имеет власть создавать и учреждать. «Имеет место функционирование представления, при помощи которого представитель организует группу, которая произвела его самого. Официальный представитель обладает властью говорить и действовать во имя группы. Через магию слова он замещает группу, получая право действовать как целая группа»23. От имени группы говорили и К.Маркс, и В.И.Ленин. Круг замыкается: группа определена через того, кто говорит от ее имени, власть осуществляется над теми, кто является истинным началом. Группа учреждается посредством «магической» операции номинации (называние, обозначение именем). Языковое злоупотребление — злоупотребление властью. Да, класс существует, но существует он только мысленно. И в этом смысле, наверное, реально один только класс существовал в истории, класс буржуа.
Пролетариат существовал, пока были те, кто говорил от его имени. Сейчас те, кто ранее именовал себя пролетариями, предпочитают называться представителями «среднего класса».
То же самое можно сказать о понятии «масса». Людей, живущих «внизу», определяет как массу тот, кто полагает, что сам-то он массой не является. Массу потому и называют массой, что у нее нет своего представителя. Однако существует тот, кто массу называет массой.
Именно здесь, в этом пункте, и встает вопрос еще об одном человеческом типе. Речь идет о людях, которые являются плоть от плоти людьми Модерна, которые полагали, что наделены правом думать за других, решать за других. Эти люди — интеллектуалы.
Ключевые слова:
Модерн, «время-стрела», универсализация пространства, освобождение, секуляризация, индивидность, приватность, сексуальность, абстракция, абстрактные посредники (деньги, бюрократия, право, наука, экспертное знание), «вежливое невнимание», риск, бремя выбора, норма/девиация, дисциплинарные практики, проект, риск, бездомность, рефлексивность, биография, свободный человек.
Вопросы для самоконтроля:
Основные темы цивилизации Модерна и их проявление в человеческой жизни.
Попробуйте рассказать о возникновение тем Модерна в разных социальных пространствах: привилегированных и непривилегированных.
" См.: Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов»//Вопросы социологии.
— Т. 1. — №1. М.,1992. — С. 25,29.
Благодаря чему человек получает возможность чувствовать себя свободной и неповторимой личностью? Индивидуальность, приватность и абстрактные посредники.
Каких абстрактных посредников в отношениях между людьми вы можете назвать?
Каковы социальные механизмы, которые обусловили возникновение феномена частной жизни?
Что мы называем бедами Модерна!
Почему Модерн называют цивилизацией риска, проекта и нормы?
Литература для дополнительного чтения:
Бергер П. Понимание современности//Социологические исследования. — 1990. — № 7.
Бахтин М.М. Эпос и роман (О методологии исследования ро-мана)//Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. — М., 1975. — С.474-^83.
Беньямин В. Париж, столица девятнадцатого столетия//Бенья-мин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избранные эссе. — М., 1996.
Гидденс Э. Последствия модерна. Модерн и самоидентич-ность//Современная теоретическая социология: Энтони Гидденс. Ре-фер. сборник. — ИНИОН РАН. — М.,1995.
Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем //Теория метафоры. — М., 1996.
Фуко М. История безумия в классическую эпоху. — СПб, 1997.
Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. — М., 1996 (глава «Право на смерть и власть над жизнью», с. 238—268).
BergerP., BergerB., KellnerH. The Homeless mind. Modernisation and consciousness. — N.Y., 1974.
BergerP. Facing upto Modernity. — N.Y., 1977.
Giddens A. The consequences of Modernity. — Stanford, 1990.
Giddens A. Modernity and Self-Identity. — Stanford, 1991.
Foucault M, Discipline and punish: The birth of the prison. — N.Y., 1979.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛ (ИНТЕЛЛИГЕНТ)
Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые, свинцовые слова: «Позитивизм», «идейная предвзятость», «Спецификация», «реальные права»...
Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта Метнул глаза: «Прозаик или нет?» Поэт и сам давно искал ответа: «Судя по галстуку, похоже, что поэт...» Саша Черный. В редакции
., Трудно писать об этой человеческой разновидности. Это все равно, что писать о себе самом. К этой группе принадлежит автор данного текста и будет принадлежать значительная часть тех, кто его читает.
