зей), А. Гатторно в трогательных бытовых сценах, Э. Абела в отмеченных наблюдательностью крестьянских жанрах, А. Пелаэс, в декоративных композициях которой воплотились формы и краски старинных кубинских витражей, а также склонявшийся к фантастическим темам Ф. Понсе де Леон. Другая тенденция означала нечто большее, чем перелом, который художественная культура стран Латинской Америки пережила внутри себя сообразно всем устоявшимся ранее или воспринятым извне порядкам развития. Мексиканские художники в 20-е годы выдвигают невиданно новую программу, буквально взорвавшую всю привычную этикетность социального и эстетического поведения искусства. Их творчество внезапно, можно сказать, с громом и молнией вторгается в мировую художественную жизнь. Эту программу создают молодые живописцы, в большинстве участники революции 1910-1917 годов, проведшие несколько лет в Европе и собравшиеся на родине в 1920-1921 годы. Искусство должно обращаться к народу и поднимать его на революционную борьбу; оно должно быть национально, говорить на языке народа и возрождать древнюю культуру индейцев; оно должно быть массовым и действенным и, следовательно, быть искусством монументальных росписей общественных зданий. Так было заявлено ^в «Декларации революционного^ синдиката работников техники и искусства», который учредили в 1922 году художники
Д.А. Сикейрос, Д. Ривера, Х.К. Оро-ско, X. Герреро, Ф. Леаль и другие. То есть новая мексиканская монументальная живопись в целом формировалась как мировоззренческая, политическая, художественная деятельность, высказывающая свои идеи в прямой, публицистической форме, стремящаяся наглядно изобразительным образом постичь и изъяснить всеохватывающие социально-исторические проблемы. Словом, это движение, названное его основателями «мурализм» (от «мураль» - расписанная стена), нельзя считать только явлением искусства. Оно родилось в исключительной обстановке. Художники получили поддержку буржуазного правительства, мнившего себя наследником революции, но в то же время им пришлось с оружием в руках защищать свои произведения от реакционеров. В таких условиях само искусство становилось исключительным, экстремальным. Оно создает свою эстетику чрезвычайного, воплощенную в невиданных по смелости замысла и размаху осуществления росписях. Эта эстетика принимает в себя и высокие, прекрасные символы и извлеченные из темных глубин жизни жуткие сюжеты. Она не чуждается открытой дидактики, целеустремленной пропаганды; не считает вульгарным даже самый безудержный напор чувств, рвущихся в клочья, или чрезмерным тот избыточный живописный материал, который обрушивается на зрителя с единственной целью - всеми возможными средствами докричаться до него,