Ответы на эти вопросы неоднозначны. На нашей отечественной почве мы можем наблюдать процессы, очень похожие на те, что описывают западные социальные теоретики. Недаром книги Р.Барта и Ж.Бодрийяра, написанные 25—30 лет назад, так свежо звучат сегодня в России. Совпадения буквальные: российские просторы заполнила реклама стирального порошка «ОМО», о котором Р.Барт писал в «Мифологиях», «гаджетов» — устройств вроде кофеварки на трех скоростях да разного рода коллекций типа «Электролюкс — сделано с умом!». Появились и группы людей, которые имеют возможность жить в этой новой реальности и воспроизводить ее своей жизнью: «Оя умеет заработать деньги, а она — их потратить». Здесь грань между культурой и жизнью оказывается стертой.
Однако это музей, который пытается скрыть происходящее. Практика со всей очевидностью свидетельствует, что подобные социальные пространства весьма ограниченны. Масса людей (непривилегированных, доминируемых) не может участвовать в реализации стратегий соблазна. В лучшем случае они находятся на стадии способов удовлетворения потребностей, специфических для Модерна. Недаром столь неразвиты у нас в России формы кредита (невозможен кредит для того, кто не в состоянии его вернуть). В худшем варианте они становятся объектами репрессивных дисциплинарных практик. Обширное социальное пространство лагерной зоны никуда не исчезло. Оно всегда готово принять. В России еще более, чем на Западе, велика вероятность, что под сверкающими мирами удовольствия разверзнется глубокая пропасть.
В любом случае общество многомерно. Это в полной мере относится, кстати, и к процветающим западным обществам. Там больше людей, «пригодных к соблазну», но и там они не составляют все общество. Более того, на Западе идет спор о том, являются ли упомянутые тенденции абсолютно новыми или же они — результат развития обществ Модерна.
Каждая эпоха имеет свой дух, свою ауру. Средние века — теологическую, XVIII в., от которого многие отсчитывают начало Модерна, — политическую. В XIX в. ключевым понятием в культуре был Прогресс. Век нынешний отличается аффективно-эстетической, мистической, экологической аурой. В центре внимагия исследователей безграничный культурный плюрализм, порождающий калейдоскопическую игру жизненных форм. Отказ от представлений о Прогрессе и осознание плюрализма — значимая симптоматика смены эпох.
Выходит на поверхность мир игры и магических "вызовов судьбе", занимающий периферийное место в культуре европейского "экономического" человека. Этот мир — более древний, могущественный и желанный, чем мир калькулируемых ценностей, "объективных" законов и "правовых" общественных институтов. Второй (неигровой) мир — лишь часть первого, его более узкое и ограниченное воплощение. Игра, ритуалы, церемониалы, любые действия
с конвенциональными знаковыми системами — притягательная сила, которая игнорируется или тщательно скрывается новоевропейским дискурсом, включая марксизм и фрейдизм.
Высказывания самых разных теоретиков, принадлежащих к разным школам, позволяют выделить следующие черты Постмодерна как общества:
— Полицентричность (в том числе отказ от европоцентризма). Представление о полицентричности представлено в культуре в образе Вавилона.
— Релятивизация доминантных сил европейской культуры Модерна. Разум, естествознание, техника, индустрия, демократия, индивидуальность видятся относительными, необязательными.
— Отказ от веры в Прогресс, осознание возможности нового варварства.
— Культурный и социальный плюрализм. Плюрализм обеспечивает возможность включения «всего» и «всех» в коммуникацию и производство. Например, электронные технологии достаточно легко позволяют использовать труд инвалидов, а самим инвалидам дают возможность полноценной жизни.
— Отказ от понятия личность в пользу понятия «персона» и «маска». «Традиционалистский» человек не испытывает комплекса неполноценности в культуре Постмодерна.