Великое множество высказываний об интеллектуалах-интеллигентах сводится к следующим характеристикам:
— группа людей, уровень образования и культуры у которых более высок, чем в обществе в целом;
— группа людей с особыми нормами морали, более высокими, чем в обществе в целом;
— группа людей, которая хранит чистоту литературного языка: отличается так называемой «культурой речи»;
— группа людей, способная к созданию непотребительской культуры;
— люди, которые одновременно являются и наемными работниками (агентами духовного производства), и творцами;
— группа, имеющая особые отношения с властью (дружба-вражда, или вечная оппозиция);
— группа людей, почитаемая и политическим истэблишментом, и обществом в целом.
Можно заметить, что о людях, составляющих эту группу, говорят так, как будто они занимают в обществе особое положение, не сравнимое с положением других групп. Они «более равные», чем другие равные. Жизнь и деятельность интеллектуала — в ореоле мифов.
Выше было показано, что каждую разновидность людей, каждую
социальную группу можно характеризовать как уникальную и на других не похожую. Мы рассматривали габитус как закон, вписанный в тело через аналогичные жизненные истории. Социальный кЛасс или группа выступали как класс идентичных условий существования и, одновременно, класс телесных (биологических) индивидов. А потому попробуем и по отношению к племени интеллектуалов (интеллигентов) применить тот же способ анализа.
«ПРОЛЕТАРИЙ
Я УМСТВЕННОГО ТРУДА»
i Западе, как правило, говорят об интеллектуалах, в России — об интеллигенции. И тех и других объединяет то, что они занимаются умственным трудом, духовной деятельностью. В истории такие люди существовали издавна. Предшественники современных ученых и художников, инженеров и врачей, режиссеров и педагогов — колдуны, алхимики, жрецы, лекари, священники, теологи и придворные поэты. Интеллигенты-интеллектуалы оставляют после себя горы написанного. Большая часть написанного на бумаге (или других материалах-носителях) произведена людьми из этой группы. Именно они создавали письменную историю. Впрочем, они много говорят и о самих себе. Если обратиться к огромному корпусу мемуаров, то окажется, что весьма значительная часть «вспоминающих» относится к этой группе.
Социологически интеллигенцию (интеллектуалов) выделяют по образовательным и профессиональным критериям, условиям жизни и деятельности. Это относится к любой социальной группе. В то же время речь идет о творческой и «неформальной» элите, принадлежность к которой — вопрос групповой оценки и личной позиции. Процитируем один из словарей:
«Здесь надо сказать о связи слов интеллигенция и самосознание в русском языке. Хотя, как мы видели выше, и по смыслу и по происхождению эти два слова тесно связаны, однако второе, по мере развития первого, в русском языке стало сдавать свои позиции..., слово самосознание как кальки чли перевод нем. Selbstbewufitsein, первоначально употреблялось в значении, прямо вытекающем из его состава, «сознание себя, осознанность». ...В 30—40-е годы 19 в. это слово стало употребляться и в отвлеченном, обобщенном значении, свойственном ему и в современном русском языке, — но, важно отметить, как бы в некоторой синонимичной близости и к слову интеллигенция (которое... само имело значение «самосознания нации»)... В настоящее время семантический компонент «самосознание нации» полностью выделился из слова интеллигенция и закрепился за словом самосознание, тогда как компонент «носитель самосознания в обществе», напротив, закрепился за словами интеллигенция и интеллигент... Концепт «Русская интеллигенция» формировался в самой тесной
связи с философией и — надо сказать еще точнее — в связи с самой русской философской жизнью, с философствованием как духовной общественной деятельностью...
Именно в России 1860-х гг. слово и понятие «интеллигенция» приобрело социологический смысл, стало означать социально оформленную часть общества, взявшую на себя миссию (можно было бы сказать «функцию») выразителя и «формирователя» самосознания нации...» (Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. — М, 1997. — С. 616—617) В основе большей части существующих определений интеллигенции лежит мысль о том, что в обществе есть специальная группа людей, которая выражает общественное самосознание от имени и во имя всего народа. Она формулирует цели, к которым все остальные должны стремиться, она оценивает настоящее и будущее. Это определение преобладает, когда речь идет об интеллигенции. Интеллигенция — реалия российская. Недаром слово интеллигенция непереводимо.
Интеллигенция не вполне включена в «структуры», как это было в старой России. Интеллектуал, как и интеллигент, тоже занимается духовным трудом. Но, как правило, он «служит», включен в существующие социальные структуры в качестве ученого, инженера или врача, священника или педагога. Действительно, мы легко включаем в группу интеллигенции педагога, ибо он учит других, но священника или инженера как-то легче включить в группу интеллектуалов. Встает также вопрос: а как в эту группу включается ученый? Он тоже занимается умственным трудом, но в качестве «совести народа» выступает «в свободное от работы время». Однако по-своему и он думает за других, а эти другие пользуются готовым продуктом их работы. Ученые размышляют, ищут закономерности природы и общества, размышляют о Человеке — тоже «за других». Они претендуют на то, что их высказывания носят всеобщий характер: они открывают законы.
Нельзя, однако, забывать, что существует и иная характеристика, которая носит отрицательный характер. Каждый слышал высказывания, что интеллигенция — группа лакеев власти, получающих от нее льготы и постоянно требующих льгот.
Столь же противоречиво отношение этой группы с народом. Одним интеллигент представлялся бунтарем, «новым человеком», «критически мыслящей личностью» (П.Лавров), переделывающей историю. Это «образованное меньшинство», работающее ради «народа». Однако говоря «за народ», они часто несколько презирают его. Они колеблются между двумя крайностями: между духовным аристократизмом и народопоклонничеством. С.Булгаков так характеризовал это умонастроение: «Потребность народопоклонничества в той или другой форме (в виде ли старого народничества, ведущего начало от Герцена и основанного на вере в социалистический дух русского народа, или в новейшей марксистской форме, где вместо
всего народа такие же свойства приписываются одной его части, именно «пролетариату») вытекает из самых основ интеллигентской веры. Но из нее же с необходимостью вытекает и противоположное, — высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания «сознательности», непросвещенному в интеллигентском смысле слова»1.
Вокруг этих основных характеристик образуется мифологический клубок. Попробуем разобраться в противоречиях.
ДЕТИ МОДЕРНА
'звестный наш историк культуры Л.М.Баткин задает вопрос: «Была ли интеллигенция в Средние века?» Отвечая на него, он обращает внимание на то, что в Средние века в Европе никому не приходило в голову, «что между нотариусом, философом, иконописцем и астрологом есть что-то общее»2.
Интеллектуалы и интеллигенция — дети Модерна. Мы уже отмечали что Модерн — цивилизация универсальной нормы, цивилизация проекта. Интеллектуалы (в России интеллигенция) — те, кто создавал и создает нормы и проекты реформ, критикует существующий порядок. Это свидетельствует о том, что интеллектуал — не просто дитя Модерна, его побочный продукт. Роль его в создания обществ Модерна действительно огромна3.
Интеллектуал-ученый производит то экспертное научное знание, которому доверяют люди, живущие в обществах, где господствует Модерн.
Эта эра была отмечена умонастроением, в соответствии с которым одна часть мира рассматривала весь остальной мир как чистый лист, на котором можно написать что угодно. Можно сказать, что интеллектуал — своего рода Робинзон, осваивающий остров.
Интеллектуалы создавали проекты форм жизни для других, пусть даже другие этого не желали. Более того, они как бы лишали права на существование те формы жизни, которые не совпадали с проектами желаемого будущего. Они делали это, определяя их лдк отсталые, пережиточные, подлежащие очистке и рафинированию. На заре современности интеллектуалы были мобилизованы (или мобилизовали се-
Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о природе русской интел-лигенции)//Всхи. Из глубины. — М.,1991. — С. 64.
Баткин Л.М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. — М., 1978. — С. 16.
' При этом в группе интеллектуалов сохраняются ритм и стиль жизни, свойственный, скорее, людям традиционного общества. Отсутствует жесткая граница между рабочим и свободным временем. Нет потребности в синхронизации труда с другими работниками. Высочайшая интенсивность труда чередуется с праздностью. Человек сам определяет, сколько ему нужно работать, чтобы выполнить поставленную задачу. Часто работа напоминает труд ремесленника. В наибольшей степени это касается работы художника, писательских занятий, профессии врача.
бя сами) на гигантскую работу по преобразованию мира, которая подразумевала вырывание с корнем автономно воспроизводимых и органичных форм жизни. Они санкционировали, объявляли законным то, что происходило в обществах, входящих в Модерн. Напомним мысль немецкого философа Гегеля: «Все действительное — разумно».