Французский социолог М.Маффесоли проводит дифференциацию современных и постсовременных обществ таким образом. Общества Модерна — общества господства социально-механических структур, экономико-политической организации, индивида и функции, общество господства групп, основанных на договоре (общественные договоры). Общества Постмодерна— общества социальности, структур сложных и органических, общества масс и персон (ролей) вместо индивидов, общества господства «племен» как аффективных общностей. Однако в новых племенах не соблюдается строгий конформизм членов группы. Одна группа легко меняется на другую, как клуб по интересам. Образцом групп нового типа он считает гибкие, легко меняющие состав исследовательские рабочие группы в Кремниевой долине в США. М.Маффесоли фиксирует социологически значимое явление — возрастание социальной значимости малых групп14.
Другие теоретики (в частности, Э.Гидденс15) полагают, что эти тенденции — симптомы перехода обществ Модерна в новую стадию,
" См.: Maffesoli M. Le temps dcs Iribus. Le declin de Tindividualisme dans les societes de masse. — P., 1988. — P.16—20; Мафессоли М. Околдэванность мира или божественное социаль-ное//СОЦИО-ЛОГОС: Социология. Антропология. Метафизика. — М., 1991. 11 Giddens A. The consequences of Modernity. Stanford,1990; Giddens A. Modernity andSelf-Identity — Stanford, 1991.(Рефераты эгих работ Э.Гидденса см.: Современная теоретическаясоциология: ЭнтониГодценс. Рефер. сборник. — ИНИОН РАН. —М.,1995. Имеется такжеперевод маленького отрывка:Гидценс Э. Постмодерн/УФилософия истории. Антология/Сост. и авт. предисл. Ю.А.Кимелев. — М., 1994).
на которой, с одной стороны, происходит развитие прежних тенденций, а с другой — возникают противоречия, которые могут подорвать сам «проект» Модерна. Они же могут стимулировать новации. Каковы эти противоречия?
— Жизнь становится более рискованной, чем прежде. Понятие риска начинает играть центральную роль при выработке социально значимых решений любого уровня.
— Капитализм периода свободной конкуренции, хорошо или дурно, но поддерживал индивидуалистическую систему ценностей, которая сочеталась с альтруистической моралью, унаследованной от традиционного общества. Это смягчало антагонизмы социальных отношений. Моральный закон, общий знаменатель индивидуальных эгоизмов, подобно закону рынка поддерживал фикцию стабильности. Это более невозможно ныне. Подобно тому, как исчезает «свободное предпринимательство», альтруистической идеологии недостаточно для достижения социальной интеграции. Прежние ценности не заменила никакая новая идеология. Возможна лишь система социальной «смазки» (социальная работа, социальная реформа, пропаганда общества всеобщего благосостояния, работа с человеческими отношениями). У нас в России стало совершенно очевидно, что невидимая рука рынка отнюдь не в состоянии подобное противоречие разрешить. В то же время у государства нет ни средств, ни особого желания целенаправленно работать с человеческими отношениями и культивировать методы социальной работы как верное средство против революции.
— Существует еще одно неизвестное прежним обществам противоречие. Потребление становится важнейшим средством социального контроля. Оно требует интенсификации бюрократического вмешательства в процесс потребления, которое тем не менее объявляется областью свободы. Но можно ли одновременно объявлять потребителю, что уровень потребления — мерило социальных заслуг и ждать от него социальной ответственности? Трудно потребовать от «работника потребления» пожертвовать своим доходом и индивидуальным удовлетворением потребностей, реализацией самых интимных и глубинных желаний ради абстракции общего блага. Это также де,.гет потребление гигантским политическим нолем, в особенности у нас в России, где очередной виток модернизации проходит в условиях постмодернизации.
Противоречия Постмодерна наиболее ярко проявились в феномене молодежной контркультуры (начиная с 60-х гг.). В ее рамках имеет место восстание против формальной рациональности, протест против всех видов планирования, расчета и системных проектов, ориентации на достижение как на цель и ценность. Эти импульсы можно счесть постмодерными, но можно трактовать их как род демодернизации!1>.
1(1 H;i это противоречие еще в 70-е годы обращали внимание П.Бергер и соавт.: Berger P., Merger В., Keliner И. Homeless mind. Modernisation and consciousness. — N.Y., 1974.