Модерн — цивилизация проекта, цивилизация великих целей (Прогресс, Коммунизм). Именно интеллектуалы производили идеологии, которые показывали, что происходящее соответствует проекту, является универсально истинным и абсолютно ценным, моральным и даже прекрасным. Теории прогресса до сих пор живут в ментальности человека с улицы, в речи журналистов, как след того, чему посвящали свою жизнь поколения интеллектуалов. Девушка в рекламном ролике, предлагающая нам купить крем для лица или одеколон, утверждает истину сказанного, произнеся фразу: «Яживу в век прогресса и достижений...»
Государственные образования эпохи Модерна остро нуждались в легитимации. Человеческая реальность мыслилась как должная подчиниться незыблемым законам и «прогрессивным» ценностям. Правда, как известно, в качестве средства универсализации выступили не Университет и Академия, как о том мечтали интеллектуалы, а рынок. Так было на Западе.
В России модернизация в XIX в. не удавалась. Именно это порождало специфику положения старой русской интеллигенции в отличие от западного интеллектуала. Модернизация происходила уже в XX в. В условиях сталинского Модерна в качестве средства универсализации выступали не деньги, а идеология4. Отсюда — специфическая роль и положение интеллигенции в советском обществе. Те, кто входил в группу советской интеллигенции, напоминали западных интеллектуалов именно тем, что были включены в систему и работали на нее. В массе своей они не выполняли критической функции, которая считалась неотъемлемой от статуса интеллигенции в России.
Производство легитимной картины мира (т.е. той, которую считают правильной, нормальной, законной) — важная функция людей, принадлежащих к данной социальной группе. Более того, интеллектуалы как группа создаются причастностью к выработке и легитимации (узаконению) норм. Социальная история этой группы сформировала столь знакомую всем привычку их определять, что правильно, а что нет, учить всю остальную часть общества, выносить суждения и оценки. Как говорил русский литератор и философ В.В.Розанов, «освободить, просветить и для этого присоединить»1. Речь идет, таким образом, о большой традиции социальной группы, основным профессиональным и жизненным занятием которой было
Здесь следует напомнить о том, что говорилось ранее: деньги — не единственный символ Модерна, не единственный абстрактный посредник. Идеологии также играют огромную роль в установлении общественной связи, объединении людей в обществе (см. тему 6). 5 Розанов В.В. Около церковных стен. — М, 1995. — С. 44.
и остается производство норм, провозглашение универсальной истины за других и вместо этих самых других. Обычный человек воспринимает норму как данность. Он может подчиняться ей, а может ее нарушать. Интеллектуалы-интеллигенты эти нормы производят, их формулируют.
В разделе, посвященном буржуа, говорилось, что буржуа — человек, который умеет работать с практическими абстракциями (например, деньгами). Можно сказать, что интеллектуал — человек, который работает с теоретическими абстракциями. Однако этого недостаточно. Он — тот, кто удостоверяет соответствие норме, кто практически определяет наличие отклонения. Эта функция изобретена людьми, которых мы называем интеллектуалами или интеллигенцией. Объединение в группу осуществляется через выполнение этой функции.
Педагог определяет соответствие развития ребенка или молодого человека возрасту (сумма знаний, поведенческая норма). Врач определяет, не отклонилось ли состояние человеческого организма от нормы, которая называется здоровьем. Отклонение от нормы называется болезнью. Болезни бывают не только телесные, но и душевные. Душевными болезнями занимаются психиатры. Юристы, во-первых, создают различные кодексы законов, во-вторых, определяют, совпадает та или иная деятельность с нормой закона. Отклонение от нормы рассматривается как преступление, по отношению к которому определяется мера наказания. Художник — тот, кто задает искусству правила. Критик определяет соответствие произведения искусства (или продукта других видов эстетической деятельности) эстетической норме.
Именно эта группа участвует в воспроизводстве литературного языка. Литературные языки складывались как общенациональные в оппозиции к диалектам. Вокруг языков объединялись нации. Общие языки не только складывались сами собой. Их созданию способствовали ученые сообщества". Диалект — то, что считалось «отсталым», что необходимо было преодолевать. Есть литературная норма, а есть отклонение от нее. Отклонение есть ошибка, правда, не преступление. За языковые ошибки в тюрьму не посадят. Однако человек, не владеющий литературным (правильным) языком, не сможет (при прочих равных) подняться по ступенькам социальной лестницы. Вспомним, как нас раздражает, когда тот или иной политик делает «ошибки» в языке. Мы говорим: «Как он туда попал, ведь двух слов связать не умеет?!» Со словами у интеллектуала отношения особые. Власть над «словами» — область, в которой царит интеллектуал. Там он претендует на монополию. Вспоминается у писателя К.Ваги-нова: «Мы люди культурные, мы все объясним и поймем. Да, да, сначала объясним, а потом поймем — слова за нас думают»7.
" См.: Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика.— М., 1996. — С. 138—141. ' Вагинов К. Козлинаяпеснь. Романы.— М.,1991. — С. 27.
Интеллектуал много говорит о народе. Он заботится о нем. Эта забота — проявление власти. Недаром говорящие о народе, столкнувшись с миром и языком самого народа, его не узнают, убеждаясь, что невозможно понимание между «посвященными» и «профанами». Эта невозможность проявляется на уровне языка, как бы подтверждая еще раз его огромную социально дифференцирующую роль. Разные группы людей пользуются разными словами и по-разному понимают смысл этих слов. У них различные представления о стимулах, которые побуждают людей произносить «слова». Зрение социально разных людей различается, как зрение рыбы и птицы. Кажется, это тот случай, когда нужен толмач-переводчик. В качестве такового выступали интеллектуалы всех поколений. Здесь возникает масса проблем, над которыми думают ученые.
Размышления над проблемой литературного и нелитературного языка позволяют еще раз прочувствовать двусмысленность позиции группы интеллектуалов. Литературный язык принадлежит области «высокой культуры». Эта культура воспринимается как оппозиция власти, как область свободы. Политике-идеологически и язык стараются не включать в язык литературный, а себя (интеллектуалов) считать оппозицией политической власти. Однако отношения здесь складываются более сложные.
КАК ВЛАСТВУЮТ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ?
.Итак, интеллектуалы ощущают себя группой через общую функцию — нормировании. Они обладают собственной властью нормировать. Одновременно эта функция делегирована (передана) им обществом, часто через власть политическую. Вероятно, прав был П.Бурдьс, когда давал интеллектуалам такое определение: доминируемые среди доминирующих (подчиненные среди подчиняющих).
Не следует думать, что интеллектуалы в повседневном поведении сознательно культивируют самообраз носителя истины и нормы (хотя и встречается не так уж редко). Скорее, они несут его в своем теле, как инкорпорированную традицию. А эта традиция рождена функцией интеллектуала как производителя норм.
Это позволяет интеллектуалам поместить самих себя в привилегированном социальном пространстве (наверху), а других — прочих (с их судьбами, жизненными траекториями) —- внизу. Вот, мол, башня, эта башня — культура, а на вершине этой башни — Я. Я, интеллектуал, — субъект, а вы не субъекты. Сдвиг происходит легко. Если интеллектуал мыслится субъектом, то люди массы — объектом то ли просвещения, то ли манипуляции. Я истину говорю (за вас), а вы —- марионетки культуры, традиции или власти. На это можно, конечно, ответить словами писателя А.Платонова из очерка «Че-чс-о»: «А ведь это сверху кажется — внизу масса, а тут —
отдельные люди живут»8. А можно сослаться на того же П.Бурдье, который многократно повторял, что те, кто обладает монополией на правильные высказывания, по-разному относятся к себе и другим. Например, себя считают высоко духовными, а других погрязшими в материальном, себя — свободными от предрассудков, а других — легко манипулируемыми9.
«Беспартийный интеллектуал» представляет народ. Он представляет народ, точно так же как партийный функционер — «освобожденный работник» представляет группу. Делегат того или иного выборного органа дает голос общественной группе. Представитель заставляет говорить группу, от имени которой он выступает. Примерно то же самое делает интеллектуал. Только представляет он весь народ. Существует сходство в позициях «духовных властителей» и бюрократов-аппаратчиков.
В обоих случаях их собственный взгляд на вещи подменяет видение тех, кого они берутся представлять. «Народом» пользуются так, как раньше пользовались Богом. «Народ» — ставка в поле символической борьбы между интеллектуалами. Понятно — народ Идеальный, а не реальный. Народное — область подлинного, чистого, светлого. «Народ» — здоровый, обнаженный до пояса человек с факелом, освещающим тьму. Здесь на ум приходит ряд произведений социалистического реализма... Реальный представитель народа вызывает, как правило, крайнее раздражение своей необразованностью, «неправильными действиями», неумением «правильно говорить».