Недаром у многих теоретиков при описании социокультурных и антропологических тенденций сегодняшнего дня появляются выражения типа: новое Средневековье, новое варварство. Воплощения демодернизирующего импульса можно увидеть в экологических движениях и в феминизме, в возрождении оккультизма, магиии мистики, в оппозиции приватности, которая прослеживается, например, в деятельности так называемых «тоталитарных сект». Главное противоречие новой культуры состоит в том, что антропологические предпосылки демодернизирующего импульса моцерны по своей сущности. Молодежная культура и люди, которые ее воплощают, не могли бы появиться, если бы не возникло отношение к детству и молодости как к особым социальным состояниям. Такое отношение возникло именно в эпоху индустриальной современности. Недаром адепты той же новой мистики так любят пользоваться словом «техники», которое пришло из лексикона инженеров и бюрократов.
Так или иначе ядро современной западной культуры базируется на ценностях цивилизации Модерна. У нас в России ситуация более сложна. Импульсы демодернизации не столько постмодерны, сколько доиодерны, будучи укоренены в огромных социальных пространствах, которые можно характеризовать как области разложившегося традиционного общества.
Споры об отношении Модерна и Постмодерна отнюдь не завершены, ибо будущее открыто. Споры эти могут помочь понять многие реалии социальной жизни в постперестроечной России. Важно осознать, что задачи модернизации, о которых сейчас много говорят и пишут, осуществляются в условиях постмодернизации. Новые люди действуют в российской истории. Они явно не проявляют склонности повторять путь аскезы, об отсутствии которой сегодня скорбят социологи провеберовской ориентации. Не следует забывать, что в эпоху советского Модериа эта школа уже была пройдена. Речь идет об «экономике жертвы», где потребление отложено до «светлого будущего». А многие сейчас проходят эту школу аскезы, которая, правда, никак не вознаграждается и которая культивируется отнюдь не добровольно.
Эти новые люди конституируют новые социальные группы. Жизнь этих групп меняет общество. Здесь культивируются новые стили жизни. Кстати, стили жизни новой элиты довольно прозрачны, ибо демонстрационны. Иное дело — черный ящик «народа», «масс». Последние, скорее, фигура газетной риторики, нежели предмет социального знания. Задача социального исследователя — не проглядеть процессы, которые разворачиваются именно там.
Однако что бы в жизни нашей ни происходило, любое изменение начинается с человека.
Ключевые слова:
Модерн/Постмодерн, человек потребляющий, потребление знаков,
расточительность, власть-забота, соблазн/репрессия, гедонизм, маска, персона, смерть субъекта, мультикультурализм.
Вопросыдля самоконтроля:
В чем суть дискуссии о том, что представляет собой современная эпоха — Модерн или Постмодерн!
Назовите новые особенности среды человеческого существования и дайте им характеристику.
Как человек экономический превращается в человека потребляющего!
Что значит потребление знаков!
Литература для дополнительного чтения:
Бауман 3. От паломника к туристу//Социологический журнал.
— 1995. — № 4. — С. 133—154.
Бодрийяр Ж. Система вещей. — М., 1995. — С. 129—168.
Гидденс Э. Постмодерн/УФилософия истории. Антология/Сост. и авт. предисл. Ю.А.Кимелев. — М., 1994.
Ильин В.В. Постмодернизм. — М., 1996.
Козловски П. Культура постмодерна. — М., 1997
Седляк В. Homo екес1гошсиз//Культурология. XX век. Дайджест. — Т. I. — М., 1997.
Эко У. Средние века уже начались//Иностранная литература.
— 1994. —№4.
Урри Дж. Туристическое созерцание и «окружающая сре-да»//Вопросы социологии. — 1996. — Вып 7.
BaudrilterdJ. Selected writings. — Stanford, 1988.
BaudrillardJ. Seduction. — N.Y., 1990.
Berger P., Berger В., KeUner H. Homeless mind. Modernisation and consciousness. — N.Y., 1974.
Giddens A. Consequences of Modernity. — Stanford, 1990.
Maffesoli M. Le temps des tribus. Le declin de Г individual} sme dans les societes de masse. — P., 1988.