Интеллектуал (интеллигент) полагает, что наделен легитимной компетенцией. А потому его раздражают все, кто может без его советов обойтись. Негодование рождает политический истэблишмент, который обходится без консультации с экспертами. Неудовольствие вызывает «народ», который обращается к непрофессиональной медицине и не ходит к врачам, «народ», который не смотрит политические передачи, неохотно идет на избирательный участок, предпочитая кружку пива или сериал по телевизору. Ученые отрицательно относятся к непрофессиональным суждениям, рождающимся за пределами научных институтов. Точно так же лица духовного звания, наследниками которых выступают интеллектуалы, осуждают магию"1.
Интеллектуал с трудом избавляется от глубинного убеждения в том, что он непременно противостоит власти политической, вне ее находится, так как пребывает в области истины и универсальной нормы. И это в то время, когда в суждениях истины и нормы, производимых интеллектуалом, власть маскируется! Речь не идет о циничном узурпаторстве, хотя и это может иметь место. Часто интеллектуал искренне принимает себя не за то, что он есть, а за того, кем
Платонов А. Возвращение. —М., 1989. — С. 91.
'' См. например: Bourdieu P.The Logic of practice. — Stanford, 1990. — P. 80.
10 Назначение«народа»//Бурдье П. Начала.— М.,1994. — с. 222—230.
он себя считает. А считает он себя выразителем интересов тех, кто ему доверяет.
Сказанное нижетребует особого внимания.Дело в том, что для подобного самоощущения и самочувствия интеллектуалов как людей есть объективные основания. Интеллектуалы не только узаконивают положение вещей. Эта группа производит картину мира, которая признается за нормативную всеми. Она производит классификации мира и категории мышления. Она создает средства ориентации (например, идеологии, системы мировоззрений). Это обстоятельство важно для характеристики интеллектуалов.
К примеру, при характеристике и классификации элементов окружающего нас мира все мы, прошедшие школу образования, пользуемся следующими оппозициями: теоретическое/практическое, научное/обыденное, элитарное/массовое, прогрессивное/отсталое, внешнее/истинное, мнение/знание. Большая часть этих оппозиций восходит к оппозиции сакральное/профанное (священное/мирское).
Исследователи, специально занимавшиеся этим вопросом, пришли к выводу: эти оппозиции в значительной степени — органическая принадлежность группы интеллектуалов. Потом они «навязываются» всем остальным. Это «навязывание» происходит не насильственно, не через запись на теле, не через наказание. Данные категории представляются в качестве всеобщих категорий мышления или объективных свойств мира. Мы все принимаем их за объективные свойства мира.
Сказанное не означает, что от власти интеллектуала в этом ее проявлении надо избавляться. Это навязывание подобно «навязыванию» новых представлений о времени, о котором говорилось в связи с формированием новых представлений о времени (см. тему 6). В данном случае речь также идет о внешнем социальном принуждении, которое формирует тонкую сеть социальных ограничений. Эти ограничения точны и ненасильственны, но вездесущи. Мы говорим об этом мире в рамках таких-то категорий. И не можем иначе, потому что других нет. Избежать их невозможно. Символ и реальность сливаются. Еще одна аналогия, которая также нами проводилась, — язык. Мы пользуемся языком для целей коммуникации. Мы применяем его так же, как используем улицу, по которой мы идем к своей цели. До цели мы можем дойти по улице, которая уже существует, уже проложена другими.
Приведем еще один пример. К числу ключевых классификаций относится оппозиция теория/практика. Ее используют все. Но рождена она в поле интеллектуалов. Эта оппозиция восходит к оппозиции верх/низ. Теория (и теоретик) — наверху, практика (и люди практики) — внизу. Практическое знание есть знание ненаучное, т.е. оно определяется «от противного».
Теоретик — тот, кто занимает позицию абсолютного наблюдателя. Теория — взгляд сверху, зрелище, спектакль. Теоретик создает представление (о мире). По-русски представление может обозна-
чать зрелище, спектакль. Такая позиция связана с социальной позицией самого теоретика, которая дает возможность конструировать реальность как объект наблюдения, анализа. Именно из этой позиции мир может казаться спектаклем, который наблюдают на расстоянии и сверху как представление. Суть сказанного: отношение наблюдателя является социальным отношением. Оно делает наблюдение возможным, например, через реконструкцию принципов описания, правил, моделей.
Мы уже говорили о сходстве интеллектуала и партийного функционера. Имеет место сходство позиции теоретика и позиции человека во власти. Политики также наблюдают зрелище жизни общества из привилегированной позиции. Они занимают «хорошее место» в социальном театре. И политики, и интеллектуалы подобны режиссеру. Режиссер по своей воле играет с возможностями, приближает или отодвигает объект, увеличивает его или уменьшает, налагает на объект собственные нормы конструирования. Главное, он подчиняет актеров своей воле.
По мысли П.Бурдье, теория — зрелище, которое может быть понято с точки зрения, отдаленной от сцены, на которой развивается действие. Дело в социальной дистанции, которую следует распознать как таковую. Ее принцип лежит в дистанции от необходимости. С практическим типом существования больше знакомы те, у кого нет свободы дистанцирования от мира. Практическое знание нельзя получить из книг. Это знание может быть основой как более острого чувства дистанции, так и реальной близости, солидарности за пределами культурных различий11.
Новая картина мира, новые классификации мира, новые категории мышления распространяются через систему образования. Существуют параллели между системами классификации, которыми мы пользуемся в повседневной жизни, и структурой образовательной системы.
Образование систематически разрушает «естественную установку», полученную в семейном окружении. Подобному воздействию подвергается каждый человек, учившийся в школе. В особенности это касается тех, кто проводит значительную часть своей жизни в школах разного рода, что позволяет постепенно обрести габиту^ гштеллекту-ала.
Например, в средней школе человек получает некую картину мира. Там учителя учат его тому, что в данном обществе, в данный период времени считается правильным. Затем человек приходит в университет, и там ему советуют забыть то, чему его научили в школе. Затем в аспирантуре он снова будет подвергать критической рефлексии то, чему он научился в вузе. Что-то останется, что-то уйдет. Переходы с одной ступени на другую аналогичны инициации, тем более что они обозначаются экзаменами.
См.: Bourdieu P. The Logic of practice. — Stanford, 1990.
Наряду со всеобщими классификациями складываются и живут те, что действуют только в поле интеллектуального производства. Этому вопросу уделял внимание П. Бурдье. Пример — классификации наук, которые напоминают нам об оппозиции «чистого/нечистого». Так, естественные науки противостоят гуманитарным, социология — психологии; лингвистика — политологии. То же касается научных методов: здесь действует оппозиция «жесткий/мягкий». Имеет место иерархия факультетов, которая позволяет ощутить, что представляет собой разметка поля: «Только физики — соль, остальные все — ноль/А филолог и химик — дубина». Политология — мужская, филология —женская. Иногда части оппозиции меняются местами.
Так происходит вхождение в корпорацию, которую кто-то назовет невидимым колледжем, а кто-то социальным корпусом, кто-то племенем. В этот магический круг нельзя войти только «по желанию», но лишь через медленный процесс инициации, который эквивалентен второму рождению. Обретение капитала, который позволяет делать ставки в этом ноле, — длительный и тяжелый процесс. Получение дивидендов — вещь рискованная и сомнительная.
Таким образом происходит конституирование мира интеллектуалов, их социального пространства. Этот процесс не есть простое усвоение суммы знаний. Передается сам способ обнаружения компетенции, культивируется вера в базовые ценности институций. Причем эта вера не проявляется в форме эксплицитно выраженного кредо, письменного кодекса, но, скорее, в виде непринужденности отношения к институции. Складывается манера держаться, составляющая экспрессивный порядок особого рода. Сюда же относятся манера письма, уважение к форме. Складываются ментальные и телесные структуры, глубоко приспособленные к структурам институции и социальным делениям и иерархиям, посредством которых воспроизводятся данные структуры. Воспроизводится форма согласия с миром. Это согласие — то, что древние называли доксой (мнением)12, — имеет разные формы антропологического выражения.
Можно говорить об этих формах применительно к интеллектуалу вообще и к разным группам интеллектуалов. Недаром даже по внешнему виду можно различить технократа, музыканта и художника, естественника и гуманитария. Различие представлено в рутинных практиках, языке, ритуалах. Последние различаются, как различаются повадки разновидностей одного вида в мире животных. Их можно описывать так же, как мы описываем жизнь далекого племени.
Самих себя разглядывать трудно. Так или иначе, поскольку группа существует, у нее есть специфические интересы. Она должна воспроизводить себя.
12 См.: Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схоластических делений; Пэпто Л. Докса иптеллсктуала//5ОСЮ-ШСО519б. —- М, 19%.